Флагман футбола - Старостин Андрей Петрович - Страница 1

• 1/60
• Следующая

Колдовская музыка ударов по кожаному мячу с самых ранних лет поселилась в моем сердце, заняв в нем прочное место. Из всей звуковой гаммы, голосившей на все лады дореволюционной Москвы, не было для мальчишеского уха ничего более зазывного, чем эти барабанные удары – «бум, бум, бум». Едва заслышав их, я припускался бегом на эти звуки. Ведь там мог «стучать» кумир моего детства – и только ли моего? – Павел Канунников, который часто тренировался со своими сверстниками и одноклубниками на открытом поле у Краснопресненской заставы. Раньше так и говорили – пойдем постучим. Удары по мячу были слышны за квартал. Это сейчас футбол стал беззвучным. Бутсы и мячи стали другими – бутсы легкими, как тапочки, мячи эластичные, летающие. Сильнейшие отбойные удары беков ушли в область преданий, пушечные «шютты» форвардов с дальних дистанций живут лишь в воспоминаниях. Игра по принципу «сосед соседу», пас на короткую дистанцию никакого шума не производит.

Футбольные «предки» любили и умели бить по мячу, даже в самые давние времена – начала нашего века. Я свидетельствую об этом, как очевидец. Мощные «шютты» и «свечи» были мерилом умений футболистов обращаться с мячом – его техническая оснащенность определялась именно этими качествами. Бывало, такой бек, двухметрового роста, как замечательный футболист и тренер из числа первых русских мастеров кожаного мяча Михаил Ромм, засветит мяч в поднебесье и публика, задрав головы, бурно аплодирует. Только многие годы спустя появилось ироническое… «для кухарок».

Обращусь к книге самого Ромма «Я болею за «Спартак», в которой он пишет:

«…Кто-нибудь из них (форвардов. – А. С.) откатывал мне мяч, я разбегался и бил по мячу, бил изо всех сил, испытывая чувство полной мышечной разрядки.

Думается, ни одно спортивное упражнение не может в этом отношении сравниться с ударом по мячу в футболе…» Верно сказано, добавлю я.

Четко в памяти сохранилась вызывающая ностальгическую грустинку отжившая футбольная терминология. Рубрика в газете «Русский спорт» под названием «Футболъ» пестрела странными для глаза сегодняшнего любителя футбола терминами – «пенальти-кик», «хендо», «офсайд», «корнер» и т. п.

Первое поколение сборной России формировалось, когда отечественный футбол находился в младенческом возрасте. Готовность отдать все силы в честной спортивной схватке за победу была душевным базисом, на котором возводилась надстройка технико-тактических умений игроков того времени. Никаких тренеров и в помине не было. О совершенствовании своих качеств заботились сами футболисты.

И я далеко не одинок в своей повышенной эмоциональной восприимчивости к виду футбольного мяча. Имею в виду не своих сподвижников по футбольным полям и не наших футбольных потомков. Что касается их, в этом нет ничего удивительного. Кожаный мяч втянул их в свою орбиту с детских лет. Оторваться от этого притяжения они не в силах. Ногами они срослись с мячом. Он их стихия.

Но чем завлек маленький кудесник миллионы людей самых разнообразных профессий, возрастов, чем заворожил, вызывая бурное клокотание их сердец и на трибунах стадионов, и у экранов телевизоров, тех, которые с мячом «на ногу» не знакомы, а в детстве этой игры, возможно, и вообще не знали? Сколько интереснейших людей приходилось мне встречать, для которых футбол был жизненно необходимой потребностью.

У меня на этот вопрос однозначного ответа нет. Находя какие-то отдельные черты возможной притягательности, главную причину болельщицкого гипноза сформулировать не могу.

Без малого три четверти века я на все лады слышу – футбол, футбол! Для меня он так и остался до конца не познанным, как жизнь со всеми ее противоречиями и парадоксами. Оставляя, таким образом, вопрос об истоках притягательности маленького кожаного волшебника без ответа, я хочу поделиться с читателем впечатлениями о футбольных событиях, ставших историческими, рассказать о своем участии в сборной футбольной команде на шей страны. Рассказываю, в основном обращаясь к своей памяти.

