Черный передел - Бегунова Алла Игоревна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/77
• Следующая

Все это находилось в конце донесения, и Дорфштаттер невольно задержал взгляд на последних строчках. Он снова и снова перечитывал рассказ о решительном взгляде серо-стальных глаз, о светло-каштановых волосах, о гибкой, сильной фигуре, о привычке в минуты раздумья покусывать нижнюю губу, о хорошем, но несколько архаичном, книжном французском языке.

Незнакомка, словно живая, вставала перед глазами старшего шифровальщика и явно кого-то ему напоминала. От волнения у него запотели стекла очков и он протер их платком. Отто на всякий случай решил переписать для себя эти шесть сложноподчиненных предложений. Только после этого он отдал расшифрованный текст для изготовления двух копий: для канцлера графа Панина и для статского советника Турчанинова.

С копиистом, сидевшим в общей комнате за перегородкой, у окна, Дорфштаттер немного поговорил о русском языке, который начал усиленно изучать. Чиновник вызвался помогать ему и сейчас протянул очередной список русских слов по теме «Город», снабженных переводом на немецкий и транскрипцией. Отто поблагодарил его и вышел. Погруженный в глубокую задумчивость, он в коридоре чуть не сбил с ног истопника, тащившего вязанку дров. Но закрыв дверь кабинета, доктор математических наук бросился к столу, перечитал свою выписку из французской депеши и вдруг, расхохотавшись, хлопнул себя ладонью по лбу: перед ним лежало описание Амалии Цецерской!

Неизвестно, кто первым назвал Санкт-Петербург Северной Венецией. Действительно, три реки сразу омывали его набережные: величественная Нева, извилистая Мойка и Фонтанка, пошире, чем Мойка, но уже, чем Нева. Фонтанка в начале XVIII века как бы отгораживала град, заложенный царем Петром, от чахлых финских лесов и непроходимых болот и топей. К царствованию Екатерины II город шагнул далеко за ее пределы, хотя и застраивался там не каменными, а деревянными домами.

На сей раз вздумалось Анастасии гулять не по Невскому проспекту, а по набережной Фонтанки. Не переходя Аничков мост, она свернула на левую сторону и почти сразу увидела на другом берегу дворец, принадлежавший Шереметевым, – «Фонтанный Дом». Далее пошла она к Летнему дворцу, любимому жилищу покойной императрицы Елизаветы Петровны, и долго смотрела на это пышное строение, возведенное как раз на слиянии Мойки и Фонтанки. Пожалуй, в нем и вправду было что-то венецианское, изысканное, легкое и воздушное.

Но совсем не по венециански внезапно почернело низкое небо и холодный, пронзительный ветер закружил у ног Аржановой белую поземку. Она даже оглянуться но успела, как густо повалил снег, закрывая от нее сплошной пеленой Летний дворец, реку Фонтанку и ее набережную на той стороне с одинаковыми трехэтажными домами. Ветер все усиливался, и скоро Санкт-Петербург медленно, как тонущий корабль, опустился в пучину февральской метели – непроглядной, сырой, колючей.

Подхватив рукой подол платья, Аржанова заторопилась домой. Но путь от набережной к дому архитектора Земцова лежал совсем неблизкий. Она решила сократить его и пройти дворами. Однако за углом большого особняка ее чуть не сбил с ног бешеный порыв ветра, а снег ударил прямо в лицо. Глазам стало больно. Повернувшись к ветру боком, Анастасия побежала по узкой тропинке между сугробами.

Почему-то эта тропинка привела ее к глухой стене. Держась за кладку, молодая женщина с трудом пошла вдоль нее и вскоре обнаружила калитку. За калиткой был сад, за садом – пустырь, за пустырем – чей-то каретный сарай, за которым теснились покосившиеся бревенчатые хибарки. Больше в разгулявшейся метели не просматривалось ничего. Она поняла, что заблудилась.

Некоторое время она брела куда глаза глядят, как вдруг в безудержной пляске снега стали проступать каменные дома, хотя и не такие богатые, как на набережной. В окнах желтели огоньки, из труб валил серый дым и стлался, подчиняясь порывам ветра по самой земле. На крайнем строении Анастасия различила название: «улица Караванная».

