Дом без ключа - Азаров Алексей Сергеевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/56
• Следующая

— Слушай, — тихо говорит Гаузнер, отделяя каждое слово, — Слушай ты, старая подзаборная шлюха! Ты не выйдешь отсюда, пока не вспомнишь. Я выколочу из тебя даже то, в чем не признаются и на исповеди. Понимаешь?..

Каждую фразу он сопровождает пощечиной, стараясь, чтобы удары приходились по щекам и переносице, — это больнее. Руки задержанной, поднесенные к лицу, не мешают ему; как ни старается она закрыться, удары попадают в цель. Протоколист, в свою очередь, помогает ему длинной металлической линейкой.

Женщина начинает кричать.

Гаузнер, отдуваясь, складывает руки на груди и ждет. Он знает, что теперь придется подождать. Так уж устроен человек, что побои не вдруг проясняют память. Протоколист вздергивает брови:

— Господин советник прикажет позвонить в комендатуру?

— Не сейчас… Она все расскажет и так. Немного терпения…

Через полчаса Гаузнер диктует протокол:

— «Подозреваемая говорит, что неизвестной изъяты следующие книги: Жорж Санд «Чертова лужа», издание девятисотого года; «Оды и баллады» Гюго, издание двадцать второго года; «Вороны» Анри Бека, издание тридцать пятого года; «Чудо профессора Ферамона», издание десятого года; сочинения Оноре де Бальзака, тома второй и девятый; «Буря над домом», издание Эберса…»

Протоколист, прикусив от старания кончик языка, печатает на машинке и почтительно посматривает на Гаузнера.

— Конец?.. Если господин советник позволит, — это просто волшебство!

— Не льстите, Эрик. Пишите. «Со слов подозреваемой. Составлен комиссаром Гаузнером. Словесный портрет. Лет — двадцать два — двадцать пять, рост — до ста шестидесяти, телосложение — хрупкое. Блондинка, лицо овальное, щеки худые, лоб скошенный, высокий, нос прямой, подбородок прямой, острый, глаза серые. Разыскивается за совершение государственного преступления — шпионаж в пользу Советского Союза. Говорит по-французски и немецки без акцента. Шестнадцатого августа была одета в шелковый клетчатый плащ, клетка серая, фон — серебристый. Особая примета — левая бровь асимметрична и несколько короче правой…» Абзац… «В июле сорок второго дважды замечена в Брюсселе, но потеряна агентами наблюдения в Льеже. Не исключено, что вооружена и окажет при аресте сопротивление. В случае ареста немедленно известить управление гестапо в Берлине через офицера. Содержать в наручниках, не допрашивать…» Написали?

— Да.

— Адресовано: «Высшим руководителям полиции безопасности и СД в Париже, Брюсселе, Гааге и приграничных гау Германской империи. Для исполнения — гестапо. Подлинный подписал — Гаузнер, старший правительственный советник. Брюссель».

Задержанная с лицом, опухшим от слез и пощечин, умоляюще протягивает руки.

— Я вспомнила все… Вы отпустите меня? Ведь правда — я смогу уйти?

«Только через крематорий», — думает Гаузнер и говорит с самым любезным видом:

— Разумеется, вас сейчас проводят.

Когда конвой забирает арестованную, комиссар звонит вниз, в комендатуру, отдает нужные распоряжения и немедля вызывает полевой аэродром. Материал слишком важен, чтобы доверить его фельдсвязи. В таких случаях лучше всего лететь самому.

В самолете Гаузнер спит. Он сделал свое дело и имеет право отдохнуть, тем более что по опыту ему известно, как трудно получить приличный номер в общежитии РСХА. Здесь всегда переполнено.

Берлин встречает его серым от дождя рассветом. В аэропорту Гаузнер не меньше часа созванивается с главным управлением безопасности и ждет обещанную машину. За ним присылают не «хорьх», а потрепанный БМВ с молчаливым громилой за рулем. По дороге Гаузнер спрашивает его о бомбежках, но ответа не получает. Широкий затылок громилы багров, как окорок. Гаузнер брезгливо рассматривает его, и настроение его падает. Здесь, в Берлине, он только шестеренка громадного аппарата. Неизвестно, как еще расценят его самовольный прилет.

На Принц-Альбрехтштрассе громила равнодушно распахивает дверку и, даже не откозыряв, возвращается за руль и отъезжает. Маленький человек, сидящий в комиссаре Гаузнере и расправивший было плечи в Брюсселе, опять начинает в полном объеме сознавать свое ничтожество.

