Евангельская история. Книга III - Протоиерей (Матвеевский) Павел Алексеевич - Страница 17

В то время, когда члены синедриона, высказав свои опасения, не знали, на что решиться, обратился к ним с кратким, но решительным словом Иосиф каиафа. При своей хитрости и угодливости римлянам, повелителям страны, он сумел удержаться в звании первосвященника одиннадцать лет (с 25 г. по р. Х. до 36 г.), и делил власть и почести со своим тестем анною, или ананом. Затруднение, в каком чувствовали себя сочлены, показалось ему недальновидностью, достойною порицания. вопрос, поднятый в собрании, представлялся ему вопросом общественной пользы, где решение сводится к простому расчету. При этом, по мнению его, было бы излишне обращаться к чувству справедливости, советоваться с совестью, определять виновность или невиновность лица, о котором идет речь. вполне разделяя с товарищами ненависть их ко Христу, но не разделяя их мнительности, Каиа-фа воскликнул: вы не весте ничесоже, ни помышляете, яко уне есть нам, да един человек умрет за люди, а не весь язык погибнет. Хотя он разумел здесь избавление от той гибели, которую предугадывали другие члены, но, по замечанию святого евангелиста, речь его имела также иной высший смысл: сего о себе не рече, но архиерей сый лету тому, прорече, яко хотяше Иисус умрети за люди, и не токмо за люди, но да и чада Божия расточеная – иудеев и язычников – соберет воедино, примирив с Богом и совокупив в одном духовном обществе (Еф. 2, 14, 16). каиафа прозвучал, по выражению святителя Филарета Московского, «как кимвал, в который на тот день надлежало благовестить для церкви, но и сам же не уразумел своего благовестия», или, как замечает другой учитель Церкви, «луч как бы высшего озарения отразился на мгновение в мрачной душе саддукея, как луч солнца отражается в мутной и зловонной воде, не теряя своей чистоты и силы».

Речь каиафы, задуманная тонко, высказанная властно, произвела решительное действие. тайные ученики господа должны были замолчать, а большинство, не знавшее вначале, что предпринять, теперь присоединилось к мнению первосвященника: синедрион определил убить Иисуса. Это определение было окончательное, потому что, по словам святителя Иоанна Златоуста, хотя иудеи и прежде искали погубить Его, но «тогда они только искали, а теперь постановили решение, и смотрят на это дело, как на обязанность». впрочем, ни время, ни способ приведения в исполнение решения не были еще избраны: все эти подробности отложены до следующих совещаний.

Весть об угрожавшей опасности, без сомнения, не могла устрашить того, кто сам себя добровольно предавал на смерть за спасение всего мира (Ин. 10, 18). Замышляли ли враги тайное убийство рукою наемника, или, быть может, хотели скрыть господа на время праздника от взоров народа, с тем чтобы умертвить Его без свидетелей, – то и другое было несогласно с предопределением Божиим о всемирной искупительной жертве на Голгофе – перед лицем неба и земли, в самое торжественное время, при самом многолюдном собрании свидетелей из всех стран света. как Агнец Божий, вземляй грехи мира (Ин. 1, 29), Агнец непорочный и пречистый (1 Пет. 1, 19), заколенный от сложения мира (откр. 13, 8), Господь наш Иисус Христос знал, что Ему подобало совершить жертвенное приношение себя именно в пасху и сделаться истинною Пасхою нашею, закланною за нас (1 кор. 5, 7), а посему, по выражению святителя Иоанна Златоуста, спасая себя от злобы людей «по-человечески», не ходил явно между иудеями. Для большей безопасности от козней врагов он удалился в страну близ пустыни иерихонской, в город Ефраим, лежавший по соседству с вефилем (2 Пар. 13, 19), на севере от Иерусалима. и прежде, во время общественного служения, он, по словам святого евангелиста, нередко отходил в пустыню и молился (Лк. 5, 16), а теперь, ввиду приближающихся страданий и смерти, пустынное уединение было для него еще вожделеннее: оно могло послужить и для более внимательных из числа ближайших последователей Его наилучшим приготовлением к грядущим великим событиям.

