Мир, в котором я исчез (сборник) - Днепров Анатолий - Страница 11
- Предыдущая
- 11/21
- Следующая
— Теперь давай возьмем какой-нибудь препарат.
— Какой?
— Что-нибудь живое. Что у нас есть живое, Сережа?
— Что угодно. В термостате хранится культура bacila coli.
— Давай твою «Коли».
Пока я устанавливал под микроскопом предметное стекло, Анна включила телевизионный экран и осциллограф. Вскоре на экране появилось изображение бактерии.
— Вот мы и посмотрим, что с ней будет… — говорила Анна взволнованно.
Препарат покрыли колпачком и подключили к нему волновод. Загудел генератор. На бактерию одновременно действовали высокочастотное и постоянное магнитные поля. На осциллографе зеленая точка выписывала странную кривую.
— Ну, а что дальше? — спросил я.
— А я не знаю. Посмотрим. — Мы обнялись и уставились на телевизионный экран. Бактерия постепенно набухала, вытягивалась, ядро заколыхалось.
— Что это с ней? — удивленно спросила Анна.
— Сейчас наступит митоз, — сказал я.
— Что это такое?
Я посмотрел на нее насмешливо.
— Знаешь, после твоего курса физики я займусь с тобой по биологии!
— Не рано ли! — воскликнула она и рассмеялась. И вдруг она схватила меня за руку и зашептала: — Гляди, гляди, что творится на осциллографе!
По мере того как протекал процесс деления клетки, кривая на осциллографе начала резко меняться, стала четче, выпуклее, и в тот момент, когда ядро бактерии разделилось пополам, электронный зайчик ярко вспыхнул и взметнулся за пределы экрана, оставив после себя сияющий зеленый след. Деление клетки закончилось, и зеленая точка вернулась на прежнее место.
— Здорово! — восхищенно прошептала Анна. — Подождем еще, пока повторится митоз.
Мы терпеливо ждали, пока бактерия претерпела еще несколько делений, и всякий раз, когда ядро клетки раздваивалось, на осциллографе происходила странная пляска электронного луча…
В тот памятный вечер никто не мог сказать, что же происходило. Но про себя я решил, что вызубрю физику до последней точки. И во что бы то ни стало докопаюсь до объяснения странного явления. Самое поразительное явление жизни деление клетки каким-то образом сопровождалось всплеском напряжения на осциллографе, который измерял магнитные свойства живой материи… Тогда мне казалось, что, если найти разгадку этого явления, будет открыта великая тайна жизни, самая ее сокровенная сущность, над которой поколения ученых бесплодно ломают голову.
И вот сейчас, когда проделаны сотни опытов, когда исследован не только парамагнитный резонанс клетки на всех этапах ее жизни, когда исследована тончайшая химическая и физическая структура живой материи, когда все содержимое клетки — ядро, цитоплазма, митохондрии, оболочка проанализированы до мельчайших деталей, до последнего фермента, когда все составные вещества, входящие в живую клетку, выделены в чистом виде и для нас нет никаких структурных загадок химического строения живого вещества, проблема жизни стала еще более темной, туманной, неясной…
На лице Георгия Алексеевича Карпова появился налет усталости. В начале исследования он с таким энтузиазмом говорил, что все дело в структуре, в точном анализе. Сейчас все это мы знаем…
Я проходил по многочисленным группам нашей лаборатории и видел, как кропотливо и упорно трудились люди. Биохимики воссоздавали микроскопическое строение из тех же элементов, из которых оно состояло, когда было живым. После того как конструкция клетки заканчивалась, ее переносили в питательную среду, но жизнь не возрождалась…
Биофизики терзали кроликов и морских мышей, вставляли в их живые тела электроды и записывали на магнитную ленту электрические импульсы управления. Потом в сотый раз убеждались, что никаких электрических сигналов, так обильно сопровождавших процессы жизни, в искусственных клетках нет…
— Черт возьми! — кричал Аркадий Савко, наш ведущий биолог. — Мы же ничего искусственно не делаем! Мы же берем все готовое, природное. Мы все это складываем точно так, как в живой клетке. И какого черта она не живет! Вы можете мне объяснить такое хамство?
