Курьер из Гамбурга - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 50

• Предыдущая
• 50/75
• Следующая

– Вне всяких сомнений!. Я прямо чувствую, как они мне в затылок дышут.

– Сможем ли мы доверять Мусину полностью, если он вступит в наши ряды?

– Труден пусть добродетели, – негромко приговаривал мастер стула. – Наша прямая обязанность содействовать исправлению членов ордена. Главное, чтоб сей Мусин был порядочным человеком, чтоб он познал самого себя, отверг гордыню, обрел щедролюбие и забыл доносы писать. И в этом мы ему поможем.

Наумов ушел бы, не дождавшись конца голосования, но ему хотелось обсудить с Бакуниным последние новости. В конце концов мастер «обелил» черный шар, но постановил, что прием нового члена в ложу будет произведен без обычной торжественности, малым составом, всех братьев не оповещать и гостей из других лож на процедуру не приглашать.

– Федор Георгиевич, как я рад, что мы встретились.

– Я тоже рад, – сдержанно, даже на вежливую улыбку не разменялся, ответствовал Бакунин, находясь все еще под впечатлением недавнего спора.

– Я нашел священника, который совершит требуемый обряд пострижения.

– Тише вы!

Наумов перешел на шепот.

– Вам не кажется, что мы должны форсировать наши действия?

– Форсировать в смысле ускорить? Но я всегда полагал, что необходимо дождаться удобного момента.

– Вот именно. И надо решить, какой момент нам более удобен. Что лучше: предпринять акцию до разгрома Пугачева или подождать, когда злодеи и воры будут полностью разгромлены.

– Судя по донесениям с Урала, пленение Пугача – вопрос месяца, а может, и того меньше.

– Месяца нам хватит. Оповестите Никиту Ивановича.

– Граф Панин сейчас очень занят. А впрочем, поступайте, как знаете. Вы боевая группа, вам и решать.

– Да уж мы решим, не беспокойтесь! – молодцевато отозвался Наумов и даже каблуками щелкнул.

– Тише, умоляю.

– Но вот незадача. Я никак не могу увидеть Шлоса. На письма он не отвечает. Мы ездили с Верновым на его квартиру, сейчас опять собираемся, но ведь не наездишься. Знаете иль нет, в Конной слободе начали возводить новые казармы – деревянные избы меняют на каменные. Из-за строительства роту Вернова перевели под Ораниенбаум. Он не может в столицу каждый день мотаться.

– А при чем здесь Вернов?

Наумов смутился.

– Я помню, что мы уговорились до времени держать предложение Пруссии в тайне, но, чтобы со Шлосом разговаривать, мне нужен переводчик. Я по-немецки ни бум-бум.

Бакунин вдруг рассмеялся, ситуация и впрямь показалась ему забавной.

– Между прочим, Шлос отлично говорит по-русски. Странно, что вы об этом не знали. А теперь разрешите откланяться. Простите, но меня ждут дела. Если возникнет надоба во мне, известите запиской. Только не пишите, какая именно надоба.

– Да уж понятно, Федор Григорьевич. Что вы со мной как с кадетом-малолеткой?

На этом и расстались. У Наумова от разговора осталось неприятное чувство. Все вроде трезво обсудили. Бакунин не принимал позу начальника, которую иногда так раздражала, был покладист, по главным пунктам согласился, и все-таки во рту осталась оскомина, словно черемухи переел. Лучше уж Бакунин был привычно высокомерен, чем покладист. В этой проклятой покладистости проглядывало явное равнодушие к делам. Надо бы обсудить это с Гриней. А может быть, ему просто показалось? После недавнего спора, коего он был невольным свидетелем, любой обалдеет. Ведь как собаки сцепились, честное слово! А за подсказку про Шлоса, спасибо. Сегодня с немцем и разберемся.

Явись он к Шлосу днем, может быть, на визит его никто бы и внимания не обратил, но Наумов предстал перед воротами каретника в двенадцатом часу ночи. Понятное дело, ворота были на запоре, капитан-поручик перебудил и хозяев, и подмастерьев, полуодетый Озеров выбежал во двор с криком: «Что? Где? Пожар, что ли?» Только одна Глафира не взволновалась, уж она-то ночью никому не может понадобиться, перевернулась на другой бок и закрыла глаза. И вдруг в дверь и голос под окном:

– Шлос, какого черта? Сейчас-то вы на месте, как я понимаю.

