Философия служения полковника Пашкова - Коррадо Шерил - Страница 4

В то время как крестьяне и аристократы оставались, по крайней мере, по названию православными, интеллигенция была откровенно мирской. Имея «религиозные чувства без религиозной веры», она сделала движение своим богом, а равенство – своей религией. Если ранние революционеры пытались опереться на крестьян и их веру, то к 1870-м гг. «просветители» описываются как «упрямые рационалисты, позитивисты, материалисты и нерелигиозные, если вообще не воинствующие атеисты». Они рассматривали веру как препятствие и вместе с революционной агитацией стремились обращать людей в неверие. Один семнадцатилетний студент объяснял: «Мы выше всего ставим науку, она освобождает»[30]. Если светская дама считала своим патриотическим долгом оставаться «страстно православной», интеллигенция не видела противоречия между патриотизмом и атеизмом.

В стране, которая была христианской почти 900 лет (после насильственного крещения Руси в 988 г.), церковь играла заметную роль в социальном, политическом и религиозном волнении 1870-х гг. Хотя некоторые группы в церкви были живыми и процветающими[31] и у крестьян не было недостатка в религиозных чувствованиях, наблюдатели временами делали вывод, что это происходило не благодаря усилиям официальной иерархии и обрядам государственной церкви, а вопреки им, несмотря на них. Даже члены семей священников часто были неверующими, и непропорционально большое число атеистов среди интеллигенции были сыновьями священников[32].

Западные наблюдатели с трудом понимали русскую религиозность. Один из них прямо говорит в 1873 г. после посещения Петербурга: «Нравственность и интеллектуальная жизнь, культура и прогресс правящих классов, как правило, совершенно не испытывают влияния православия, и мертвость, скука этой церковной общины, погруженной в пустую формальность, совершенно не внушает никому беспокойства ни о религии, ни о ее служителях»[33]. Стед в 1888 г. выразил подобное чувство: «Служители церкви, как правило, не озабочены мирскими делами… Служение человека – это вопрос, который они часто предпочитают не замечать[34].

Однако не только иностранцы критиковали русскую церковь. Русский князь выразил свое удивление: «Самая странная анархия преобладает в русской церкви… Можно отрицать важнейшие догмы, но если вы не оставляете церковную общину, вас не исключат»[35]. Граф Лев Толстой, отлученный от церкви Святейшим Синодом в 1901 году, резко критиковал то, как церковь учила. Комментируя непонимание крестьянами Троицы, о чем говорилось выше, он заметил: «Самая первая догма христианской религии… это учение о Троице. 900 лет крестьянство находилось в абсолютной власти церкви, и… ни один крестьянин из десяти (а может, даже и из сотни) даже понятия не имеет, каково учение церкви о Троице». Новгородский крестьянин, как рассказывают, заплакал, впервые услышав послание Евангелия: «Как же это так, что мы ничего подобного раньше не слышали? Мы знаем имена некоторых святых, потому что в их дни у нас проходят ярмарки; но мы никогда даже не слышали, что Христос пришел на землю, или же мы никогда не понимали, что это означает. Мы рождены во тьме, мы живем во тьме и мы умираем во тьме, и никому до этого нет дела!». Даже верный адъютант царя Петр Андреевич Шувалов обратился к немецкому реформатскому пастору Герману Дальтону за духовным руководством в связи со смертью невестки, а не к местному православному священнику[36].

Русская православная церковь была официальной государственной церковью в России почти 900 лет, и ее описывали как «цемент», скрепляющий нацию воедино. На практике слова «русский» и «православный» были синонимами. Это вело к большому смущению, когда протестанты учили о крещении взрослых. Если человек был русским, то его крестили во младенчестве. Если он не был крещен, он не имел прав русского гражданина, не мог получить паспорт и жениться. Война на Балканах между православными и турками заставила Россию взяться за оружие и выступить против турок в русско-турецкой войне 1877-78 гг., и обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев так защищал свою позицию в лондонской газете «Таймс» в мае 1888 г.: «Что бы стало с Россией, если бы она поддалась влиянию многочисленных народов и религий, окружающих ее; и что стало бы с Европой, если бы она так сдалась в дни магометанского нашествия?»[37].

Однако у русских для защиты своей веры были не только чисто национальные или политические основания, организованные государством. Многие искренне верили, что была только одна истинная Церковь. «Ни у папистов, ни у протестантов, ни у англичан… нет истины Божией – настоящей, чистой, полной. Она пребывает только в единой истинной Церкви православной»[38]. Это сильное утверждение епископа Феофана было опубликовано в Москве в 1880 г.

Благодаря особому статусу, дарованному православной церкви, государство приняло официальные меры для ее защиты, когда снизилась общественная поддержка церкви. Обер-прокурор Святейшего Синода, сам будучи светским лицом, был назначен представлять интересы церкви перед государством, и начала расти гора законов, запрещающих неправославную проповедь, прозелитизм и обращение, а также ограничивающих права религиозных меньшинств. К 1881 г. в начальных школах был введен обязательный предмет с целью формирования характера и религиозного образования; преподавался он священниками[39]. Поставив под сомнение мудрость такого строгого контроля, Стед получил ответ, что Восточная церковь «в высшей степени противится пропаганде». Он на это возразил, что «к счастью для Восточной церкви, у апостолов были разные мнения»[40].

Желая защитить церковь, некоторые все же признавали, что такая «защита» фактически скорее ослабляла, чем укрепляла православие. Из-за многих запретов, наложенных из добрых побуждений, церковь, по наблюдению оксфордского ученого и русского эмигранта Николая Михайловича Зернова, стала как «пленник в тюрьме ради его собственной безопасности». А Стед подошел к этой ситуации, используя термины рыночной экономики: «производство, облагодетельствованное многими щедротами и пользующееся правами монополии, которая обеспечена запретительными тарифами… слабеет, и потребитель страдает». В Европе протестантское соревнование вынудило Римскую церковь пойти на реформы на несколько веков раньше, и это повело Стеда к рассуждению о том, что «лучшее и простейшее лекарство против сонливости и паралича в религии, как и в бизнесе, – это свободное и открытое соревнование»[41].

Московский юрист и ученый Борис Николаевич Чичерин, первая общественная фигура в поздней имперской России, который систематически обдумывал вопрос об отделении церкви от государства, говорил в своих лекциях 1860-х – 1870-х гг. в Московском Университете, что принуждение и нравственное учение противоречат друг другу, и, прибегая к принуждению, церковь больше не является по характеру своему церковью. Однако на взгляды Чичерина обратили внимание много позже. И снова в законе 1997 г. государственной церкви дарована защита, в которой отказано религиозным меньшинствам.

Положение духовенства в обществе, по всей видимости, тоже добавляло проблем Русской православной церкви. Ко второй половине XIX века многие священники потеряли уважение людей, а высшее общество относилось к ним с пренебрежением. По свидетельству историка русской религии Грегори Фриза, «если сравнивать положение католических священников и протестантских пасторов с православным священством, то оно было ниже по уровню образования, экономическим условиям жизни и по эффективности своей работы. Изолированному в отдельную касту духовенству не хватало жизненных связей с остальным обществом, и оно было обязано посылать сыновей на тот же самый пост». В 1873 г. один приезжий заметил, что «в хорошем обществе духовное лицо Греческой (русской православной) церкви никогда и ни при каких обстоятельствах встретить невозможно; если его нужно принять, то это делается либо на половине слуг, либо в частной комнате хозяина»[42]. Многие необразованные священники действовали более как слуги в обществе, чем как пастыри стада.