Лето летающих - Москвин Николай Яковлевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/23
• Следующая

Мы выходим на улицу. И что же, синий с заплатой летит!

— Ты видишь? Ты видишь? — Костька смеётся от радости. — В два раза меньше, а поднимает! А если ещё второго Стаканчика? Тогда это будет в четыре раза…

Второго капитана у нас нет, но есть кусочек кирпича, по весу примерно такой же, как деревянный Стаканчик. Мы засовываем его между подбородком капитана и дранкой, и Стаканчик с расставленными руками, будто балансируя вручённой ему тяжестью, отправляется в полёт.

Нет, не летит, да как не летит — совсем, словно мы дали держать капитану не осколочек величиной с половину мизинца, а целый кирпич! Змея нельзя оторвать от земли. Привяжи мы к нитке утюг — и то, пожалуй, лучше было бы. Это загадочно…

— Неправильное распределение тяжести! — говорит Константин откуда-то вычитанную фразу. — Часть груза надо на хвост.

— Как на хвост?

Вместо ответа он отрывает половину мочального хвоста и, отобрав у Стаканчика кирпичинку, привязывает её к хвосту.

Змей поднимается, раскачивая кирпичинку, как маятник. Летит плохо, тяжело, но всё же это не утюг. А на хорошем ветре он, может, и возьмёт лучше… Но почему это именно Костька сообразил? Подумаешь!

— Сжульничал — вот и полетел! — говорю я. — Хвост-то наполовину оборвал. А не оборвал бы, и не полетел…

— А зачем нам пустой хвост, что в нём толку? А тут, по крайней мере, у хвоста дело будет, груз будет нести.

— Какой груз?

Костя перестаёт подёргивать нитку, и старый, усталый змей, обрадовавшись, что не надо больше тащить на себе ни капитана, ни кусок кирпича, ложится животом на тёплую пыль мостовой.

Константин не знает, что ответить, в то время как мне всё более становится ясным, что никакого груза на хвосте того змея, на котором мы полетим, не будет.

— Ну, сделаем две кабины, — наконец говорит Костя. — Одна — наверху, на дранках, а вторая — на хвосте.

Я сразу представляю себя в этой нижней кабине: крутится, вертится кругом один воздух. Страшно! То ли дело в верхней! Тут и дранки, и путы, и защита от ветра, и не болтает. А ведь хвосты, бывает, и отрываются…

— Только, чур, я в верхней! — быстро говорю я.

— Там посмотрим.

— Нет, не посмотрим! Я в верхней. Я первый сказал!

— Мне ведь управлять надо будет, — подумав, говорит Константин. — А как с хвоста управлять?

Я отламываю от засохшей колеи, которая протянулась по нашей Николо-Завальской улице, тяжёлый ломоть влажно-вязкой, с металлическим блеском земли и маленькими кусочками начинаю бомбардировать первый попавшийся забор. Это делается и в минуту радости, и горя, и раздумья.

— А как ты будешь управлять? — весело-ехидно спрашиваю я. — Чем? Какой штукой управлять?

Константин, не отвечая, начинает сматывать старого летуна. Стаканчик, лёжа на змее, как в лодке-плоскодонке, плывёт по пыльной мостовой; сзади, последним, попрыгивая по пыли, тащится осколок кирпича. Да Косте и нечего ответить. И, чтобы доконать «управителя», я добавляю:

— Ведь тот змей-то тоже на привязи будет. Как же управлять? Отцепился от верёвки и полетел? Вроде куроедовского, что на террасу упал, да?

Но Константин, пока сматывал змея, приготовил ответ.

— Куроедовский да и всякий змей потому и обрывается, что не может управляться, — говорит он. — Если бы змей мог стать поменьше, то и ветер бы на него меньше давил и нитка бы выдержала, не оборвалась…

— Ты что?! — Я даже отступаю. — Как это поменьше?

— А как паруса на корабле. Если ветер сильный, то часть парусов матросы убирают. Что, не помнишь, что ль, в «Натуралистическом путешествии»?

Против этой много раз читанной и любимой книги, конечно, не возразишь, но всё же парус можно сложить или уменьшить, а как же тут? Константин видит на моём лице недоверие и говорит примирительно:

— Это надо ещё подумать. Надо к Графину Стаканычу сходить.

