Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 25

• Предыдущая
• 25/94
• Следующая

– Мы не можем опускаться до мести родным преступников.

Царевна отвернулась и спрятала лицо в сгибе отцовского локтя. Каково им? У бедной мадам Рылеевой и ее девочки не будет теперь папа. А они, может статься, потеряют маму.

– Если… ну, ты знаешь, что если… ты женишься еще раз?

Николай покачал головой.

– Надо молиться и не допускать к себе черных мыслей.

– Все-таки?

– Не женюсь.

Его слово – камень. Мэри просияла.

– Слушай, а если моя кукла Миранда выйдет замуж, ей обязательно уезжать за границу?

Отец не понял хода ее мыслей. Взрослые вообще игнорируют логику. Им все надо разжевывать.

– Она принцесса. У нее даже есть корона из фольги. А принцессы всегда выходят замуж за границей.

Николай помял подбородок.

– Не обязательно. Если Миранда найдет принца, который согласится поселиться с ней в России…

– Где же такого найти?

Ему бы ее печали!

– Мы намеревались после коронации съездить в гости к дедушке в Берлин. Если получится, – строго предупредил отец. – Купим там в магазине куклу-мальчика.

– Только у него должна быть корона.

Император отмахнулся.

– Сделаем. Из проволоки.

Он даже не подозревал, какую породил проблему, дав дочери подобное обещание.

21 апреля, вечером, когда сумерки уже спустились на брусчатую мостовую, к дому старой княгини Волконской во 2-й Адмиралтейской части города подъехала закрытая карета. Сидевший в ней Алексей Федорович Орлов не вошел в дом, а лишь дал знать, что пора. Мари вывели под руки брат Александр и сестра Софья. Не позволив лакею даже прикоснуться к локотку молодой княгини, Раевский подсадил даму внутрь, дверь захлопнулась, он остался на тротуаре.

Мари прижала пальцы к губам и постучала ими по стеклу. Занавеска упала, предусмотрительно опущенная рукой Орлова. Он искоса глянул на спутницу и был удивлен спокойным, вполне «нормальным» выражением ее лица.

– Мне говорили, вы больны. Как ваше здоровье?

– Благодарение Богу, хорошо, – отозвалась она. – Спасибо за хлопоты.

О, да! Он исхлопотался. Александр, как бульдог, впился ему в горло, и сколько бы Алексей Федорович ни намекал, что исчерпал милости к себе, прося за брата, его прямо-таки понудили заниматься делами Раевских. Просто чтобы отвязались. Нахальный малый!

Впрочем, к Сержу граф подобных чувств не питал и жену его жалел от всего сердца. Его собственная супруга – ханжа и плакса – уж точно никуда бы за ним не поехала. А эта малышка… Дуракам везет! Бюхна же дурак высшей пробы! Что он ей дал? Богатство? Она его не видела. Имя? У нее свое не хуже. Пламенную страсть? Ах, оставьте! Когда мужчине сорок и у него вставная челюсть, а у Сержа вставная челюсть…

Тут Алексей Федорович самодовольно глянул на свое отражение в затененном шторкой окне – богатырь и красавец. Почему же ему судьба подкинула дохлую рыбу вместо благоверной? А этому… Ведь погубит девчонку! Будет ныть. А некоторые женщины, они как матери для своих мужей.

– Его величество, осведомленный о вашем состоянии, – вслух сказал Алексис, – распорядился, чтобы при свидании присутствовал врач.

– Он очень великодушен, – молвила княгиня. – А кто еще должен присутствовать при нашей встрече?

Орлов смутился.

– Простите меня, ваша светлость, – не без запинки проговорил он, – но все. Рандеву состоится в домике коменданта. Так что там будут и комендант, и доктор, и я. Иначе нельзя.

– Но остальным женам, я слышала, позволяют оставаться с мужьями наедине? – удивилась Мари.

– Поймите правильно. У остальных жен нет воспаления мозга, – отозвался генерал. «И таких родственников», – добавил он про себя. – Я надеюсь, это не последнее ваше свидание с супругом, в дальнейшем…

Княгиня кивнула. Она чувствовала, что собеседник либо врет, либо недоговаривает, но не со зла, а по каким-то высшим соображениям. Мари не любила ставить людей в неловкое положение, а потому предпочла замолчать, чем оказала спутнику громадную услугу. Алексис вытер платком лоб, он был человеком прямым, и ложь давалась ему трудно. Тем более с дамой. С этой беззащитной, жалкой девочкой, все родные которой только и думают о том, как завладеть состоянием ее ребенка, а о ней самой – ну, может быть, самую малость.

