Господа офицеры и братцы матросы - Шигин Владимир Виленович - Страница 5

Вот как характеризовал службу корабельного офицера в 30-х годах XVIII века член адмиралтейств-коллегии адмирал Белосельский: «Понеже служба морская есть многотрудная, охотников же к ней малое число, а ежели, смею донести, никого, то, в самом деле, не без трудности кем будет исправлять морскую службу, понеже в сухопутстве в 3 года офицера доброго получить можно, а морского менее 12 лет достать невозможно». Но моряки на Руси все равно не переводились. Они приходили на флот и оставались служить на флоте, эти истинные патриоты своего дела, душой и сердцем преданные морю и кораблям.

В первый период существования флота офицеры-иностранцы получали денежное довольствие в больших размерах, чем природные россияне. Так, размеры годовых должностных окладов, установленных штатным расписанием 1713 года, с учетом тринадцатого оклада, для морских офицеров – иноземцев в звании капитана первого ранга составляли 520 рублей, капитана второго ранга – 455 рублей, капитана третьего ранга – 390 рублей, капитан четвертого ранга – 325 рублей, тогда как капитан флота, «служитель русского народа» получал 300 рублей. Также оклады других специалистов-иноземцев были больше окладов моряков, русских по национальности. Например, штурман-иностранец получал 156 рублей, а русский всего 120, констапель, боцман, соответственно, 117 рублей и 84 рубля, боцманмат – 91 рубль и 36 рублей. Это неравенство было устранено только в правление императрицы Елизаветы.

Первые десятилетия каждый офицер заботился и о собственной форме военной одежды, «заводя ея из получаемого жалованья». Морские офицеры, в отличие от нижних чинов, единого образца военно-морского мундира не имели. Их кафтаны разных расцветок обшивались золотым галуном, причем узор выбирал сам владелец. В зависимости от сезона они носили темно-зеленые или белые брюки, надевали шейные платки, удлиненные сапоги и шляпы. Затем была установлена официальная форма одежды, которая менялась от царства к царству в соответствии с общей военной модой.

Форма, впрочем, привилась на флоте не сразу. Офицеры русского флота долгое время ходили в одежде, сшитой по моде, а не по уставу (из тканей голубого или красного цвета). Продолжалось это до 1746 года, когда был издан указ, обязывающий офицеров являться на службу в форменных мундирах, а не в партикулярном платье. Однако и после того, будучи в море, они, случалось, носили наряды, которые и партикулярными назвать нельзя. Так, командующий эскадрой бригадир Палибин изволил являться на верхнюю палубу на шканцах в домашнем халате (в шлафроке), в туфлях, белом ночном колпаке, при розовом галстуке. И все это происходило не в просторах Тихого океана, а у берегов Пиренейского полуострова, так сказать, на виду у всей Европы. Как видим, российские офицеры порой вносили в службу элементы барства. При этом к середине XIX века морской офицер был уже обязан иметь 13 форм одежды: для несения дежурств, вахты, представления начальству, для смотров, посещения всякого рода церемоний, в том числе двора, балов, театров и т. д. Это было весьма большой проблемой, так как на пошив такого количества одежды уходила большая часть офицерского жалования, особенно у молодых офицеров из небогатых семей.

Резкое социальное различие в России XVIII века накладывало отпечаток на весь ход службы морских офицеров. Так, для дворян не существовало тогда особой разницы между унтер-офицерскими и обер-офицерскими чинами. Во-первых, из унтер-офицерских чинов в обер-офицерские существовал прямой ход. Кроме того, для дворянина при производстве в обер-офицерский чин практически ничего не менялось, кроме увеличения оклада.

Принципиально иное значение имело производство в обер-офицерский чин для не дворян: с получением первого обер-офицерского чина они получали и право на потомственное дворянство. Анализ производства в офицерские чины в XVIII веке показывает, что правительство стремилось всячески затруднить доступ разночинцам в дворянство через чины.

