Далекие королевства - Банч Кристофер - Страница 1

• 1/125
• Следующая

Перечитывая эти строки, я представил себе, как бы рассмеялся Янош. А его раскатистый заразительный смех мог и ночью согреть и обратить глупые слова в перлы мудрости. Я слышал этот смех так ясно, словно Янош находился рядом со мной и не разделяли нас сорок с лишним лет. Но в веселье его слышалась насмешка. Не над тем, что я взялся за перо. Он обожал всякие истории и поучительные книги, считая их более священными, чем целая роща священных кедров, и полагая, что на их страницах человек может порой узреть больше, чем в волшебном зеркале иного провидца. И это повествование он только бы приветствовал, пусть местами на его страницах он и выглядел в невыгодном свете. Этого не миновать. Так должно быть. Разве не поклялся я поведать истину?

А ведь Янош был самым ярым ревнителем истины. Даже когда врал… Особенно когда врал.

Насмешка, я уверен, предназначалась традиционному заклинанию повествовательного зачина, которое я вывел в первых строках, обращаясь к Огню, Воде и Музе за помощью в моих трудах.

— Глупая традиция, — сказал бы он. — Более того, еще и бессмысленная трата времени и духа. Например, выводить бородавки можно путем перетягивания их ниточкой и трижды благословенной жабьей кожей, да это и дешевле гораздо, чем с бесами возиться.

Затем он хлопнул бы меня по спине и наполнил наши стаканы до краев.

— Ты, Амальрик, главное, начни эту книгу. А я не подведу.

Что ж, хорошо, коли так…

Началось это с женщины.

Звали ее Мелина. И была она самой красивой куртизанкой во всей Ориссе. Даже сейчас, по прошествии всех этих лет, при одном воспоминании о ней я прихожу в волнение. Любой мужчина терял голову, и надолго, едва увидев ее большие черные глаза или окунувшись, если посчастливится, в благоуханные волны ее длинных темных волос. В божественном теле с золотистой кожей, пурпурных губах, груди с розовыми сосками и шелковых бедрах таилась желанная гавань для любого странника, алчущего совершенства плоти. Короче говоря, я, двадцатилетний, жаждал ее со всей влюбленностью и безрассудством, присущими горячей крови юности. Если бы она удовлетворила мою страсть, я бы и не приступил к этому повествованию. Она же, суля мне лишь надежды, обратила меня, и весьма искусно, в своего раба.

В тот день, когда меня опутали ее сети, я выполнял отцовские поручения, что случалось не часто. Судно, прибывшее с запада, только что выгрузило товары в один из складов отца. В мои же обязанности входило пронаблюдать за расчетами. Это не значит, что я вмешивался в дела доблестных клерков, работающих на нас. Просто я здесь находился как «представитель власти», по выражению отца. И я должен был следить, чтобы взятки, предназначенные чиновникам порта, поборы городских налоговых чиновников, сборщиков десятины в пользу храма Воскрешения находились в разумных пределах. У меня был кошель с золотом и серебром для алчных рук. Но помнил я и наставление: если раздам все содержимое кошелька, то прибыль от рейса этого судна окажется скудной. Тем более что плавание выдалось длительным, со множеством всяких неприятностей, включая и шторм, налетевший и потрепавший корабль прямо в устье реки, на которой стоит наш город. В общем, торговое дело было весьма мудреным, и я поражался, как отец доверил денежные расчеты мне. А отец просто пытался приободрить меня доверием в дни моей смятенной юности. Он разглядел во мне те качества, которые сам я видеть еще был не в состоянии.

Портовый чиновник был еще новичком, но чрезмерной бдительностью компенсировал отсутствие опыта. По мере того как мы переходили от клети к узлу, от бочки к какому-нибудь кувшину, оценивая стоимость товаров, я видел, как разгорались его глаза в предвкушении взятки размером с годовое жалованье. Аппетит его возрастал, а я лихорадочно искал выход из этой ситуации. Мой взгляд упал на поврежденный тюк ткани. Я застонал, изображая горе, разорвал упаковку и размотал рулон дорогой ткани по грязному полу склада. Я завопил, подзывая капитана и не обращая внимания на испуганное лицо портового чиновника. Должно быть, он подумал, что я сошел с ума. Но испуг его сменился изумлением, когда прибыл капитан и я стал тыкать ему в лицо измызганную ткань, понося ее скверное качество.

— Ты или дурак, которого здорово надули, — бранился я, — или мошенник. — Я утверждал, что ткань прескверная и только тупица не понял бы, что она сгниет за неделю пребывания во влажном климате Ориссы. А если это так, то что стоит остальной товар? Черт побери, капитан, смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю!

Капитан оказался стреляным воробьем и быстро все сообразил. Он преисполнился раскаянием и стал клясться, что ведать ничего не ведает. Я отослал его прочь подумать, каким будет гнев отца, а сам повернулся к обескураженному чиновнику. Он слабо улыбнулся в ответ на мои извинения, но улыбка совсем увяла, когда в качестве взятки я сунул ему одну монету за хранение как бы обесцененного груза. Он и не думал возмущаться, лишь крепко зажал монету в руке, пробормотал, что и этого, дескать, много, и исчез, не дожидаясь, пока я приду в себя.

С городским сборщиком налогов проблем вообще не было. Он и так был щедро ублажен отцом и с радостью удовольствовался какой-то западной безделушкой в подарок для своей жены, слишком юной для него.

Уверовав в открывшиеся во мне коммерческие таланты, я ожидал представителя приходского совета храма Воскрешения. Этот барьер меня страшил. В те дни между отцом и воскресителями существовала неприкрытая вражда. Я раздумывал, как бы провести их, когда объявили о прибытии чародея. И этот маг быстренько развеял мои иллюзии. Превотант был известен как один из самых богатых и алчных воскресителей в Ориссе. Два не самых благих дарования сделали его знаменитостью: способность к колдовству и потрясающее умение обчищать купцов до последнего гроша. Едва увидев меня, он не удержался от злорадного хихиканья. Еще бы, ведь возможности нагреть руки препятствовал лишь какой-то юный несмышленыш. Его смеху эхом вторил писк сидящего у него на плече фаворита.

В те времена уже немногие, в основном лишь старые, воскресители еще пользовались помощью фаворитов для сотворения заклинаний. Частью животные, частью духи, эти похожие на ящериц создания могли изменять свои размеры, становясь то вдвое больше человека, то превращаясь в существа даже меньше того чешуйчатого гада, что сидел сейчас на плече Превотанта. Щебет существа становился все громче, возбужденнее и был уже похож на клокотание кипящего бульона в кастрюле. Большинство фаворитов были нервными и плохо слушались хозяина, этот же был истеричен, как собака, которую частенько колотят. А Превотант, вместо того чтобы успокоить его ласковыми словами и погладить, лишь выругался и резко стукнул беднягу. Фаворит завопил от боли и злости, но угомонился. Хотя, судя по изменению цвета кожи от черного до пульсирующе красного, внутри у него все кипело. Ежеминутно он злобно скалил маленькие острые зубы.

— Наверное, он голоден, — сказал я, рассчитывая подольститься. — Я мог бы принести для него чего-нибудь вкусненького.

• 1/125
• Следующая