Встречи на футбольной орбите - Старостин Андрей Петрович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/58
- Следующая
Дядя Митя держал курс на угодья мультимиллионера П. И. Харитоненко. Известный сахарозаводчик ни с кем, кроме него, не охотился.
Удача обещала егерю крупный куш в виде так называемых наградных непосредственно от стрелка, если ему на мушку попадет именно «двухтысячный». Размер денежного приза по условиям конкурса устанавливался самим лауреатом. Официальное небольшое награждение от правления общества в счет не шло. Главное упование было на тугую мошну богачей. В кулуарных разговорах денежные тузы охотничьего мира – братья-мануфактуристы Сергей, Владимир и Александр Рябовы, Владимир и Алексей Грибовы, Павел Харитоненко и их ровня – называли такие суммы, что егеря говорили о них шепотом. Но всем было известно, что Павел Иванович Харитоненко в горячке клубного застольного спора выпалил: «Десять тысяч не пожалею». Эта фраза стала сакраментальной в егерских предзимних обсуждениях охоты на «двухтысячного».
Отец вынужденно держал сторону своего кума, главы мануфактурной фирмы «Братья Грибовы» – Алексея Назаровича. Ресторанный завсегдатай, оплачивавший стол за ночной кутеж по тысяче рублей, в трезвом виде не больно раскошеливался. В пьяном угаре настоятельно напросившийся крестить меня: «Ты что, Петр, Грибова обидеть хочешь?» – он, на страх матери, чуть не уронил новорожденного у купели. Так что надеяться на моего крестного-миллионера в случае успеха дела особо не приходилось. Правда, говорили, будто бы и он похвастался, что от Харитоненко не отстанет. Так или иначе, но не считаться с ним было нельзя. Большой вес среди московских богатеев, да к тому же необузданный нрав кутилы, обеспечивали ему место для участия в любой охоте.
Крестный приехал к нам на собственном автомобиле, шумливо и покровительственно оповестил отца: «Так я с тобой, Петр, на двухтысячного – помни!» – и огромный, статью и всем обликом похожий на Шаляпина с кустодиевского портрета, в шубе с бобровым воротником шалью, нараспашку, выгромоздился из дому и, заломив на затылок меховую шапку-«боярку», укатил, оставив впечатление, что наша маленькая столовая стала как будто больше.
Финишировал он плохо. Его красавица жена сенсационно покончила с собой вместе с влюбленным в нее молодым человеком. Крестный загулял. Разбил, скача на тройке, насмерть крестьянку. Был привлечен к суду, но откупился. И вскорости умер в одночасье за обеденным столом, протянув руку за бокалом с вином.
Пока же он был в числе претендентов на успех в охоте за «двухтысячным» не без шансов, потому что отменно стрелял из своего великолепного штуцера.
Был еще один член общества, постоянно ездивший с отцом. Он занимал особое место в общественных кругах Москвы. Инженер по образованию, из хорошо обеспеченной семьи, Василий Васильевич Прохоров входил в число первых русских авиаторов. Он летал на собственном самолете, затрачивая большие средства на ремонт и восстановление своего аппарата, кажется, типа «Фарман». Нередко он заезжал к нам забинтованный после очередной аварии. В нашей столовой висел подаренный им снимок с надписью «И в Сибири люди жить привыкают»… На фото – разбитый летательный аппарат вверх колесами, рядом стоит Прохоров и его коллеги по воздушному спорту, авиаторы Ефимов и француз Пэгу.
Вспоминая об этом, отчетливее представляешь, какой огромный путь отделяет тебя от тех событий. Улыбающийся Прохоров около скапотировавшего аппарата. Наши отцы смотрели со страхом на это происшествие. Сейчас я улыбаюсь так же, как Прохоров на фото шестьдесят лет назад. Потому что понимаю: «Фарман» тогда летал со скоростью до сорока километров в час. Надпись на снимке была оправданной: «Сибирь» ассоциировалась с понятиями – гибельный край, дремучая тайга, лютые морозы, каторга. Сейчас такое представление о Сибири сегодняшней молодежи покажется неправдоподобным.
Прохоров всегда вызывал у меня чувство восхищения. Сильный, смелый, он отличался от верхушки московских богачей, к которым принадлежал, простотой обхождения с людьми. Господа – члены общества обычно с повелительными интонациями в голосе обращались к егерям на «ты» – «Петр», «Дмитрий», «Кирсан», «Фрол», – Василий Васильевич же называл егерей по имени и отчеству, дружелюбно здороваясь за руку.
