Невеста каторжника, или Тайны Бастилии - Борн Георг Фюльборн - Страница 24
- Предыдущая
- 24/207
- Следующая
— Я не видел более упрямого человека! — в ярости вскричал генерал Миренон. — Придется мне доложить господину герцогу, что…
— Что он никогда, никогда не получит от меня этих сведений, которые ни днем, ни ночью не дают ему покоя, — дрожащим от волнения голосом продолжил мысли генерала Абу Коронос. — А теперь ступайте и передайте герцогу мое последнее проклятье.
— Не смей, несчастный, возвышать свой дерзкий голос против благородного герцога Бофора! Я не потерплю таких речей! Отец Климент, вы можете исполнять ваш долг в отношении умирающего.
И генерал Миренон, в сопровождении тюремного надзирателя, вышел из камеры грека. С Абу Короносом остался только духовник.
— А ведь и правда, лучше всего признаться бы тебе… — добродушным тоном сказал он. — От этого ты все равно ничего не потеряешь, так как смерть твоя уже близка. Чистосердечное признание облегчило бы твои последние минуты…
— Теперь мне уж не надо облегчения, отец Климент. Я так долго переносил самые ужасные муки и лишения, что…
— Но что тебе теперь за польза в твоем богатстве? Ведь умирая, ты с собой его не захватишь…
— Конечно, но я вовсе не хочу, чтобы моего золота касался своими алчными руками ненавистный мне герцог!
— Не все ли тебе равно, кто воспользуется твоими миллионами после твоей смерти? Для тебя это не имеет решительно никакого значения.
— Не хлопочи напрасно, отец Климент. Ты ведь знаешь всю силу моей ненависти к Бофору. Даже под страхом пытки или смертной казни я не доставил бы Бофору удовольствия узнать, где хранятся мои миллионы. Чтобы окончательно тебя успокоить, я не скрою от тебя, что для них уже найден достойный наследник. Вот теперь ты знаешь все, отец Климент. Больше мне не в чем исповедоваться перед тобой. Оставь меня одного. Я и так чувствую себя совершенно разбитым…
Монах помолился о бедной заблудшей душе арестанта и в сумерках причастил его.
На другой день, в субботу поутру, тюремный надзиратель при утреннем обходе застал Абу Короноса еще живым. Только слабость его усилилась до такой степени, что он не смог даже приподняться на своей постели.
Выслушав об этом доклад надзирателя, генерал уехал в Версаль, где в этот день, в годовщину коронации Людовика XV, для всех офицеров был устроен ужин.
Встретив во дворце герцога Бофора, комендант Бастилии доложил ему, что грек Абу Коронос при смерти, но, как и прежде, ни в чем не желает сознаться.
— Он должен сознаться! — гневно воскликнул герцог, и в глазах его сверкнул зловещий огонь, а окаймленное красно–рыжей бородой лицо приняло грозное выражение. — Собака–грек не имеет права умереть прежде, чем сознается, куда запрятал миллионы! После ужина, генерал, я еду с вами в Бастилию.
Для генерала Миренона слова герцога были равносильны приказу. Да и кто посмел бы противоречить всемогущему Бофору? Страх перед ним был слишком велик.
Великолепный фейерверк, устроенный в Версальском парке по окончании ужина, завершил торжественный праздник.
Герцог Бофор и генерал прямо из дворцового зала направились к ожидавшим их каретам. Кареты быстро покатили к Бастилии.
Это был тот самый час в ночь с субботы на воскресенье, когда Адриенна осталась в рощице с лошадьми, а мушкетер Виктор был пропущен во двор Бастилии подвыпившим по случаю праздника часовым.
С замиранием сердца ожидая Марселя и Виктора, Адриенна еще больше задрожала от страха, когда услышала грохот колес быстро несущихся экипажей. Но ее страх перешел в ужас, когда она узнала карету герцога.
Экипажи быстро промчались по подъемному мосту. Часовой, заслышав окрики лакеев и кучеров, незамедлительно отворил большие тяжелые ворота.
Увидев въезжавшие во двор кареты, Виктор сразу же почувствовал, что происходит неладное. Он еще плотнее прижался к выступу скрывавшей его стены. Между тем лакеи уже открывали дверцы карет, а часовой вызвал инспектора и караул. Во двор также выскочило несколько тюремных надзирателей с горящими факелами.