Какие восточные караваны с верблюдами могут проходить по здешним лесам и болотам, ей было абсолютно непонятно. Еще более Аржанова удивилась, увидев дверь из полированного дуба с бронзовыми украшениями и наведенной сусальным золотом вывеской по-русски: «Волшебная лампа Аладдина», ниже то же по-французски: «La lampe magique d’Alladine», ниже – то же самое, но уже арабской вязью. Замысловатый сей декор напомнил Анастасии торговые заведения в Херсоне и Бахчисарае, принадлежавшие греческому коммерсанту Микису Попандопулосу, по совместительству – резиденту русской разведки в Крыму.

Ветер не ослабевал.

Продрогшая до костей и уставшая, Аржанова пожелала, чтобы за дубовой дверью сейчас действительно очутился ее крымский знакомый во всем своем великолепии – подвижный, как ртуть, маленький, толстенький, в парчовом кафтане с позументами, с черной косичкой на спине, задорно загнутой вверх, и с неподражаемым русским говором: «Стлафстфуйте, Анастасия Петлофна!» Поколебавшись совсем немного, она все-таки открыла дверь.

На звон колокольчика из глубины дома вышел не грек Попандопулос, а настоящий… турок – молодой, горбоносый, с усами, в красной феске и халате до пят. С крайним недоверием воззрился он на посетительницу, одетую в казакин и платок, повязанный по-деревенски, с берестяной корзиной в руках.

– Селям алейкум! – поздоровалась Анастасия.

Турок безмерно удивился, но ответил:

– Алейкум селям.

– Бугунь сувук, – продолжала она. – Мен ушююм. Ичери кирейим де.

– Бу – алтын салону.

– Пек яхшы. Парам вар, – Анастасия достала кошелек и показала ему золотые рубли.

– Буйрун![13] – турок открыл перед ней двери в торговый зал.

Точно прикоснувшись к волшебной лампе Аладдина, Аржанова из северной столицы, продуваемой ледяным ветром, перенеслась в теплые причерноморские края. В комнате жарко пылал очаг, вся ее обстановка была выдержана в восточном стиле. Красно-сине-желтый ковер на полу, низкий шестигранный столик «къона», вдоль одной стены – узкий диван «сет», вдоль второй – застекленные шкафы, наполненные изделиями из золота и серебра. Из этой комнаты широкий дверной проем вел в другую. Там, в легком полумраке, она различила две неясные фигуры. Скрестив ноги по-турецки, на плоских подушках «миндер», положенных на пол, сидели и курили кальян два почтенных рыжебородых мусульманина.

Турок предложил ей снять казакин и подойти к очагу погреться. С трудом действуя одеревеневшими пальцами, Аржанова развязала платок, сняла верхнюю одежду, запорошенную снегом. Теперь приказчик воочию убедился, что перед ним не бедная жительница городского предместья, а молодая красивая госпожа. Атласный чепчик, обшитый брюссельскими кружевами, прикрывал ее волосы, короткий синий сюртучок и юбка с воланами из дорогого тонкого сукна подчеркивали стройную фигуру, три золотых кольца с бриллиантами сверкали на руках. Подобострастно склонился перед нею услужливый сын Востока: «Хош кельдинъиз, сайг мусафир!»[14]

Она повернулась к витринам с товаром, Выбор был огромен. В двух шкафах слева находились всевозможные женские украшения, и от их разнообразия просто рябило в глазах. Три шкафа в центре занимала золотая и серебряная посуда с чеканкой: кофейники, чайники, кувшины, фляги, подносы, шкатулки. Кроме этого, в лавке «Волшебная лампа Аладина» имелось и художественно отделанное оружие, в основном, восточные кинжалы и сабли с гравировкой, резьбой, таушировкой золотом, чернением.

Что-то до боли знакомое заметила Анастасия за стеклом и тотчас указала на это изделие приказчику. Турок, удивившись интересу к оружию, проявленному прекрасной посетительницей, достал нужный предмет и передал ей. В руках у Аржановой оказался турецкий кинжал «бебут», похожий на тот, которым действовал Казы-Гирей, собираясь пытать ее в караван-сарае при деревне Джамчи.

Анастасия вынула клинок из ножен и провела пальцем по его острию, ближе к концу изгибавшемуся наподобие клюва хищной птицы. Она как бы вновь ощутила его холодное прикосновение к своей груди. Ровно и неглубоко тогда рассек ей кожу вражеский кинжал. Кровь немедленно заполнила этот тонкий след и каплями стала падать на грязный глинобитный пол.

• Предыдущая
• 17/77
• Следующая