Любите ли вы Брамса? (сборник) - Саган Франсуаза - Страница 12

• Предыдущая
• 12/42
• Следующая

Обед прошел именно так, как и предвидел Роже. Он что-то пробурчал, пытаясь вступить в разговор, и очнулся от задумчивости только к концу обеда, когда мадам Ван ден Беш спросила, знает ли он, с кем спит мсье X., явно желая сообщить Роже эту новость. Роже ответил, что он интересуется этим не больше, чем любимыми блюдами мсье X., что это не имеет в его глазах никакого значения и что пускай уж лучше люди интересуются столом соседа, чем его постелью, так, по крайней мере, будет меньше неприятностей. Поль рассмеялась, потому что своими словами он сорвал всю обеденную беседу, и Симон, не удержавшись, последовал ее примеру. Роже выпил лишнее: когда он встал из-за стола, его слегка пошатывало, и он не заметил, что мадам Ван ден Беш, игриво хлопая выхоленной ручкой по подлокотнику кресла, подзывает его к себе.

— Мама вас зовет, — сказал Симон.

Они стояли лицом к лицу. Роже разглядывал Симона, подсознательно стараясь обнаружить какой-нибудь изъян — хотя бы срезанный подбородок, безвольный рот, — и, обманувшись в своих ожиданиях, сердито нахмурился:

— А вас, должно быть, ищет Поль?

— Я сейчас иду к ней, — сказал Симон и повернулся к собеседнику спиной.

Роже придержал его за локоть. Вдруг он взбесился. Юноша удивленно оглянулся.

— Подождите-ка… мне нужно вам кое-что сказать.

Они мерили друг друга взглядом, понимая, что пока им еще нечего сказать друг другу. Но Роже удивил собственный жест, и Симон так этим возгордился, что не мог удержаться от улыбки. Роже понял свой промах и убрал руку,

— Я хотел попросить у вас сигару.

— Сию секунду.

Роже следил за ним взглядом. Потом направился к Поль, которая разговаривала, стоя в кругу гостей, и взял ее под руку. Она отошла с ним в сторону и первым делом спросила:

— Что ты сказал Симону?

— Попросил у него сигару. Чего ты испугалась?

— Сама не знаю, — с облегчением вздохнула она. — У тебя был такой свирепый вид.

— Чего ради я буду свирепеть? Ему же двенадцать лет. Ты думаешь, я ревную?

— Нет, — ответила она и опустила глаза.

— Если бы я стал ревновать, то уж, скорее, к твоему соседу слева. По крайней мере, хоть мужчина.

Поль не сразу поняла, кого он имеет в виду, потом вспомнила и не могла удержать улыбки. Она даже не заметила своего соседа слева. Весь обед для нее был освещен Симоном, чей взгляд, словно свет маяка, через каждые две минуты скользил по ее лицу и чуть задерживался, надеясь встретиться с ней глазами. Иной раз она шла навстречу его желанию, и он тогда улыбался такой нежной, такой тревожной улыбкой, что она не могла не ответить ему. Он был в сотни раз красивее ее соседа слева, по-настоящему живой, и она подумала, что Роже ровно ничего не понимает в таких вещах. Но тут подошел Симон и протянул Роже ящик с сигарами.

— Благодарю, — сказал Роже (он тщательно выбирал сигару), — Вы еще не знаете, что такое хорошая сигара. Это удовольствие для людей моего возраста.

— Охотно уступаю его Вам, — произнес Симон. — Ненавижу сигары.

— Тебе, Поль, надеюсь, не мешает дым? Впрочем, мы скоро уходим, — добавил он, повернувшись к Симону. — Мне завтра рано вставать.

Симон пренебрег этим «мы». «Это значит, что он проводит ее до дома, сам пойдет к той маленькой потаскушке, а я останусь здесь без нее». Он взглянул на Поль, прочел на ее лице ту же мысль и пробормотал:

— Если Поль не устала… я могу отвезти ее попозже.

Оба повернулись к Поль. Она улыбнулась Симону и сказала, что предпочитает уехать сейчас, потому что уже поздно.

В машине они не обменялись ни словом. Поль ждала. Роже силой увез ее с вечера, где ей было весело; он обязан объяснить свое поведение или извиниться. У подъезда Роже остановил машину, но мотор не выключил… и Поль сразу поняла, что он ничего не скажет, не поднимется к ней, что он вел себя так на обеде, лишь повинуясь голосу предусмотрительного собственника.

