Охота за головами на Соломоновых островах - Майтингер Кэролайн - Страница 9
- Предыдущая
- 9/85
- Следующая
Однако туземец упрямо стоял посередине тропинки и предоставлял нам две возможности: либо отступить, продираясь сквозь живую изгородь, либо уверенно пройти мимо него, но тогда бы он очутился у нас в тылу. Вопрос за нас решил гудок «Матарама», доказывавший, что на пароходе остался кто-то, способный издать гудок, который заставил нас троих подпрыгнуть и опрометью броситься к пароходу. Мы неслись во всю прыть, а за нами, испуская вопли, бежал устрашающий каннибал. Правда, он бежал в почтительном отдалении, но сопровождал нас до самого берега. Подбежав к «Матараму», мы увидели вполне живого капитана, который, как на грех, стоял на мостике и смотрел на нас. Даже на порядочном расстоянии мы без труда увидели, что капитан сотрясается от смеха. И это сотрясение продолжалось до тех пор, покуда мы явились к обеду в кают-компанию.
— Эх вы, неустрашимые охотники за головами… — грохотал он. — Одни лишь американки способны заниматься спортивным бегом в такой стране, как эта.
Он отлично знал, что нас заставило бежать сломя голову. Теперь мы стали сюжетом для анекдота, который во веки веков будет рассказываться на этих островах: «Слышали ли вы, как две американские девицы»… и так далее.
Несколько необычным в этой истории было, что никто не собирался напугать нас — новичков в туземных делах. Наш дикий преследователь был обещанной нам моделью, и никем больше. Никто ему не приказывал одеться подобно воинственному ирокезу. Ему было велено привести себя в порядок, чтобы попасть на «картину», а он сделал все лучшее, что, по его понятиям, было возможно. С работы его отпустили охотно, так как он был слабосильным рабочим. До того как правительство запретило убийства, такому человеку еще в детстве грозило уничтожение за физическую слабость и непригодность. Теперь, когда ему представилась возможность разукраситься для воинственных плясок, он это сделал с наибольшей тщательностью. Отсюда и этот страшный вид с отвисшими губами и вращающимися белками глаз.
Услышанный нами и разрезавший Вселенную нечеловеческий вопль тоже имеет объяснение. Здесь, в Меланезии, существует обычай отмечать окончание погрузки парохода диким ревом артели грузчиков. В следующий раз мы стали свидетелями, как после уборки грузового трапа раздался душераздирающий рев. Огромные темные лица, широко раскрытые рты, раздутые ноздри, высунутые языки, ряды ослепительно белых зубов и истерическое завывание — все это заставляло волосы становиться дыбом. Трудно преувеличить впечатление, создаваемое этим безрадостным ревом. Попробуйте спуститься в погреб и совершенно всерьез начните неистово кричать, держа перед собой зеркало. Вы почувствуете, как мороз пройдет по вашей коже.
Мораль этой главы заключается в том, что приехавший на «каннибальские» острова автор не должен сваливать причину своей гибели на здешних дикарей. Сочетание жары, вздорных рассказов, на которые падки новички, незнание туземцев и небольшая доля воображения — вот что дает пищу для досужего журналистского повествования. Если к этому прибавить возбуждение, вызванное событиями на Малаите, то станет понятным, почему мы пережили собственную насильственную кончину по рецепту, описываемому журналистами.
На «Матараме» заканчивались последние приготовления к отплытию на Малаиту, когда прибежал один из изящных слуг и принес нам записку от хозяйки плантации Гувуту. В этой записке нам любезно предлагалось остаться в Гувуту и использовать в качестве моделей всю рабочую команду плантации. Придя в восторг от приглашения, мы помчались к капитану с просьбой задержать отправку парохода, покуда мы выгрузимся на берег.
— Плюньте вы на это… — коротко отрезал капитан.
И мы без излишних объяснений и сожалений плюнули на то, что являлось оазисом цивилизации в этой стране.