Среди членов общества охоты он не был популярен. Бывали случаи, когда какой-нибудь из снобов, увидев в числе записавшихся на охоту фамилию Прохорова, надменно заявлял: «Демократ тоже едет, нам не по дороге»… – и от охоты отказывался.
В своей замечательной книге «О людях, о театре, о себе» В. В. Шверубович очень верно пишет, вспоминая о Прохорове, дружившем с Василием Ивановичем Качаловым: «…Это был человек огромного темперамента, жизнерадостности и жизнелюбия. Физически он был могуч, здоров и вынослив почти нечеловечески. В него стреляли в упор, он получил несколько ран, они зажили. На самой заре авиации он приобрел во Франции самолет, научился летать на нем и разбился при этом сам, пролежал несколько месяцев – и полетел снова, и снова разбился. Чуть не утонул, так как пролежал под обломками самолета, рухнувшего в реку, несколько часов в воде, и… снова летал, как только оправился. Он был охотником. У нас были чучела убитых им огромного волка, рыси, шкура медведя…»
Василий Васильевич был широкий человек, деньги тратил легко и после революции, оставшись без средств, в уныние не впал. Как известный персонаж пьесы Погодина, стал на Арбате торговать пирожными домашнего изготовления, а в дальнейшем благодаря своим знаниям и энергии занял должность инженера в ВСНХ.
В те же времена, о которых я вспоминаю, он был в силе и рассматривался егерями заманчивым участником предстоящей юбилейной охоты. Отец видел в нем будущего лауреата конкурса на двухтысячного волка, не сомневаясь при этом, что Василий Васильевич поедет добывать приз именно с ним.
Когда пришла депеша (так называли тогда телеграмму) от Максима Евсеича, «волки приважены приезжайте», отец, прочитав, усмехнулся, досказав: «мы вас завсегда примем очень хладнокровно», и довольный стал собираться в дорогу.
Выезду на охоту всегда предшествовала серьезная подготовка. Проверялись, при нужде ремонтировались, широкие охотничьи лыжи, ходовая часть которых была по всей длине подбита лосиной шкурой, ворсом по ходу охотника – чтобы в гору лыжи не соскальзывали. К паголенкам валенок пристегивались надшивки из драпа, крепившиеся сверху у пояса, на случай глубокого лесного снега. Заряжались картечью патроны. Возлагалась работа и на младшее поколение: распутывание бечевки с красными флажками и аккуратная увязка флажков в огромные мотки, удобные для развешивания в лесу при окружении волчьего выводка. Длина такой бечевы с флажками, пришитыми к ней на расстоянии полутора аршин один от другого (с собственным размером флажка вершков двенадцать в длину да восемь-десять в ширину), составляла много сотен погонных саженей.
Волк что бык – красного цвета не переносит, только с той разницей, что быка красный цвет злит и он атакует его бескомпромиссно, волка же красный цвет пугает и он от него трусливо бежит.
И того и другого человек побеждает, используя его природную слабость. Бык, изможденный в борьбе с призрачными врагами – красным плащом тореадоров и мулетой матадора, валится замертво от удара шпаги. Волк, трусливо убегающий от красного флажка, падает, сраженный наповал выстрелом из штуцера. И коррида, и охота требуют профессионального мастерства и тщательной подготовки.
Впоследствии, собираясь в поездку на какое-нибудь ответственное соревнование по футболу и готовя спортивные доспехи, я всегда буду испытывать чувство взволнованной озабоченности, вызванное сознанием причастности к важному событию. Это, видно, отголоски детства, когда вместе со своими братьями я распутывал бечеву с красными флажками, готовя западню для лобастых хищников с пушистыми хвостами, которые чуть не съели моего отца и дядю Митю.
Перед отъездом на охоту, будучи уверен в ее благополучном исходе, отец (после семейного совета) пошел на огромный расход: призаняв денег, купил матери сак – предмет мечты модниц того времени. Саком называлось каракулевое полупальто, сшитое в талию. Законодательницей фасона считалась известная баронесса Корф, первой появившаяся на собачьей выставке в модном саке. Покупку привезли домой, ввиду торжественности мероприятия, на извозчике. Отец расплачивался с «Ванькой», а мать уже несла через двор в лубочном коробе, напоминающем футляр гитары, драгоценную ношу, сияюще улыбаясь и не замечая от радости уставившихся в окно домочадцев, с нетерпением ожидавших возвращения родителей из магазина.
- Предыдущая
- 5/58
- Следующая
