Завидное чувство Веры Стениной - Матвеева Анна Александровна - Страница 49

• Предыдущая
• 49/107
• Следующая

Коньяк быстро закончился, Сарматов сбегал за водкой. Хозяйка куда-то исчезла, а Вера позвонила домой – сказала маме, чтобы сегодня не ждали. Последнее, что она видела этим вечером, – как Сарматов с удовольствием жуёт Ларины расстегаи. Следующее впечатление было уже ночным.

Сарматова положили спать в комнате с картинами, а Вера легла в детской, где стояла двухэтажная кровать. Куда делась старшая девочка – непонятно, на верхнем этаже посапывал мальчик. От подушки вкусно пахло чистеньким ребёнком. Вера провалилась в пьяный сон, но уже через час её разбудили пальцы человека, который очень старался быть ласковым. Она подумала – Сарматов, но это оказался Слава.

– Тише, – рассерженно шепнул художник, когда Вера попыталась отодрать от себя эти совсем не нужные пальцы. – Ты мне сына разбудишь.

Вера толкнула Славу со всей силы, и художник упал на пол. Задел какую-то неваляшку, проснулся сын, потом за стеной заплакала девочка-младенец… Мать уже спешила к ней – скорая материнская помощь! «Вот тебе титя!» Опять эта титя. Стенина сердилась на весь свет, но сил уходить из этого дома не было. Поэтому она повернулась на другой бок и снова провалилась в сон.

Утром хозяйка сказала, что Слава ушёл в мастерскую ещё затемно. Он раб искусства, объяснила она – и Вера ей даже слегка позавидовала. Так верить в своего мужчину и его дар – это, честно сказать, тоже талант.

Сарматов выглядел бледным, как выражалась в таких случаях старшая Стенина, «сам себе не рад». Но всё же проводил Веру до трамвая, и она поехала домой – впереди, на счастье, были выходные. А в среду, когда Стенина вышла на работу, выставки Вадима уже не было – на смену шёл Айвазовский, все очень торопились и демонтировали экспозицию, не дожидаясь смотрительниц. Кому и когда были важны какие-то смотрительницы?

Вера даже не успела попрощаться с «Девушкой в берете» – но, может, это было и к лучшему.

По Россельбану Тамарочка мчалась излишне резво – по крайней мере, на взгляд пассажирки. Вера была тот самый русский, который не любит быстрой езды, – а вот, например, Копипаста не выносила, когда перед ней кто-то ехал, и по этой самой причине Стенина не выносила поездок в её джипе.

– Урод! – кричала за рулём Юлька, не заботясь о том, слышит её кто-нибудь или нет. – Где права покупал? – И потом ещё так сочно вдогонку: – Кха-ззёл! – как будто раскашливалась перед тем, чтобы плюнуть.

Если бы Вера не говорила по телефону с Ларой, она бы непременно сделала Серёже замечание – совершенно не обязательно так гнать, чтобы заслужить прощение. Но она говорила с Ларой, а на Серёжу, вцепившегося в руль, как в последнюю надежду, всего лишь недовольно поглядывала.

– Ты вообще знаешь, сколько времени? – первым делом спросила Лара.

– Нет, – сказала Вера. – Зато ты всегда знаешь, правда?

– Знала, пока ты часы не разбила, – резонно заметила дочь. – Когда приедешь?

– Не скоро, а что случилось?

– У меня живот болит.

– Будет болеть, если всё время жрать.

– Мам, я серьёзно. Очень сильно болит в районе пупка.

Вера прикрыла трубку ладонью.

– Район пупка – это у нас аппендицит? – спросила Серёжу полушёпотом.

– Возможно, но не обязательно, – ответил доктор. – Надо смотреть.

– Я «Скорую» хочу вызвать, – неуверенно сказала дочь. – Но вначале решила тебе позвонить. Вызывать или нет?

– Считай, что она уже едет, – вздохнула Вера. – Серёж, на следующем сворачивайте – заскочим ко мне домой, ладно?

– А как же аэропорт? – удивился Серёжа.