Было все еще холодно. С Невы дул ветер. Мари сунула пальцы в муфту и нащупала там свернутую в трубку бумажку – письмо отца. Старый Николай Николаевич, не выдержав хлопот, уехал домой в Болтышку, оставив дела на попечение более расторопного и хваткого Александра. Имение не ждало. Оно и так давало жалкий доход, запустить его совсем генерал не мог. Дети писали ему почти каждый день. Когда-то он был сильным и мог закрыть их всех…

«Неизвестность, в которой о тебе, милый друг Машенька, я нахожусь, весьма тягостна. Я знал все, что ожидает тебя в Петербурге. Трудно и при крепком здоровье переносить такие тяготы. Отдай себя на волю Божию! Он один может устроить твою судьбу. В горе не забывай своего сына, не забывай отца и мать, братьев, сестер, кои все тебя так любят. Больше никаких советов и утешений дать тебе не могу».

Милый папа! Мари смахнула слезинку с ресницы. Она еще не отправила ответ.

«Дорогой отец, наконец я получила разрешение видеться с Сергеем. Это будет тяжелая минута для меня. Говорят, что он один из наиболее скомпрометированных. Я надеюсь, Бог поможет мне вернуться к нему как можно скорее с моим дорогим малюткой. Я буду тогда терпеливо ожидать приговора и разделю судьбу мужа, какова бы она ни была».

Александр Христофорович не переносил начальственных воплей. То ли сам накричался в молодости, у Рущука, Бородина, Лейпцига. То ли повелительные вибрации, переходящие в визг, дурно действовали на барабанные перепонки, и контуженая голова начинала страдать. Между тем генерал-адъютант Чернышев разорялся уже не первую минуту. Пар валил у него из ушей. Слюни летели во все стороны. И надо признать, в гневе Александр Иванович был величествен. Слушая его, Бенкендорф думал, что у мужчин героической комплекции достоинство обычно скромного размера. Голосом они добирают недостающее.

– Вас можно сию минуту расстрелять! Без разговоров!

Чернышев метал громы и молнии на поникшую голову несчастного ротмистра, а тот прилагал нечеловеческие усилия, чтобы не расплакаться.

– Пустые опросные листы!!! Курам на смех!

– Но я… я просто не знаю, что писать…

На вид арестанту было лет двадцать пять, губы у него тряслись, фразы колом стояли в горле, и их казалось легче проглотить, чем выплюнуть. Воистину великий грех – носить ту же фамилию, что и твой следователь!

– Давал вам Муравьев читать «Русскую Правду»?!

Ротмистр мотал головой и всхлипывал.

– Целовали крест на цареубийство?!

– Клялись уничтожить августейшую фамилию?!

– Отрекались от благородного сословия?!

Вопросы сыпались, как палочные удары. В какой-то момент Бенкендорфу показалось, что подследственный вот-вот закроет голову руками.

– Нет, нет, конечно же, нет! Как такое может прийти в голову?

Ротмистр шептал, но, привыкнув читать слова собеседников по губам, Александр Христофорович расслышал: иногда и глухота полезна.

– В-вы отрицаете? – Он не ожидал от себя, что начнет заикаться. Такое случалось нечасто – контузия контузии рознь, некоторые вовсе не могут говорить. Бенкендорф же, слава Богу, отделался легким испугом, хотя лошадь под ним разнесло ядром в клочья. – З-запишите п-пок-казания, – бросил генерал секретарям и тут же поймал на себе недовольный взгляд Чернышева. Тот явно не хотел, чтобы отказ подследственного от изобличавших его сведений фиксировался. Это задело Александра Христофоровича, и он усилием воли попытался справиться с заиканием. Для чего следовало говорить медленно, нарочито выдавливая из себя каждую букву.

– Припомните, пожалуйста, Захар Григорьевич, как ваш зять Муравьев отзывался о власти самодержца?

• Предыдущая
• 25/94
• Следующая