Синтез не получался. Что-то самое могучее и самое таинственное ускользало.
— Такое впечатление, будто виталисты правы, — как-то с горечью заявил профессор Карпов. — Мало построить клетку. Нужно еще вдохнуть в нее жизнь. Что значит вдохнуть в нее жизнь?
После посещения Анны меня встретил Володя Кабанов, биолог из группы Савко, наш парторг.
— Ну как она, поправляется?
Я ничего не мог ответить, потому что сам ничего не знал. Воспоминание о том, что она мне говорила, заставляло больно сжиматься сердце.
— У нее плохое настроение, — сказал я. — Очень плохое. Она не знает, в чем заключается ее болезнь. Ей упорно об этом не говорят. Мне тоже не сказали…
— Может быть, обратиться в больницу официально, через дирекцию?
— Пожалуй, это идея, В конце концов, может быть, попросим для нее каких-нибудь других врачей…
— Хорошо, — сказал Володя, — сегодня я поговорю с директором. А ты нос не вешай. При Анне ты должен быть бодрым и веселым, как никогда! Понял?
— Володя, что вы думаете о нашей работе? Такое впечатление, будто она зашла в тупик, — спросил я.
Он улыбнулся и почесал затылок.
— По-моему, мы упускаем какую-то непредвиденную закавыку, очень существенный пустячок…
Я вернулся в свою комнату и уселся у комбинированного потенциометра-магнитометра. Кто-то оставил на предметном столике микроскопа живую культуру нервной ткани с электродами, фиксированными на ядре и протоплазме клетки.
На экране осциллографа плавали электронные зайчики, точно повторяя одни и те же циклы жизни: малый, средний, большой…
«В чем же этот секрет жизни? Как тщательно она хранит тайнy от самой себя! Жизнь и ее вершина — человеческий разум спрятали в область, недосягаемую познанию, свою собственную сущность. Вот они, два электронных пятнышка диаметром в несколько микрон, бегают друг за дружкой как ни в чем не бывало. И мы знаем, почему это происходит…»
На официальный запрос о состояния здоровья Анны Зориной ответа из больницы не последовало. Просто через несколько дней к нам в институт приехал сам лечащий врач, доцент Кирилл Афанасьевич Филимонов. Вначале он разговаривал один на один с директором, а после они вызвали Володю Кабанова, профессора Карпова и меня.
Директор института сидел за столом угрюмый и задумчивый, а Филимонов долго откашливался, прежде чем начать сбивчивое и взволнованное объяснение.
— Мы здесь поговорили с Александром Александровичем, решили, что… э… нужно вас обо всем проинформировать. Понимаете ли, дело очень сложное… Редкий случай в медицинской практике…
— Анна будет жить? — спросил Кабанов.
Водворилась тишина. Директор института тяжело вздохнул. У меня по спине поползла холодная капелька пота.
— Нет. Наверное, нет…
Филимонов отвернулся. Он засунул руку в карман, послышался треск спичечной коробки.
— Вы не имеете права так говорить! — закричал я, задыхаясь.
Он печально улыбнулся.
— Молодой человек, вы думаете, мне легко это говорить? Зорина вот уже три месяца в больнице. Два месяца я знал о летальном исходе ее болезни, и два месяца я молчал. Я мог молчать до конца. Но ваше письмо, ваше замечательное письмо от имени всех товарищей… Знаете, я больше не выдержал… я мог бы ответить так, как требует врачебная этика. Состояние тяжелое, но надежда есть. Ведь всегда надежда есть, правда? Но я сам коммунист…
У него задрожали губы, и спичечная коробка в кармане трещала еще более неистово.
— Что у нее? — уже робко спросил Кабанов.
— Нарушена сигнальная система, регулирующая питание сердца. Вначале я думал, что повреждены нервы. Но, оказывается, они совершенно целы. Однако… Они не способны регулировать жизнедеятельность клеток сердечной мышцы…
— А какова причина? — спросил профессор Карпов.
— Зорина четыре месяца тому назад ушибла третий позвонок. Именно в нем оканчиваются нервные волокна, регулирующие сердечную мышцу. Ушиб оказался фатальным…
— Разве ничего нельзя сделать?
- Предыдущая
- 11/21
- Следующая