Что-то в этой умозрительной видеозаписи поистерлось, что-то вообще выпало за незначительностью события, что-то я должен отбрасывать сам как не имеющее отношения к теме. Проще говоря, хочу, чтобы книга содержала правду, какой она представлялась сначала мальчишке, потом юноше, мечтавшему о высших свершениях в футболе, далее члену сборной команды, в последующем ее капитану, а затем одному из общественных руководителей, продолжающему нести за выступления сборной команды нравственную ответственность, перед своей гражданской совестью, во всяком случае.

Легко сказать – правду! А где эта футбольная правда? Я за ней гоняюсь с детских лет и никак догнать не могу. Более того, почти убедился, что в футболе правда, в смысле – истина, понятие неуловимое. Потому и буду избегать безапелляционных суждений. Поседев в дискуссиях, на опыте убедившись в непознаваемости до конца философии игры, в бесплодности что-либо доказать оппоненту, обращаюсь к самой счастливой поре человеческого существования – к детству, чтобы начать безыскусный рассказ о прожитом.

Детство наше прошло на Пресненском Камер-Коллежском валу. Когда-то весь город опоясывал земляной вал, сооруженный в XVI веке для защиты от неприятеля. С укреплением Российского государства значимость крепостной стены утрачивалась и вал приходил в разрушение. Когда же после пожара 1812 года Москва начала перестраиваться, то решено было остатки вала снести и былое кольцо укреплений превратить в проезжую улицу. Но старые названия «отрезков» вала сохранились в названиях улиц. Наш отрезок тянулся от Триумфальной до Пресненской, то есть от Александровского (Белорусского) вокзала до Прохоровки (Трехгорной мануфактуры).

Маленький домишко-особнячок с небольшим двориком, усаженным полдюжиной тополей, вмещал две семьи знаменитых егерей: Дмитрия и Петра Старостиных. В крохотных комнатушках проживало двенадцать человек, представляющих три поколения. Самое многочисленное последнее: у Дмитрия Ивановича и Агафьи Никифоровны один сын – Иван, а у Петра Ивановича и Александры Степановны нас шестеро – Николай, Александр, Клавдия, Андрей, Петр, Вера. Главенствовала в семье бабушка Надежда Терентьевна, мать Дмитрия и Петра, которую в ранние годы не миновала тяжелая доля крепостной крестьянки.

Жизнь на валу пробуждалась затемно. Унылый протяжный гудок заводской трубы призывал рабочий люд к тяжелому двенадцатичасовому труду в расположенных напротив нашего дома Брестских мастерских. Затем улицы оживлялись разносчиками: зеленщики, молочницы, фруктовщики, пышечники предлагали свой разнообразный товар. Разноголосый шум стоял в воздухе. «Старре берре», – кричал старьевщик. «Пельсины-лимо-о-оны», – вторил фруктовщик. В какофонию звуков вплеталось увесистое буханье тяжело ступающих по булыжной мостовой груженых битюгов, тянувшихся гужом по Пресненскому валу, звонко цокали подковами лошади легковых извозчиков. Доносился издалека лязг трамвайных звонков, громкое кваканье автомобильного сигнала, пугающего лошадей. И все это кричащее, звякающее, никем и ничем не управляемое и не регулируемое шумовое звукоизвержение ни больших, ни малых не раздражало. Да и сейчас, когда смотрю старую хронику, сожалею, что кино в то годы было немым и не может передать полноты жизни города моего детства, в том числе и колокольного звона – музыки великой скорби и веселья народной души.

В нашем доме господствовал патриархальный уклад. Братья-егеря были благонравными семьянинами, воспитанными под большим влиянием старообрядческих устоев. У псковичей древлее благочестие было широко распространено. В том числе и среди егерских семей, коренных жителей Псковской губернии, которая славилась в дореволюционной России профессиональным уклоном в подготовке мастеров охоты на красного зверя: отсюда и псковичи, то есть егеря. Обряды православной церкви исправно соблюдались, и домочадцы должны были следовать примеру старших – в положенные посты говеть, исповедоваться, причащаться, в двунадесятые праздники обязательно посещать церковь.

• 1/60
• Следующая