Из записок историка флота Ф. Ф. Веселаго: «При постоянных местах зимовки экипажей и малом числе судов, выходящих в плавание, большая часть офицеров круглый год, зиму в лето, проводила в том же портовом городе, а некоторые на летнее время назначались на брандвахту, стоящую на его же рейде. Находившееся во временном отделении от флота небольшое число офицеров, командовавших финляндскими таможенными яхтами и судами Новгородского военного поселения и плававших в шхерах и по озеру Ильменю, также имели постоянные места зимовки, в Финляндии и Новгородской губернии. При таком неизменном местопребывании всякий, особенно семейный, офицер старался устроиться по возможности оседлым образом. Заводили собственные дома, мызы с садами и огородами, в которых матросы исполняли должности садовников, огородников, всяких мастеровых и занимались всеми хозяйственными работами, как крепостные люди.

При тогдашней служебной патриархальности никому не казался странным, например, такой обычай: в финляндских портах, когда на пустынных островах шхер наступало время сбора разных ягод и грибов, на каждую семью или на две офицеров или чиновников от порта отпускался баркас с гребцами. Заботливые хозяйки нагружали его кадками, ведрами и пр. для помещения ожидаемых продуктов. Дня через два или три баркас возвращался с обильным сбором, матросы получали небольшое вознаграждение, а заготовленные впрок в разных видах грибы и ягоды в продолжение целой зимы служили большим подспорьем незатейливому столу служащего. Из казенных портовых магазинов, за самую сходную цену, легко можно было приобретать все нужное для дома и хозяйства, и в Кронштадте в редком доме не встречались вещи с казенным клеймом. При взглядах того времени, для жителей города почти терялось отличие казенного от собственного. Но подобные злоупотребления были вообще мелочные; в значительных же размерах они производились немногими лицами, особенно склонными к подобным низким операциям и имевшими по служебному положению своему к этому возможность.

Например, никого не удивляло, что в Кронштадте на видном месте города смотритель госпиталя, получающий ничтожное жалованье, возводил большой дом и ряд лавок, что дом корабельного мастера был построен из мачтовых деревьев или когда проходившие финляндскими шхерами транспорты выдерживали такие штормы, что лишались не только значительной части своих парусов и такелажа, но даже верпов и якорей, которые в действительности были распроданы на купеческие суда. Офицеры, склонные к коммерческим оборотам, назначенные на построенные в Архангельске суда, собирали там тяжеловесные чистой меди екатерининские пятаки, которые в Копенгагене принимались вдвое дороже их номинальной ценности. Там покупали на них ром и, провезя его контрабандой в Кронштадт, продавали с выгодой. Ловкий же провоз контрабанды считался тогда не позорным делом, а молодеческим.

Но во флоте подобные выдающиеся безобразия представляли исключения; а были случаи, когда целые ведомства за злоупотребления подвергались строгим публичным осуждениям и взысканиям. Так, например, после заключения Тильзитского мира, в одном указе, относящемся к двум частям того же ведомства, объявлялось, что «усердие и рвение к пользе службы (управляющих этими частями) не могли иметь успеха, ибо большая часть чиновников, имеющих в виду обогащение свое из сумм, им вверяемых, полагали тому непреодолимые препоны… Многие открываются деяния их, коими долг чести и присяги совсем нарушен. Столь гнусные поступки возбудили справедливое негодование наше». Затем объявлялось достойно заслуженное этими частями наказание. В другом ведомстве вновь назначенный главный начальник, при первом представлении своих подчиненных, обратился к ним со словами: «Господа, в вашем ведомстве тьма беспорядков, хищничества; я не прежде надену ваш мундир, пока вы не очистите его лучшими поступками. Постараюсь вас понудить к тому сильными мерами».

Из всех российских императоров, помимо Петра Великого, флотскими делами на исходе парусного века особенно любил заниматься Николай Первый. Последнего императора эпохи паруса отличало внимание ко всем деталям флотской жизни, которое порой становилось даже излишне мелочным и ненужным, но иногда, наоборот, показывает то, что Николай Первый неплохо разбирался во многих нюансах тогдашней флотской жизни.