Тем более неожиданным оказывается для Гаузнера прием, оказанный ему начальником третьего отдела гестапо штандартенфюрером Рейнике. Выслушав доклад, Рейнике связывается с кем-то, просит принять их двоих и ведет Гаузнера на этаж, где, как помнит комиссар, располагаются кабинеты руководителей РСХА.

— Поправьте пояс, — вполголоса говорит штандартенфюрер, и они входят в просторную приемную.

Ждать им приходится совсем недолго, не больше минуты. Адъютант, словно восковая кукла замерший за столиком, вскакивает на сигнал зуммера и приоткрывает отделанную полированным орехом дверь.

— Прошу…

Гаузнер, подобравшись, переступает порог. Вскидывает руку:

— Хайль Гитлер!

— Входите, господа…

Гаузнер упирается взглядом в верхнюю пуговицу мундира хозяина кабинета, затем осторожно скашивает глаз на его правое плечо с погоном бригаденфюрера. На сердце у него становится легко; он уже знает, с кем имеет дело, — с Вальтером Шелленбергом, и радуется, ибо отсюда опасность пока не грозит. Но вот вопрос что нужно начальнику управления-VI от чиновника гестапо? Зарубежную разведку и тайную полицию разделяет служебная стена… Если бригаденфюрер станет спрашивать, надо ли отвечать?

Шелленберг выходит из-за стола.

— Присаживайтесь, господа. Что нового в Мюнхене, дорогой Рейнике? Когда вы вернулись?

— Только вчера, бригаденфюрер.

— И, очевидно, расстроены? Те молчат?.. Терпение, и они заговорят. С русскими всегда не просто.

— Благодарю, бригаденфюрер!.. Я как раз потому и позвонил вам, что комиссар Гаузнер имеет к этому отношение.

«К чему?!» Гаузнер обращается в слух. «Осторожно, Фридрих, — говорит он себе. — Ни слова лишнего!»

Шелленберг приветливо улыбается.

— Я помню: трио — Модель, Шустер, Гаузнер. Чем вы хотите порадовать нас, комиссар?

— Простите, бригаденфюрер… в каком смысле?

— В отношении ПТХ.

— Бригаденфюрер извинит меня, но я… Не лучше ли выяснить все через обергруппенфюрера?

— Через Мюллера?

Шелленберг уже не улыбается.

— Предпочитаю информацию из первых рук. Что вас смущает, Гаузнер? Не прикажете ли тянуть вас за язык?

Гаузнер мгновение борется с собой. Решается. Голос его звучит твердо.

— Обергруппенфюрер будет недоволен.

— О, пустяки!.. Я хочу сказать, что его неудовольствие может показаться вам пустяками в сравнении с неудовольствием рейхсфюрера!.. Слушайте, Гаузнер, и запоминайте: ПТХ занимаюсь я! Я, а не гестапо и абвер.

— Мне это не известно.

— Это так, Фридрих, — вмешивается Рейнике.

— Вы слышали?

Гаузнер чувствует себя зерном, попавшим между жерновами. Шелленберг способен растереть его в пыль. К тому же, кто знает, вполне вероятно, что Шелленбергу действительно поручено дело с передатчиками?

Шелленберг кладет ему руку на плечо:

— Садитесь, Гаузнер. Можете курить, если хотите. Покурите и расскажете мне все.

— Бригаденфюрер берет на себя ответственность?

Гаузнер прекрасно понимает, что выхода нет. Шелленберг добьется своего. Этот всегда улыбающийся «теневой Гиммлер», по слухам, подкопался под всех — Мюллера, Кальтенбруннера и почти всесильного Канариса. Эту сплетню передают из уха в ухо, и Гаузнер не сомневается в ее достоверности.

— Ну вот и прекрасно, — говорит Шелленберг, выслушав доклад. — Что же предложил Шустер: от радистов — к резиденту? Мысль недурна. Канарис знает о ней?

— Не думаю, — говорит Гаузнер. — Модель собирался в Берлин не раньше октября.

— Вам нравится Брюссель?

— Отличный город, бригаденфюрер!

— Ровно не хуже…

— Ровно?

— Это на Украине, — вмешивается Рейнике.

Шелленберг отрывается от бумаг, переданных Гаузнером, — бумаг, которые заключают в себе подробности по делу брюссельской радиогруппы. Улыбка Шелленберга становится почти нежной.

— Вот именно.

— Я поеду туда? — догадывается Гаузнер. — Но за что?

• Предыдущая
• 17/56
• Следующая