Только тут она узнала Наумова. Добрался-таки до нее капитан. Глафира выдержала паузу: камзол, парик, штаны, все по всем правилам. Охолонись, капитан-поручик! Видит Бог, она хотела избежать этой встречи. Глафира уже давно жалела, что связалась с Отто Вилем. Сейчас ей казалось, что поведи она себя жестко и решительно, и немец оставил бы ее в покое, а неприятное, связанное с заговором дело поручил бы кому-нибудь другому. Но в том-то и крюк, что она боялась быть с Вилем слишком самостоятельной. Она всего боялась, а потому шла у каждого на поводу. Сейчас на нее наденет хомут неистовый Андрей Иванович. И что она ему скажет? Ничего не будет говорить. И пусть сам домысливает, как хочет. Но Бакунин хорош! Спихнул, негодник, все на Наумова. А зачем ей Наумов?

Ввиду позднего часа разговор их был краток.

– Мы согласны на помощь Пруссии в святом для России деле. Когда мы сможем получить от вас деньги?

– Повремените, капитан. Первым делом я должен сообщил в Гамбург о вашем принципиальном согласии. От меня больше ничего не зависит.

– Но назовите сумму, на которую мы можем рассчитывать.

– Это не в моей компетенции. Нам остается только ждать.

Еще пара-тройка вопросов, и неукоснительный ответ: не знаю, мне это неизвестно, вам сообщат об этом со временем.

– Да времени-то не осталось! – громыхнул капитан во весь голос.

– Ничем не могу помочь.

За стеной, прижав ухо к стене, вслушивался в разговор Озеров. По счастью, он не услышал начало разговора, да и не все слова удалось разобрать. Какие-то деньги, кто-то кому-то должен большую сумму, то ли капитан Шлосу, то ли, наоборот, немец Наумову сильно задолжал.

– Я сообщу вам, капитан-поручик, когда будут новости, – важно окончила разговор Глафира.

«Ну, и черт с тобой, – думал взахлеб Наумов по дороге домой. – Нет денег сейчас, пусть. Главное, потом будут. А пока можно маменькину деревеньку в банк заложить. Да и ссуду взять никто мне не запретит. Даст денег немец, со всеми расплачусь. А дальше… победителей не судят».

А Глафира мерила шагами свою комнатенку. Теперь, очевидно, ей надо послать письмо в Гамбург. Но как не хочется! И кто бы ей объяснил, писать ли о согласии русских обычным текстом (разумеется, иносказательно) или идти по указанному Вилем адресу и искать шифровальщика.

А вообще-то, госпожа Турлина, не стоит пороть горячку. Коли вы в Пруссии были так заинтересованы в русском перевороте, то могли бы давно деньги прислать, а не кормить людей обещаниями. Когда жизнь вплотную ее припрет к стене, можно будет и свои кровные пятьсот тридцать рублей отдать. Но, пожалуй, маловато это будет для серьезного дела.

Утром на свежую голову Глафира решила, что писать сейчас в Гамбург ей явно не с руки. Мало ли что там Наумов придумал, пусть Бакунин подтвердит его слова. Словом, она решила дождаться визита Федора Георгиевича. Если сам не придет, то пусть к себе пригласит. И вообще… Что, ей больше всех надо?

Шутиха-судьба уберегла Глафиру от опасной переписки с Гамбургом только потому, что уже сочинила для нее новую, не менее опасную фабулу.

Бесцельно разъезжая по городу, Глафира несколько раз посещала Васильевский остров, чтобы проехать по неприметной улочке мимо особняка, принадлежащего Ипполиту Ивановичу. Она понимала, что это опасно, но желание заглянуть в рысьи глаза опекуна и увидеть в них ужас, заглушало голос разума. Ты думал, что я умерла, а я вот она – живая!

После сообщения Бакунина о коварстве Веселовского, мысли ее приобрели другой оборот. Хотя с мечтами о наследстве было покончена, Глафиру все-таки не оставляла надежда – может быть, не все растрачено? Стоит все-таки узнать, не завалялась ли какая-нибудь деревенька. Много людей ей не надо. Сто душек «питателей человечества» ей, пожалуй, и достаточно. Еще свербила мысль – если подать на опекуна в суд, то, может статься, и вернут хоть что-то. Хотя бы теми же картинами. Люди говорят, что за иные полотна, маслом писанные, можно получить хорошие деньги. Продаст она их и не будет нищей.

• Предыдущая
• 50/75
• Следующая