Графин Стаканыч, Графин Стаканыч!.. Я и забыл! С этим оборвавшимся куроедовским змеем столько событий за вчерашний и сегодняшний день, что я и забыл…

Быстро, задыхаясь, рассказываю Косте о вчерашнем утреннем разговоре со столяром: о проданном столе, об обнаруженном тайнике, о золоте, о письмах… Нет, не в этом столе, а раньше. А в этом — ничего не известно…

Не сговариваясь, мы молча влетаем в дом, бросаем под кровать змея и бегом, опрометью к Графину Стаканычу… Что же! Что же они нашли там?..

Дома мы его не застали. Он мог быть в трактире, у генеральши, у новых заказчиков. Но мог быть и там, где мы хотели бы, чтобы он был у Бурыгиных, у стола.

Однако как же идти в чужой дом, да ещё к этому Цветочку?

— А мы скажем… — Константин оправлял поясок на синей сатиновой рубашке, будто готовясь идти к Бурыгиным. — Да, скажем, что мы не к ним, а к Ефиму Степановичу, к столяру. У нас к нему дело, вот потому и пришли…

Через две-три минуты, тяжело дыша от бега, мы уже входили в распахнутые ворота лесного склада Бурыгина. (Мы нарочно, чтобы не стучаться в калитку, побежали дальним путём — через складские ворота.) Плотный, коренастый хозяин в выгоревшем чёрном картузе вместе с рабочими, обутыми в лапти мужиками, «кантовал» только что привезённые брёвна. Здоровым сосновым колом с содранной нежно-жёлтой корой он вместе с другими поддевал снизу бревно и, действуя колом, как рычагом, перекатывал брёвна в общую кучу.

Мы знаем его: к нему первому мы и все близживущие змеевики идём весной за дранками. Долго копаемся в длинной, саженной, связке и, вытянув три штуки, протягиваем Андриану Кузьмичу две копейки. Он по-простецки опускает медяк в карман и машет нам рукой, что значит: «Идите!», потому что всегда хочется вернуться и ещё покопаться в связке, — может, там дранки получше отобранных есть.

— Вы чего? — спросил он сейчас, заметя наш спешащий, срочный вид.

— Столяр Ефим Степанович не у вас? — солидно, с озабоченным видом осведомился Костя.

— Там он. — Хозяин махнул рукой на дом и, вытерев картузом пот со лба, опять взялся за сосновый кол.

Вот это замечательно! И Графин Стаканыч тут, и мы идём как бы с разрешения самого хозяина.

Теперь скорее, скорее туда: может, уже выгребают из тайника стола золото, жемчуга, алмазы — всё, что полагается в кладе.

Мы подбежали к чёрному крыльцу бурыгинского дома в тот момент, когда с него сходила толстая, дородная Куроедиха. Мы её узнали по белёсо-картофельному лицу, по льняным волосам, которые были и у её Вань-петь-гриш. На губах женщины держалась улыбка и было выражение какого-то успокоения, умиротворения: она даже, несмотря на грузность, сошла с крыльца, легко, будто девочка, ступая.

Но демон-искуситель подстерегал её. Как только она сошла с крыльца, из-за угла дома вынырнула старуха в чёрном, в рыжую клетку платке. Как потом нам сказал Графин Стаканыч, это была свекровь — мать мужа Куроедихи.

— Ну, что? Что нашли? — нетерпеливо спросила она.

Я и Костька, загороженные кустами палисадника, были в пяти шагах, и мы замерли, ожидая ответа.

— Ах, мама, пустяки! — с улыбкой облегчения отвечала младшая Куроедова. — Я так рада. А то пришлось бы судиться-рядиться с этой Анфисой…

— Ну, что, что?

— Да так, какой-то рецепт блинчиков с заварным кремом… Жёлтенькая такая бумажка, в четыре раза сложенная. Какая-то чудачка спрятала.

Под чёрным в клетку платком блеснули злые глаза.

— А ты и поверила? — криво усмехаясь, проговорила старуха. — Тебе и невдомёк, что столяр или эта Анфиса без тебя ночью всё обчистили, а бумажку дурацкую подсунули, чтоб глаза отвести? А ты и поверила!

— Ну что вы, мама, говорите! При мне нашли, при мне открывали.

— Это, милая, по второму разу открывали! — с присвистом зашептала старуха. — А по первому обчистили! — Она с пренебрежением чуть оттолкнула невестку от себя. — Ну и дурёха же ты! Позволила какими-то блинчиками глаза себе занавесить.

И невестка вдруг отшатнулась, открыла рот, округлила глаза, замерла поверила старухе!

• Предыдущая
• 17/23
• Следующая