Глава шестая
Перед нами Малаита!.. Освещенный лучами восходящего солнца остров казался длинной и тонкой полоской, отделенной от нас морской гладью, на которой блики сверкали так ярко, что берег казался лишенным красок. Это было похоже на модернистски-беспредметный морской пейзаж.
Оба конца растянувшегося на сотню миль острова исчезали во мглистом месиве раскаленного неба и водной глади. Лежавший прямо перед нами берег от зазубренного верхнего края, резко выделявшегося на фоне пламенеющего неба, и до ровной прибрежной линии казался серым. Не чувствовалось ни высоты неисследованных горных вершин, ни близости белоснежного прибоя, вонзившего зубы в нижнюю губу океана и создавшего непреодолимую преграду для всех, кто попытается разгадать тайны острова.
Над горизонтом, словно гирлянда сигнальных флагов, висели кучевые облака — обычный признак того, что среди океана лежит кусок раскаленной суши. Восходящее солнце делало свое дело, и облака становились меньше и меньше, покуда растаяли совсем. Потом, когда оно осветило западный склон, пейзаж стал еще более беспредметным. На серой плоскости возникли вершины гор, но перспектива продолжала отсутствовать, и потоки света не смогли обрисовать контуры долин.
Даже приблизившись к берегу, мы нигде не смогли рассмотреть следов пребывания десятков тысяч этих «негодяев и убийц». В густой зелени не было ни единого просвета, который указывал на плантацию или вырубку. Все было сплошной массой листвы серо-зеленого тона, без малейшего отклонения к другому оттенку, характерному для садов или возделанной земли. Не видно было дыма или хотя бы речки, придающих оживление однообразному пейзажу. Все было закрыто густой листвой, и только крайним напряжением зрения, несмотря на яркий свет утра, можно было различить полосу пальмовых деревьев, красовавшуюся как усы над белыми зубами прибоя.
Су-У целиком скрывалось под этими прибрежными пальмами и считалось более значительным местом, чем прочие, куда заходит пароход, так как имело свое название.
Перед нами возник огромный склад из волнистого железа, несколько небольших железных домиков, построенный на сваях европейский дом плантатора, несколько дальше — едва видимое здание духовной миссии, еще дальше — туземная деревушка.
Миссионеры и жена плантатора убежали в Гувуту и Тулаги, а плантатор — единственный оставшийся здесь белый — ночевал в лодке, спасая свою жизнь. От кого? От чего?
В день нашего прибытия дела шли как обычно. Полоса берега перед большим пакгаузом кишела грузчиками, а баржа, груженная мешками копры, непрерывно циркулировала между берегом и нашим пароходом.
Местом своей работы на это утро мы наметили соседнюю туземную деревушку и сразу съехали на берег. Вместо красок и холстов мы вооружились цветными карандашами и большим свертком темно-коричневой бумаги. Такое снаряжение было легче таскать с собой, чем ящик с масляными красками, а карандашные зарисовки можно было тут же скатать в трубку и возить с собой до тех пор, покуда где-нибудь в тихой гавани мы не сумеем превратить эскизы в написанные маслом художественные композиции.
Плантатор из Су-У пошел вместе с нами. Перед этим за совместным завтраком он не произнес ни одного слова. Так же как и наш капитан, плантатор был шотландцем, но совсем иного склада. Прежде всего вдвое тоньше капитана, затем вдвое мрачнее и, наконец, злее черта на жителей Синаранго. По не совсем для нас понятной причине эта злость распространилась и на американскую экспедицию охотников за головами, а потому при переезде на берег он хранил полнейшее молчание.
Мы пытались выяснить, не может ли он обеспечить нам переводчика, который пошел бы с нами в деревню, но никакие силы не могли заставить этого джентльмена раскрыть рот. Прибыв на раскаленный берег, мы погрузили на спины наше имущество и приготовились пуститься в неизвестность без чьей-либо помощи. Но тут заговорил наш спутник и сразу превратился в средневекового рыцаря в блестящих латах.
- Предыдущая
- 9/85
- Следующая
