Выбери любимый жанр

Проклятое время (Недобрый час) (другой перевод) - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 30

Изменить размер шрифта:
30

– Представь себе – ждет, чтобы умер Нестор Хакоб.

Она увидела, как он, уже в дверях, поднял в знак прощания руку.

– Постарайся приехать в сочельник, – сказала она.

Он обещал, а потом пересек на цыпочках патио и вышел на улицу. Его кожу смочило несколько мелких холодных капель. На площади его остановил окрик:

– Руки вверх!

Перед глазами вспыхнул свет карманного фонарика. Он отвернул лицо в сторону.

– Футы, черт! – выругался невидимый за светом алькальд. – Поглядите только, кого мы встретили! Сюда или отсюда?

Он погасил фонарик, и Матео Асис увидал алькальда и трех полицейских. Алькальд был свежевыбритый и умытый, и на груди у него висел автомат.

– Сюда, – сказал Матео Асис.

Чтобы разглядеть время на своих часах, алькальд подошел поближе к фонарному столбу. До пяти оставалось десять минут. Безмолвным взмахом руки он подал знак полицейским прервать комендантский час и стал ждать, пока замрет сигнал трубы, внесший в рассвет печальную ноту.

Попрощавшись с полицейскими, он пошел вместе с Матео Асисом через площадь.

– Ну все, – сказал он. – С писаниной покончено.

Усталости в его голосе было больше, чем удовлетворения.

– Поймали?

– Нет еще, – ответил алькальд. – Но я только что закончил последний обход и могу сказать, что сегодня впервые за все время не наклеили ни одного листка. Достаточно было припугнуть.

Когда они были уже у двери, Матео Асис прошел вперед, чтобы привязать собак. В кухне потягивалась и зевала прислуга. Алькальда встретил лай рвущихся с цепи собак, но через секунду они замолкли, мирно подпрыгивая и сопя.

Уже светало, когда появилась вдова Асис и увидела: мужчины сидят на перилах галереи и пьют кофе.

– Полуночник, – сказала вдова, – будет хорошим отцом семейства, но никогда не будет хорошим мужем.

Несмотря на шутку, лицо ее не могло скрыть следов мучительного и долгого бодрствования. Ответив на приветствие, алькальд подобрал автомат с пола и повесил его через плечо.

– Пейте сколько хотите кофе, лейтенант, – сказала вдова, – но оружие мне в дом не приносите.

– Наоборот, – улыбнулся Матео Асис, – тебе самой надо попросить у него ружье, чтобы ты могла пойти к мессе.

– Я и без этой палки могу себя защитить, – отозвалась вдова. – Божественное провидение с нами. Мы, Асисы, верили в Бога еще тогда, когда на много лиг вокруг не было ни одного священника.

Алькальд встал и попрощался.

– Надо выспаться, – сказал он, – такая жизнь не для христиан.

Он пошел, распугивая уток, кур и индюков, постепенно заполнявших патио. Вдова погнала птиц прочь. Матео Асис пошел в спальню, принял ванну, переоделся и вышел седлать мула. Его братья уехали еще затемно.

Когда он снова появился в патио, вдова Асис возилась с клетками.

– Не забывай, – сказала она, – беречь свою шкуру одно, но допускать панибратство – совсем другое.

– Он зашел только выпить кофе, – стал оправдываться Матео Асис. – Мы шли и разговаривали, и я даже не заметил, как пришли к дому.

Стоя в конце галереи, он смотрел на мать, однако она, заговорив снова, к нему не повернулась. Казалось, что она обращается к птицам.

– Больше я говорить с тобой об этом не стану, – сказала она. – Убийц никогда не приводи ко мне в дом.

Покончив с клетками, она посмотрела в упор на сына:

– А где это, интересно, тебя носило?

В самых обычных и малозначительных событиях дня судье Аркадио с утра мерещились дурные предзнаменования.

– Даже голова заболела, – сказал он, пытаясь описать жене овладевшее им беспокойство.

Утро было солнечным. Река впервые за несколько недель перестала казаться зловещей и пахнуть невыделанной кожей. Судья Аркадио отправился в парикмахерскую.

Пол был до блеска натерт мастикой, а зеркала начищены свинцовыми белилами. Пока судья усаживался, парикмахер протирал их тряпкой.

– Надо отменить понедельники, – сказал судья.