Она вышла из машины, прошептала: «Спокойной ночи» — и перешла улицу. Роже сразу же уехал, он злился на себя.

Но у подъезда стояла машина Симона, а в машине сидел Симон. Он окликнул Поль, и она, не скрывая удивления, подошла к нему.

— Как Вы сюда попали? Должно быть, неслись как безумный. А как же вечер вашей матушки?

— Сядьте на минутку, — умоляюще проговорил он.

Они шептались в темноте, словно кто-то мог услышать. Она ловко проскользнула в низенькую машину и отметила про себя, что уже привыкла к ней. Привыкла также к этому лицу, доверчиво повернувшемуся к ней и рассеченному светом фонаря пополам.

— Вы не очень скучали? — спросил он.

— Да нет, я…

Он совсем близко, слишком близко, подумала она. Сейчас не время разговаривать, и вообще, зачем он увязался за ними… Роже мог его заметить, просто сумасшествие… Она поцеловала Симона.

Зимний ветер поднялся на улице, пронесся над открытой машиной и отбросил им на лице спутавшиеся волосы. Симон покрывал ее лицо поцелуями; она, оглушенная этими ласками, вдыхала аромат его юности, его дыхания и точную свежесть. Она ушла, не сказав ни слова.

На заре она открыла глаза и как в полусне вновь увидела копну черных кудрей, смешавшихся с ее волосами под яростным порывом ночного ветра, легкий шелковистый заслон между их лицами и ощутила прикосновение горячих губ, пронизавшее ее всю. Она улыбнулась и заснула.

Вот уже десять дней он не видел ее. На завтра после того сумасшедшего и прекрасного вечера, когда она сама его поцеловала, он получил от нее записку, в которой она запрещала ему искать новых встреч. «Я не хочу причинить Вам боль, слишком большую нежность я к Вам испытываю». Он не понял, что боится она не так за него, как за себя: он поверил в эту жалость и даже не обиделся, он просто искал способа, возможности представить себе свою жизнь без нее. Он не подумал, что эти стилистические оговорки: «Я не хочу причинить Вам боль, это неблагоразумно» и т. д. и т. п. — чаще всего суть кавычки, которые ставят непосредственно до или непосредственно после романа, и ни в коем случае они не должны обескураживать. И Поль тоже этого не знала. Она просто боялась, она безотчетно ждала, чтобы он пришел и заставил ее принять свою любовь. Ей было невмоготу, и однообразное течение зимних дней, вереница все одних и тех же улиц, приводивших ее, одинокую, от квартиры к месту работы, этот телефон-предатель — она каждый раз жалела, Что сняла трубку: гак отчужденно и пристыжено звучал голос Роже, — и, наконец, тоска по далекому лету, которое никогда не вернется, — все вело к безучастной вялости и требовало любой ценой, чтобы «хоть что-то произошло».

Симон трудился. Он стал пунктуален, усидчив и молчалив. Время от времени он подымал голову, останавливал на мадемуазель Алис отсутствующий взгляд и нерешительно проводил по губам пальцем… Поль, тот последний вечер, внезапное и почти властное движение, которым она прижала его губы к своим, ее запрокинувшаяся голова и руки, нежно прижимавшие его, Симона, к своему лицу, ветер… Мадемуазель Алис деликатно покашливала, смущенная этим взглядом, а он в ответ рассеянно улыбался; Поль поступила так с досады, только и всего… Он даже и не пытался с тех пор ее увидеть; возможно, он вел себя неправильно? Десятки, сотни раз он воссоздавал малейшие события тех недель, их последнюю поездку на машине, эту выставку, до того скучную, что они просто сбежали оттуда, этот чудовищный обед, устроенный матерью, — каждая новая, приходившая на память подробность, каждая картина, каждая догадка мучила его еще безжалостнее. Но дни шли, время работало на него или готовило ему гибель — он уже и сам ничего не понимал.

Как-то вечером, спустившись по темной лестнице с одним своим приятелем, он очутился в ночном ресторанчике. Симон попал сюда впервые. Они много выпили, заказывали все новые порции и все больше мрачнели. Потом какая-то черная женщина стала петь, у нее был огромный розовый рот, ее пение открывало врата любой тоске, зажигало огни сентиментального отчаяния, в бездну которого они скользили вместе.

• Предыдущая
• 12/42
• Следующая