Между тем, с приближением праздника пасхи в Иерусалим стекались богомольцы с каждым днем более и более. Многие спешили в святой город с тою целью, чтобы здесь, при храме, совершить над собою обрядовое очищение через омовение и окропление жертвенною кровью. такое очищение, на основании древних примеров (Исх. 19, 10, 11; Чис. 9, 10; 2 Пар. 30, 16–20) почиталось необходимым вступлением к достойному празднованию Пасхи. Эти пришельцы с особенным нетерпением ожидали прибытия Иисуса Христа на праздник, но слух о решении синедриона возбуждал сильное опасение, что он не придет. во время прежних посещений Иерусалима в дни народных торжеств они привыкли видеть господа в храме или на стогнах святого города учащим и чудодействующим, а посему теперь, посещая храм и не видя Его, спрашивали друг друга с крайним недоумением: что мнится вам, яко не имать ли приити в праздник? но враги господа – первосвященники и фарисеи – были уверены, что он, по своему обыкновению, придет на праздник, хотя, быть может, тайно, как это сделал прежде (Ин. 7, 10), и решились воспользоваться Его присутствием для того, чтобы привести в исполнение свой страшный замысел. не скрывая своего решения о смерти Божественного Учителя, они дали приказание, что если кто узнает, где он будет, то объявил бы, дабы взять Его.

За шесть дней до Пасхи Господь пришел в Ви-фанию, прославленную чудом воскрешения Лазаря. Здесь друзья Его приготовили для него самое радушное угощение. Заботливая Марфа прислуживала гостям, а Лазарь был в числе возлежавших. несмотря на недавнее повеление синедриона, обязывавшее каждого донести о местопребывании Иисуса (Ин. 11, 57), он мог чувствовать себя в полной безопасности среди этого святого общества, состоявшего из учеников и ближайших друзей Его. но во время вечери совершилось знаменательное событие, которое указало Ему и присутствовавшим на приближающейся конец земной жизни Его.

Мария выказала себя, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, «более духовною» в сравнении со своего сестрою. Предоставив хозяйственные распоряжения Марфе, она, со своей стороны, хотела выразить благоговейное почтение и признательность Божественному Учителю в каком-либо особенном внешнем знаке. Помазание головы (Пс. 22, 5; 132, 2; Еккл. 9, 8; ам. 6, 6), бороды (Пс. 132, 2), а иногда одежд (Пс. 44, 9) и ног (Лк. 7, 38) чтимого гостя составляло одну из необходимых принадлежностей тогдашнего гостеприимства. Мария заметила, что этой услуги еще не было оказано Учителю, и в порыве неудержимого чувства совершила такое дело, которое, по слову самого господа, присовокупило ее к лику святых Жен мироносиц. она припомнила, что в доме оставался, конечно, от погребения Лазаря, фунт нардового, чистого, драгоценного мира. взяв этот благовонный состав, она приступила ко Христу, по выражению святителя Иоанна Златоуста, «не как к человеку, а как к Богу», помазала ноги Его и отерла волосами своими. в эту торжественную минуту Мария, не обращая ни на кого внимания, видела только своего Божественного Учителя и Ему одному приносила жертву искреннего усердия. весь дом наполнился благоуханием от мира. Это благоухание, касаясь обоняния соучастников вечери, могло напоминать им о том духовном благоухании, которым был преисполнен поступок Марии. Без сомнения, никто живее ее не сознавал, как дар ее мал в сравнении с величием того, кому он был принесен, и как он незначителен в сравнении с силою и глубиною чувств ее. Молчание господа служило для всех довольно понятным признаком, что святое дело Марии было принято: поступок ее говорил сам за себя яснее слов.

Радостное настроение возлежавших, сверх всякого ожидания, было возмущено укорительным замечанием того ученика, в котором спаситель еще прежде указал своего предателя (Ин. 6, 70, 71). Иуда искариотский, наружно пpинaдлeжaвший к лику апостолов, по стремлениям мрачной души своей давно уже был чужд этого святого общества. При ежедневных сношениях с самосущею истиною – Божественным Учителем, с соучениками, далекими от всякого притворства, он питал в своем сердце самые низкие страсти, прикрывая их благовидною внешностью. Усердная жертва Марии, не щадившей ничего для господа, вызвала со стороны иуды ропот негодования: чесо ради миро сие не продано бысть на триех стех пенязь и дано нищим? какая, по-видимому, прямая, откровенная речь! какая заботливость о бедных! но сердцеведец, проникая тайные намерения иуды, зрел, что языком его двигало не сострадание к бедным, а корыстолюбие. апостолы также поняли, что в словах иуды сокрыт иной смысл. святой евангелист Иоанн прямо замечает, что он сие рече, не яко о нищих печашеся, но яко тать бе, и ковчежец имеяше, и вметаемая ношаше (12, 6). в малом обществе Иисусовом он был, вероятно, по собственному вызову, хранителем пожертвований, которые предназначались от доброхотных дателей как на обыденные нужды учеников господа, так и для раздачи бедным (Ин. 13, 29). При расходовании этих приношений сребролюбивый Иуда не наблюдал верности и часть вверенных ему денег утаивал в свою пользу. Хищный лицемер жалел, что эти триста динариев ускользают из нечистых рук его и под видом попечения о бедных не устыдился выразить свое неудовольствие на такую, казалось ему, бесполезную трату.