Парикмахер начал его стричь.

– Во всем виноваты воскресенья, – сострил он. – Не будь воскресений, не было бы и понедельников.

Судья Аркадио закрыл глаза. На этот раз, после двенадцатичасового сна, бурного акта любви и долгого пребывания в ванне, ему не в чем было упрекнуть воскресенье. Однако понедельник выдался тяжелый. Когда часы на башне отбили девять раз и слышно было только стрекотание швейной машинки в соседнем доме, судью Аркадио бросило в дрожь от нового предзнаменования – безмолвия улиц.

– Этот городок – призрак, – сказал он.

– Как вы хотели, чтобы было, так и получилось, – отозвался парикмахер. – К этому часу по понедельникам у меня всегда бывало не меньше пяти клиентов, а сегодня вы первый, за что хвала Господу.

Судья Аркадио открыл глаза и бросил взгляд на отраженную в зеркале реку.

– «Вы»… – повторил он вслед за парикмахером и спросил: – А кто это «вы»?

– Вы, – неуверенно сказал парикмахер. – До вас наш городок был такой же говенный, как остальные, а сейчас он стал хуже остальных.

– Ты говоришь мне это, – возразил судья, – только потому, что знаешь: я ко всем этим делам не имел никакого отношения. Осмелился бы ты, – без всякого раздражения спросил он, – сказать это же самое лейтенанту?

Парикмахер признал, что не осмелился бы.

– Вы не знаете, – сказал он, – что такое подниматься каждое утро и ждать, что сегодня тебя убьют, и так проходит десять лет – ты ждешь, а тебя все не убивают.

– Не знаю, – подтвердил судья Аркадио, – и знать не хочу.

– Молите Всевышнего, – сказал парикмахер, – чтобы не узнать этого никогда.

Судья опустил голову, а потом, после долгого молчания, спросил:

– Знаешь, что я тебе скажу, Гуардиола? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Лейтенант пускает в городке корни. И пускает их с каждым днем все глубже, потому что открыл для себя удовольствие, вкусив которое уже невозможно отказаться: мало-помалу и без шума он богатеет.

Парикмахер молчал, и судья Аркадио заговорил снова:

– Готов поспорить, что больше на его счету не будет ни одного убитого.

– Вы так думаете?

– Ставлю сто против одного, – сказал судья, – для него сейчас всего выгоднее – мир.

Парикмахер перестал стричь, подвинул кресло назад и, не говоря ни слова, сменил простыню. Когда он наконец заговорил, голос его звучал немного удивленно.

– Странно, что это говорите вы, – сказал он, – и еще более странно, что вы говорите это мне.

Если бы судье Аркадио позволила его поза, он пожал бы плечами.

– Я говорю это уже не в первый раз, – заметил он.

– Но ведь лейтенант ваш лучший друг, – сказал парикмахер.

Он говорил, понизив голос, и голос его звучал теперь напряженно и доверительно. Казалось, что парикмахер поглощен работой, а выражение лица у него было как у малограмотного человека, ставящего свою подпись.

– Скажи мне, пожалуйста, Гуардиола, – спросил судья почти торжественно, – что ты обо мне думаешь?

Парикмахер, уже начавший его брить, помедлил, прежде чем ответить.

– До этого разговора я думал, что вы человек, который знает, что уйдет, и хочет уйти.

– Думай так и впредь, – улыбнулся судья.

Он дал побрить себя с таким же мрачным безразличием, с каким позволил бы себя обезглавить. Пока парикмахер тер ему подбородок квасцами, пудрил его и чистил ему одежду мягкой щеткой, глаза судьи Аркадио оставались закрытыми. Снимая с него простыню, парикмахер словно невзначай сунул ему в карман рубашки сложенный лист бумаги.

– Только в одном вы ошибаетесь, судья, – сказал он. – В нашей стране еще такая каша заварится.

Судья Аркадио огляделся – ему хотелось удостовериться в том, что они в парикмахерской по-прежнему одни. Палящее солнце, постукивание швейной машинки в тишине позднего утра и неумолимый понедельник вызывали у него такое чувство, будто они с парикмахером одни в городке. Он вытащил из кармана засунутый туда лист и стал читать.

Парикмахер, повернувшись к нему спиной, наводил порядок на столике.

30
Перейти на страницу:
Мир литературы
Наши партнеры