Так в Бастилии веселый вечер с вином и песнями был прерван самым неожиданным образом.
При красноватом свете факелов из карет вышли герцог Бофор и комендант крепости. Виктор увидел и узнал их обоих, и с языка его невольно сорвалось проклятье. Теперь, очевидно, бегство Марселя не удастся… И зачем только в самый неурочный час герцог и генерал явились в крепость? Нет ли здесь измены? Не сообщил ли кто?нибудь им план бегства Марселя? И они, несмотря на праздник, поспешили сюда, чтобы воспрепятствовать ему…
Но вот герцог в сопровождении коменданта прошел в помещение тюрьмы. Инспектор и несколько тюремных надзирателей последовали за ними. Два факельщика, идя по сторонам, освещали им дорогу.
Поднимаясь по лестнице, генерал Миренон спросил, не умер ли заключенный номер шесть из пятой башни. Ему доложили, что он еще не умер, хотя, должно быть, доживает последние минуты.
— Значит, мы успели вовремя, господин комендант, — обратился герцог Бофор к генералу Миренону. — Прикажите?ка открыть его камеру.
Приказание было тут же исполнено. Факельщики вошли в камеру Абу Короноса и встали по обеим сторонам двери. Герцог и генерал, а за ними инспектор Бастилии и тюремный надзиратель тоже вошли в камеру.
Абу Коронос полулежал на соломе и мрачно глядел на вошедших. У его изголовья на коленях стоял духовник Бастилии. Грек еще не потерял сознания. Он узнал герцога Бофора и рассмеялся хриплым зловещим смехом.
— Смотрите?ка, сюда идет трусливый убийца моей девочки! — собрав последние силы, страшным, нечеловеческим голосом выкрикнул Абу Коронос. — Вот он! Проклятье и смерть тебе, Бофор, подлый убийца моего ребенка! — При этом грек ткнул иссохшей рукой в сторону герцога. — Ты пришел полюбоваться смертью одной из твоих жертв? Гляди же, палач моей дочери, гляди, как я умираю! Ведь это тоже дело твоих рук! — И старец распахнул на груди свою рубаху. Факелы осветили тело, до того изможденное, что оно походило на живой скелет.
— Конец, всему конец, — продолжал Абу Коронос.
Но генерал Миренон и тюремный надзиратель помешали греку продолжить свою речь — они силой уложили старика на ложе.
Герцог Анатоль Бофор, скрестив руки на груди, с холодной усмешкой, больше похожей на гримасу, стоял посреди камеры и, злобно сощурив глаза, глядел на свою жертву.
— Собака–грек должен успеть сделать признание… — начал было он.
Но вдруг умирающий снова приподнялся на своей постели, протянул руку к герцогу и захрипел прерывающимся голосом:
— Проклятие и позорная смерть тебе, Бофор, мерзкий убийца моей девочки! — И без сил повалился на солому.
— Он умирает, — подал голос коленопреклоненный монах.
— Он не должен умереть!.. Прежде он должен сознаться! — скрипнув зубами, прорычал герцог.
Генерал принялся трясти умирающего за плечи, а тюремный надзиратель закричал старцу в ухо, называя его по имени.
Умирающий еще раз открыл гаснущие глаза, повел ими во¬круг и уставил остекленевший взгляд в герцога. Бледные губы прошептали:
— Сирра, я иду к тебе.
Затем он вздрогнул, захрипел и судорожно вытянулся на постели.
Все было кончено. Смерть избавила Абу Короноса от мучений.
— Собаку–грека следовало подвергнуть пытке, — произнес бесстрастным тоном герцог. — Но — поздно…
Выражение лица Бофора было такое, что все присутствовавшие в камере с ужасом глядели на него. Даже очерствевший сердцем монах, всю жизнь проведший в Бастилии, и тот содрогнулся, взглянув на герцога.
Потом духовник Бастилии стал вслух читать отходную, Эта печальная молитва еще более усилила мрачность происходящего.
Миренон почтительно заговорил с герцогом:
— Все кончено, господин герцог, но я рад, что мне удалось доложить вашей светлости о критическом положении грека. Теперь, по крайней мере, вы сами убедились, что от этого арестанта невозможно было добиться признания.
— Я думаю, что он успел?таки сделать признание кому?то другому… — произнес герцог, подозрительно глядя на духовника. — Десять миллионов — лакомый кусочек…
- Предыдущая
- 24/207
- Следующая