Вера промолчала. Сложно выбирать между детьми, но у Стениной всегда был при себе советчик. Крупный специалист! Мышь полагала, что с Евгенией всё будет в порядке, а вот аппендицит шуток не жалует. К тому же в машине – врач. Ничего, что после долгого дежурства и уставший – видно же, до смерти рад помочь. Грех не воспользоваться. «Случайностей не бывает», – заметила мышь.

Тамарочка мчалась на юго-запад.

– Район пупка – рядом с универсамом «Звёздный», – уточнила Вера и снова уткнулась в окно – как будто именно там, как в телевизоре, показывали её историю.

…– Сарматов да Сарматов! – сердилась Юлька. – Ты ещё какие-то слова знаешь?

Её вполне понятно раздражало Верино счастье, которое всячески норовило просочиться наружу – словно парное мясо, сложенное в бумажный пакет. Ничего ещё не произошло – после ночёвки на Ботанике Сарматов проявлялся лишь однажды, по телефону. И говорил таким тоном, какой обычно используют в молчаливой толпе. Но Вера была счастлива уже хотя бы тем, что недавно выяснила – оказывается, Сарматов, если не давать ему бриться и стричься долгое время, станет похож на автопортрет Дюрера. У него было такое же точно удивлённое лицо, слегка припухшие губы – и чуткие, нервные руки.

Юлька не хотела слушать про Сарматова и его руки – всё никак не могла освободиться от Джона.

– Ну когда уже перестанет болеть? – пытала она Стенину.

– Года через два, – сказала Вера. И вздохнула, вспомнив Геру, – точнее, не позабыв о нём в очередной раз. Ей, вопреки опыту поколений, становилось не легче, а больнее с каждым годом.

Юлька страдала – и это ей не шло. Точно так же ей никогда не шли женственные платья в цветочек – они почти всем к лицу, но Юлька была в них похожа на уборщицу.

– Зи-ин! – верещала Юлька, глядя на себя в зеркало примерочной, пока Стенина практически лежала на полу, обессилев от хохота. – Мне швабру и ведро!

На них гневно косилась продавщица, а потом платье примеряла Стенина – и те же самые цветочки выглядели на ней благороднейшим образом.

Страдание как будто выжало из Юльки всю её яркую красоту – досуха. Бледная, отёчная (ещё одно дивное словечко старшей Стениной), с вечно прикушенной губой, Юлька меньше всего подходила на роль объекта зависти – и Вера жалела её в те дни и пыталась укрыть своё счастье, но оно упрямо лезло в глаза, летало в воздухе, звенело в голосе.

Евгения тотчас заметила, как изменилась вдруг тётя Вера Стенина. Она и раньше без конца пыталась Веру трогать, обнимать, брала за руку, целовала, куда придётся, (в основном приходилось – в бок).

– Это вообще-то моя мама, – сердилась Лара. – Иди свою целуй!

После этих слов бедняжка Евгения принялась ластиться к Вере тайно, пока Лара не видела – Стенина терпеливо сносила все эти восторги. Лара же, хоть и ревновала, но сама вовсе не спешила обниматься с мамой – она рано стала брезгливой к любым телесным проявлениям. Не могла ходить за руку или в обнимку (и этим походила на Веру), не любила, когда её целовали при встрече.

Новая, счастливая тётя Вера нравилась Евгении ещё сильнее – стоило присесть на минутку, как девочка уже была рядом, прижимаясь то с одного, то с другого боку.

– Если бы ты была парнем, – призналась однажды Евгения, – я бы в тебя влюбилась.

И тут же покраснела так, будто ей впрыснули под кожу краску.

Вера и вправду похорошела – ровно настолько, насколько подурнела Копипаста. Может, им был отведён один счёт на двоих и всё, что убывало от Юльки, переходило к Вере? (В принципе, это было бы очень удобно. Всегда можно договориться и перетерпеть сложный период – при условии, что за ним обязательно последует счастливый.)

Похорошевшая Стенина много раз высматривала знакомый силуэт у входа – и однажды увидела, задохнувшись от радости: Сарматов шёл прямо навстречу, поедая мороженое.

– Холодно ведь, – удивилась Вера, но Сарматов объяснил, что любит есть мороженое на холоде. И ещё объяснил, что был в командировке, поэтому не появлялся целую неделю.

• Предыдущая
• 49/107
• Следующая