Дорожный иврит - Костырко Сергей Павлович - Страница 27
- Предыдущая
- 27/44
- Следующая
Шли пешком. Теплый, почти парной воздух, блеск огней казался маслянистым. Прошли почти всю Алленби. Угловое здание на перекресточке. Никаких вывесок, темно-серая железная дверь с тротуара. Небольшой зальчик, темно, светится экран. На ощупь нашли свободные места. Мне досталось место под кондишеном. Ледяной холод сверху. На экране строем шагают молодые люди. Потом фрагменты танцев. Перемежается фрагментами интервью, которые дают сидящие перед камерой молодые люди. Текст произносится на иврите с английскими субтитрами. К тому ж фильм заканчивался. Зажгли свет. Зал небольшой, с антикварной люстрой под потолком. Заполнен целиком. Средний возраст собравшихся?– около тридцати. К экрану вышла девушка. Что-то начала говорить на иврите задумчиво-застенчиво, интеллигентно. Похоже на то, что спрашивает, будут ли вопросы. Вопросов не было. Зал также застенчиво молчал. Она ушла. Свет погас. Начался другой фильм. Обнаженный мужчина в ванне. Пар от воды. Мужчина погружается в воду. Капающая кровь. Потом?– квартира, девушка. Сидят за столом. Свечи. Режут торт. Крупно нож и кусочки торта. Красное вино течет в бокалы, капает на стол. Мужчина уже одетый. Потом тот же стол, но?– разоренный, на фоне распахнутого в черную ночь окна. Как если бы он еще раз покончил с собой, выбросившись в окно. Но опять стол полуразоренный. Стулья. Снято сверху. Потом опять девушка, опять мужчина. Их напряженные взгляды. Горит трот, горит крутящаяся на проигрывателе пластинка, звучит голос девушки. Ну и так далее. Титры.
Я дождался, когда включат свет, и выбрался на улицу.
Домой шел пешком.
8 ноября
13.20 (в доме-музее Рубина)
С утра на пляже. Плавал. Дремал. Читал Айзенберга. Снова плавал. Пил кофе. Пытался записывать. Не шло.
Сходил домой, взял сумку с фотоаппаратом и пошел в дом-музей Рубина. Он рядышком, в пяти минутах ходьбы от Мишиного дома, на старинной по здешним меркам улице имени Бялика.
И чего это Миша в дневниках 71 года жаловался на отсутствие национального искусства в Израиле? Вот оно. Рубин?– из первого поколения еврейских художников. Работы 1920-х годов, когда Палестина была под турками. Язык живописи, привезенный из Парижа начала ХХ века. Но?– еврейский художник. Как бы. «Как бы»?– из-за четкой отрефлектированности: я еврей. То есть взгляд на себя-еврея чуть со стороны. Ментальность европейского художника. На холстах чуть утрированный, полусказочный Восток: пустыня, темно-коричневые крепостные стены, белые купола в городах, минареты и храмы, рыжебородые евреи в шляпах с лопатами, пальмы, верблюды, сады, которые?– кусочки зеленого рая посреди пустыни на берегу маленького?– нашего!?– моря. Прекрасная голубоглазая еврейка на знаменитом парном (с женой) портрете с букетом роз, которые, как цветочная пена на холсте. Язык этой живописи я осваивал когда-то по работам Шагала, но по сравнению с Шагалом здесь больше лирического пафоса. Рубин здесь?– авангардист Маяковский, воспевающий новую, заново создаваемую жизнь Палестины.
И еще вспомнилась фраза Бунина из «Тени птицы»: «Старые хозяева этой земли начинают возвращаться».
Я на третьем (или все-таки?– на втором?) этаже в мастерской Рубина?– с улицы дом выглядит двухэтажной виллой с двором, затененным кронами двух деревьев с неимоверно толстыми, тоже мемориальными уже стволами, не знаю, как называются, может быть это все те же, но вот такие гигантские израильские фикусы. Мастерская: не слишком большая, но достаточно просторная комната,?– темно-коричневая мебель начала ХХ века, мольберт с огромным холстом и подмалевком незаконченной работы на какой-то библейский сюжет, два столика с разложенными красками, вазы с кистями, на полу вытертый красный ковер. Затянутое тонкой белой тканью окно. Вроде как монументально и одновременно?– интимное, приватное пространство работающего художника.
