Узнавание - Богат Евгений Михайлович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/45
• Следующая

Но перед домиком лесника я остановился в растерянности.

Войти? Я попытался.

Он был закрыт наглухо, как бывают закрыты дома, в которых никто не живет и, наверное, не скоро будет жить.

Долго сидел я на его ступенях, и шумели надо мной неправдоподобные ели…

Тысячи лет живет секвойя; говорят, еще никто не видел, чтобы она умирала; можно думать, что в мире деревьев она бессмертна.

Секвойя человеческого мира — книга. А может быть, лучше назвать ее фениксом? Она тоже воскресает — из пепла. Ее бессмертие надежнее.

Но если книга бессмертнее самых долголетних и могучих деревьев, то, видно, потому, что ее питает источник, живительной силе которого могут позавидовать Солнце и Земля, хотя он ими и создан. Имя этого источника — человеческий дух. Или — человеческое самосознание. Маркс называл его «высшим божеством». «Рядом с ним, — писал он, — не должно быть никакого божества».

Благодаря этому высшему божеству книга и стала живой, бессмертной реальностью человеческого мира: может разрушиться камень с первоначальными письменами, истлеть пергамент и кожа — мысли и чувства, выраженные в них, переходят навечно в человеческую память, с ними рождаются новые поколения…

О человеке можно часто судить по тому, как он берет в руки новую или редкую книгу: детски бережно, как бы боясь осыпать пыльцу с ее нежно-радужных крыльев, или небрежно-уверенно, как берут не живое существо, а вещь.

Когда ты раскрываешь книгу, рождается чудо общения, которое безмерно расширяет твою жизнь, делает ее безбрежно-большой — морем, куда, как корабли, выплывают века и судьбы. Книга, подобно искре, соединяет два мира: «было» и «будет». И ты сам — эта искра, когда читаешь…

Часы над книгой — лучшие часы. Они углубляют любовь к человеку, веру в его сердце и разум, насыщают нравственной силой. Поэтому, чтобы уметь хорошо действовать в мире, очеловечивать его все больше, надо уметь хорошо читать. Великие люди были и великими читателями. Их общение с книгой не менее содержательно, чем общение Антея с землей. И ничто не доказывает это лучше рукописей Маркса, философских тетрадей Ленина, писем Горького…

Карл Маркс на вопрос анкеты «Исповедь»: «Ваше любимое занятие?» — ответил: «Рыться в книгах».

«Они истолковывают труды человека и посвящают в тайны небес», — было начертано о книгах на фризе библиотеки одного из замечательных людей итальянского Возрождения Федериго да Монтефельтро. (Урбино — родина Рафаэля.) «Велика слава этого дома, — было написано на фризе, — но все это тлен, красноречива только библиотека».

Сегодня, когда нас с первых лет жизни окружают книги, самые разные — старые, тронутые тленом и новорожденные, пахнущие типографией, с картинками и без картинок, нарядные, веселые и скромные, строгие, — сегодня, когда стоит поднять руку, чтобы достать с полки любую, трудно вообразить, что некогда книга была величайшей редкостью: ради того, чтобы найти ее, добыть, не останавливались перед рискованными путешествиями, кропотливыми трудами, большими жертвами.

При жизни Петрарки, в XIV веке, в Италии книга стоила неправдоподобно дорого, за нее надо было заплатить не меньше, чем за породистую лошадь, большое поле или даже целый дом. Поэтому Петрарка, чтобы увеличить собственную библиотеку, часто собственноручно переписывал Вергилия, Цицерона, Сенеку. Переписывал любовно и украшал миниатюрами, а потом с наслаждением перечитывал переписанное. «Я болен жадностью к книгам, — сообщает он в одном из писем, — золото, серебро, драгоценности, пурпур, мраморные дворцы, возделанные поля, картины, конь со сбруей и тому подобные вещи дарят поверхностные наслаждения, книги же наполняют нас до глубины души, они беседуют с нами, дают советы и соединяются с нами сердечной дружбой».

Петрарка пишет о наслаждении — «неповерхностном наслаждении» — от общения с рукописями (книг нерукописных тогда, само собой разумеется, не было), а ведь в его эпоху «читать» означало «работать» — работать усердно, с великим терпением, потому что почерки часто бывали малоразборчивыми, а тексты пестрели ошибками. Как это не похоже на наши часы над сегодняшней книгой, с ее явственными «удобными» печатными страницами!

Окончив читать рукописи, переписанные им самим или купленные за большие деньги, Петрарка иногда писал письма их авторам, нимало не смущаясь тем, что они жили задолго до него. Например, писал римскому историку Титу Ливию, делясь с ним, современником давних легендарных событий, как с живым, мыслями, чувствами, писал, будто бы надеялся на ответ.

Сегодня никто из нас не станет писать писем Данте, Пушкину или Толстому, но наше общение с ними должно быть не менее содержательным, чем общение Петрарки с Гомером или Вергилием. И это зависит не от Данте или Пушкина, а от нас самих. Книга нас любит, но она требует и ответной любви. Она требует той же полноты самоотдачи, которая была у ее творца. Она ждет от нас ответной творческой любви. У Петрарки, в соответствии с характером его эпохи, эта ответная творческая любовь выражалась в письме к автору, как к живому человеку. А в чем и как она может, должна выразиться у нас, в соответствии с характером нашей эпохи?

Перед тем как ответить на этот вопрос, подумаем о том, в чем смысл нашего общения с искусством, литературой. А он, во-первых, в том, что мы начинаем наслаждаться богатством собственной личности, которое нам вдруг открывается. Это бесконечно далеко от эгоизма, от погружения в себя; это — постижение в себе того нового, высокого, что раньше было как бы «зашторено», ощущение, что ты на самом деле лучше и чище, чем сам о себе думаешь. Нам будто бы дарят, возвращают наше собственное «я», но углубленным и обогащенным.

Но это не все: смысл общения с литературой, искусством и в том, что мы делаемся богаче еще на одну жизнь, на жизнь художника, который это создал.

Я написал сейчас «еще на одну жизнь». Но нет! Не на одну, а на миллион жизней, потому что художник выразил, высказал то, — что волновало миллионы его современников. В его симфонии, картине, романе: надежды, тоска, боль, радость миллионов людей. Поэтому и становимся мы богаче на миллион жизней — наше сердце и наш ум наполняются духовным опытом веков и поколений.

Что делать нам с этим богатством? Писать, как Петрарка, письма великим? А быть может, постараться отдать хотя бы часть этого богатства (наша жизнь плюс миллион жизней!) окружающим нас в реальной, сегодняшней действительности подлинно живым людям? Ведь письмо — это лишь форма общения человека с человеком. И возможны иные формы общения, не менее творческие и красивые. Никто не ожидает от сегодняшнего читателя, даже самого юного, чтобы он, окончив читать «Войну и мир», написал письмо Толстому. Но от него ожидают, чтобы он стал великодушнее относиться к товарищу, учителю, старому соседу и совсем незнакомым людям, великодушнее, милосерднее, с большим пониманием, с большим желанием одарить и их радостью, как его самого одарил Толстой. Это, наверное, сегодня и есть ответная творческая любовь к Толстому.

Первыми стихами, в которых открылся мне Блок, были в мои пятнадцать лет:

• Предыдущая
• 5/45
• Следующая