Онорина - де Бальзак Оноре - Страница 17

• Предыдущая
• 17/18
• Следующая

Потом она опустилась на колени на подушку у моих ног и сказала в порыве величайшего милосердия:

— Как знать, быть может, я и не умру… Вот уже два месяца, как я борюсь с собой. Что мне делать?.. Сердце мое переполнено, и я взываю к сердцу друга, громко взываю о помощи: что мне делать?»

Я ничего не ответил. Два месяца спустя газеты сообщили о прибытии на английском пароходе графини Октав, вернувшейся в лоно семьи после долгого путешествия; все обстоятельства были придуманы так хорошо, что никто не мог в них усомниться. Переехав в Геную, я получил письмо, где меня уведомляли, что графиня счастливо разрешилась от бремени, подарив своему мужу сына. Я два часа сидел с этим письмом в руках вот здесь, на террасе, на этой скамье. Два месяца спустя, удрученный смертью дяди, уступив настойчивым уговорам Октава, де Гранвиля и де Серизи, моих покровителей, я дал согласие жениться.

Через полгода после Июльской революции я получил письмо, которым заканчивается история этой супружеской четы. Вот оно:

«Господин Морис,

Я умираю, хотя я стала матерью, а может быть, именно поэтому. Я хорошо сыграла роль любящей жены, я обманула мужа, я испытала такие же подлинные радости, как те слезы, что проливает актриса на сцене. Я умираю во славу общества, семьи и брака, как первые христиане умирали во славу бога. Отчего я умираю, не знаю, хотя добросовестно пытаюсь выяснить это, потому что я совсем не упряма Но вам мне хочется объяснить, что у меня за недуг, вам, кто привел ко мне доброго исцелителя, вашего дядю, увещаниям которого я уступила; он был моим духовником, я ухаживала за ним во время последней болезни, и он, указывая на небо, завещал мне исполнить свой долг И я выполнила свой долг. Я не осуждаю женщин, которые умеют забывать, я восхищаюсь ими как сильными, стойкими натурами, моя же слабость в воспоминаниях. Я не могла дважды испытать ту беззаветную любовь, которая сливает нас воедино с любимым человеком. До последней минуты, — вы это знаете, — я взывала к вашему сердцу, к исповеднику, к мужу: сжальтесь надо мною!.. Все были безжалостны ко мне. И вот я умираю, умираю мужественно Наверное, ни одна куртизанка не казалась веселее меня. Мой бедный Октав счастлив, я старательно поддерживаю в нем обольщения сердца. В этой страшной игре я не щажу своих сил, — актрисе аплодируют, ее чествуют, осыпают цветами; но невидимый соперник каждый день является за добычей, за жалким остатком моей жизни. Сердце мое истерзано, но я улыбаюсь! Я улыбаюсь двум своим детям, но старший, мой покойный сын, побеждает. Я говорила вам, что так и будет: мертвый ребенок зовет меня, и я иду к нему. Близость без любви — мучительное унижение, и душа моя непрестанно это чувствует. Я плачу, я отдаюсь своим мечтам только в одиночестве. Требования света, дом, заботы о ребенке, заботы о счастье Октава не оставляют мне ни минуты, и я не могу углубиться в себя, чтобы почерпнуть новые силы, как это удавалось мне прежде, в уединении.

Постоянная настороженность так угнетает меня, так бьется от нее сердце… Я не сумела развить в себе выдержки и хладнокровия с острым слухом, лживой речью, зорким взглядом. Не губы любимого целуют мои глаза и пьют мои слезы, я сама украдкой отираю их платком; вода освежает мои воспаленные веки, а не любимые уста. Я разыгрываю комедию перед самой собою, оттого, быть может, я и умираю Я так искусно скрываю свое горе, что никто его не обнаружит; надо же, чтобы оно питалось чем-нибудь, вот оно и подтачивает мою жизнь Врачи догадались о моей тайне, но я сказала им:

— Придумайте какую-нибудь правдоподобную смертельную болезнь, иначе мой муж не переживет меня И вот мы условились, Деплен, Бьяншон и я, что я умираю от размягчения не знаю уж какой кости — от болезни, описанной наукой в совершенстве. Октав уверен, что я обожаю его! Однако, поймите меня, я все же боюсь, что вскоре он последует за мной, Я пишу вам, чтобы в случае его смерти попросить вас стать опекуном молодого графа. Вы найдете приложенную к письму приписку к духовному завещанию, где я выражаю свою последнюю волю; вы дадите ему ход, если только явится необходимость Ведь, может быть, я ошибаюсь: мысль о моей самоотверженности принесет Октаву неутешное горе, но все же он останется в живых. Бедный Октав! Я желаю ему лучшей жены, чем я, он вполне заслуживает любви Говорят, вы женились, мой мудрый соглядатай, так помните наставления цветочницы с улицы Сен-Мор: пусть ваша жена как можно скорее станет матерью! Заставьте ее заняться самыми обыденными домашними заботами, не давайте ей взрастить в своем сердце таинственный цветок идеала, образ небесного совершенства, взлелеянный мною, тот зачарованный, ярко пылающий цветок, аромат которого внушает отвращение к будничной действительности. Я подобна святой Терезе, только мне недоступны восторги в стенах монастыря, видения божественного Иисуса и безгрешных ангелов, наделенных крылами, чтобы они могли вовремя прилетать и отлетать. Вы знали, как я была счастлива среди моих любимых цветов. Я еще не все сказала вам: я угадывала любовь, расцветавшую под покровом вашего притворного безумия, я таила от вас свои думы и мечты, я не впустила вас в свое чудесное царство. Ну что же, любите моего ребенка из любви ко мне, если он лишится своего несчастного отца. Скройте мою тайну, как могила скроет меня. Не плачьте обо мне: я давно уже мертва, если только прав святой Бернар, говоря, что там, где умерла любовь, нет жизни».

— Ну вот и все, — сказал консул, складывая письмо, и, положив его в портфель, запер замочек ключом. — Графиня умерла.

— Жив ли еще граф? — спросил посланник. — После Июльской революции он исчез с политической арены.

— Помните, господин Лора, — ответил генеральный консул, — недавно я провожал на пароход…

— Седовласого старика? — спросил художник.

— Старика сорока трех лет, который ехал искать исцеления на юге Италии. Этот старик был моим бедным другом, моим покровителем; он поехал через Геную, чтобы проститься со мной и доверить мне свое завещание… Он тоже назначает меня опекуном сына. Поэтому не было необходимости сообщать ему о желании Онорины.

— Знает ли он о том, что он — убийца? — спросила мадемуазель де Туш.

— Он подозревает истину, — отвечал консул, — это-то и убивает его. Я до самого рейда провожал его на пароходе, плывшем в Неаполь, обратно меня доставила шлюпка. Долго обменивались мы прощальными словами, — боюсь, что они были прощанием навеки. Поверенные в любви вызывают особенное чувство, когда той, что внушала любовь, уже нет в живых. «Такой человек, — говорил мне Октав, — обладает для нас особым обаянием, он окружен неким ореолом». Мы стояли у борта корабля, граф смотрел вдаль; море было удивительно красиво, и, вероятно, взволнованный величественным зрелищем, он сказал мне на прощание:

— В интересах человеческой природы следовало бы узнать, что за непреодолимая сила заставляет нас, вопреки разуму, приносить дивное создание в жертву одному из самых мимолетных наслаждений?.. Совесть моя стонала, и я слышал это. Онорина страдала не одна. И все-таки я решился… Как мучают меня угрызения совести! На улице Пайен я умирал от жажды наслаждений, которых был лишен; в Италии я умру, терзаясь раскаянием, что изведал эти наслаждения. Откуда такой разлад между двумя людьми, смею сказать, одинаково благородными?!

Несколько минут на террасе царило глубокое молчание.

— Была ли она добродетельна, как по-вашему? — спросил консул у своих слушательниц.

Мадемуазель де Туш встала, взяла консула под руку и, отведя его в сторону, сказала:

— А разве мужчины не виноваты перед нами, когда, взяв в жены юную девушку, все еще хранят в глубине сердца ангелоподобные образы, сравнивают нас с неизвестными соперницами, наделяя их небывалыми совершенствами, и всегда предпочитают их нам?

— Вы были бы правы, если бы брак был основан на страсти; в том-то и заключалось заблуждение двух злополучных существ, погубившее их обоих. Супружество в соединении со взаимной любовью, — да, это был бы рай!

• Предыдущая
• 17/18
• Следующая