Перед входом в мастерскую на стене телеэкран, на котором в режиме нон-стоп идет документальный фильм о Рубине. Как я понимаю, съемки 60-х годов. Рубин рассказывает о себе: я рисовал свои сны (разбираю английские субтитры). Рубин здесь уже совсем старый, но глаза живые, молодые, и в голосе никакой старческой одышки и поскрипывания.
В музее я один. Тихие комнаты-залы. На первом этаже?– небольшой зал с работами. Многие знакомы по репродукциям, но, как всегда, когда смотришь подлинник, немного другие.
А вообще дом могучий, действительно мемориальный, и не только по отношению к Рубину, но и к тому поколению израильских художников. Почти такой же монументальный, как и у Бялика по соседству. Не живи на этой улице Бялик, улица точно называлась бы улицей Рубина.
(На улице Бялика)
Дом в десяти шагах от дома Рубина?– образчик баухауса: как будто графиком-минималистом обозначенные плоскости, из которых составлен трехэтажный дом-особняк. При этом бетонные плоскости стен и балконов легкие, почти воздушные. Плотность желтого свечения стен питается интенсивностью синевы неба. И третья составляющая этого мотива?– ветви средиземноморской сосны, укрывающей от взгляда треть фасада,?– плети с длинными иглами, вызывающие ощущение конской гривы просвечивающей голубизной. Когда переводишь взгляд со стен и неба на ветки и лохматую хвою, ощущение, что на глаз наплывает слеза.
23.24 (в мастерской)
Встреча с Таней и Яшей М.
Яша приехал за мной в Тель-Авив. Дорога к ним на автобусе заняла часа полтора, при том, что живут они сравнительно недалеко. В городке Раанана, возле Герцлии. Приехали туда уже в темноте. Таня с сыном Мишей встречали нас неподалеку от остановки. Не виделись больше двадцати лет, и было интересно, насколько мы изменились. Ну да, изменились, конечно, но при первых жестах и звуках голоса?– все та же Таня З., чуть ли ни институтских времен.
Прежде чем ввести в дом, мне показали двор. Живут они, по сути, в саду, то есть за домом сквер, переходящий в лес. Квартира на последнем этаже. Из кухни дверь на балкон, который на самом деле?– просторная площадка на крыше с видом на долину, на море. Тут и расположились за столом. Мне выдали какую-то Мишину кофту, домашнюю, теплую, уютную. Внизу такие же подсвеченные в темноте новенькие невысокие дома среди деревьев, с неба погромыхивало что-то отдаленно, на горизонте над морем редкие всполохи грозы, черную долину в сторону моря время от времени прошивали пунктиром огоньки идущих электричек.
Таня рассказывала про их жизнь?– как приехали и как оказались здесь, для новеньких репатриантов не самом дешевом месте, но здесь были дальние родственники, у которых остановились по приезде. И чуть ли не на следующий день нашли съемное жилье. Потом много лет жили в вагончике, ситуация обыкновенная для поселений, но не для респектабельного Раанана, к тому же Таня, будучи, по сути, безработной, участвовала на общественных началах в работе городского совета, занималась проблемами репатриантов из России. То есть могла бы, наверно, как-то подсуетиться и получить жилье. Но Таня оказалась не слишком «суетливой», жилье они получили относительно недавно, когда вырос Миша и можно было включиться в программу помощи для молодых семей, то есть через Мишу в качестве потенциального молодожена. Яша работал, как я понимаю, эпизодически. То есть трудно врастал в здешнюю жизнь. Человек в себе.
Жили трудно, но при этом Таня практически не изменилась, такая же клокотушечка с острым языком: «Наши вели себя здесь так же, как и дома, в СССР они выстраивались в очередь на вступление в партию, здесь?– в очередь на обрезания»?– это уже Танина интонация, продолжающая наш давний московский треп. После того, как у нее сложилась окончательно репутация толкового и активного работника, Таня получила предложение работать в политике и – отказалась. Сейчас она занимает хлопотную административную должность в жилищном хозяйстве Раананы.
Ну а Миша стал химиком, работает в фармацевтической компании.
Я спросил про фразу, произнесенную Таней на втором курсе, которая застряла у меня в голове, что-то вроде: «Как все-таки душно в еврейском окружении».
- Предыдущая
- 27/44
- Следующая
