Вечный человек - Богат Евгений Михайлович - Страница 29

Первый раз я раскрыл его книги давно, мальчишкой, второй — недавно, когда подросла дочь. Думаю, что они из тех книг, которые и надо раскрывать много раз: в детстве, потом через ряд лет и опять, опять… потому что глубина их обманчива, кажется, что ты уже достиг дна, а под тобой еще неоткрытые подводные страны.

Андерсен первый в мировой литературе вывел сказку из королевских и рыцарских замков, из живописных хижин дровосеков и поэтически темных и густых лесов и ввел ее в современные ему, обыкновенные города и деревни, заурядные дома и семьи, решительно и отважно сблизив волшебство с повседневностью.

Антон Павлович Чехов говорил о хорошей пьесе: люди сидят, обедают, а в это время разбивается их жизнь или складывается их счастье.

У Андерсена люди сидят, обмениваются мнениями о новостях, напечатанных в вечерней газете, или расставляют для игры ломберные столики, а в это время начинают выступать новые странные волшебные грани действительности. Человек, надев оставленные феями калоши, выходит на улицу и убеждается, что мир несравненно более удивителен и сложен, чем это казалось ему в уютной гостиной.

Немало вечеров читал я дочери книги Андерсена с ощущением, что его истории содержат нечто большее, чем я в них вижу, пока не понял: нет, не в одних историях дело — сама жизнь вокруг меня содержит нечто большее, чем вижу я в ней.

С той минуты Андерсен и стал моим постоянным попутчиком. Он сопровождал меня на работу, садился со мной в самолеты и поезда, был рядом и в редакции и сейчас, в маленьком южном городе, куда я уехал с дочерью отдыхать.

Ощущение близости этого человека наполняло меня волнующим чувством — подробности жизни, даже самые, казалось бы, третьестепенные, становились выпуклыми и удивительными. Я поднимал с земли каштан неправильной формы, похожий с одного бока на уткнувшегося головой в колени мальчика, и думал невольно о том, что мой попутчик написал бы о нем славную историю, показывающую еще раз, что большие странствия к неоткрытым землям и даже мирам можно совершать иногда без помощи ледоколов и космических кораблей. Стоит только нагнуться. Возможно, это была бы история, опасная для жителей маленьких южных городов: осенью, когда опадают каштаны, они опаздывали бы на работу, поднимая без устали с мостовых маленькие смуглые чуда. Ведь рассказывали же современники Андерсена, что после того, как стала широко известна его волшебная история об уличном фонаре, жители улиц, где еще сохранились старые фонари, подолгу стояли перед ними, виденными до этого тысячи раз, и рассматривали как что-то новое, совершенно незнакомое, небывалое.

И это в самом деле редкостная история — «Старый уличный фонарь»! Углубляясь в нее, чувствуешь с особенной остротой, что действительность содержит в себе несравненно больше, чем обычно мы видим.

Помните эту историю? Когда почтенный фонарь одряхлел и уже не мог хорошо освещать улицу, его забрал к себе сторож, тот самый, который зажигал в нем огонь много лет — в метельные и дождливые вечера, в ясные летние ночи. Он и его жена не захотели расстаться со старым товарищем, уложили фонарь у себя в подвале около очага и любовно ухаживали за ним. Но фонарь страдал — он страдал от сознания, что не может поделиться с людьми бесценным богатством. Когда в последний раз он освещал пустынную улицу, жизнь — ветер, ночь, небо, далекие созвездия — наделила его редкостным даром: показывать тем, кого любишь, то, что помнишь и видишь сам. И вот теперь вечерами, слушая, как старики читали вслух книгу о путешествиях по Африке, фонарь страдал от мысли, что он мог бы одеть эти бедные стены подвала в живые роскошные картины тропических лесов, если бы хозяева догадались зажечь в нем огонь.

Пересказывать волшебную историю трудно и рискованно: чувствуешь, как с каждым словом теряешь крупинки драгоценного вещества, из которого она вылеплена. Поэтому, видимо, лучше, плодотворнее раскрывать не сюжет, а личные впечатления. Меня особенно волнует не то, что жизнь одарила фонарь чудесным талантом — чего не бывает в волшебных историях! — волнует человеческая высокая мука, которую испытывает фонарь оттого, что не может дар этот материализовать: показывать любимым людям разлитое вокруг них великолепие жизни. Часто невидимое, оно ждет в глубине, чтобы его вызвали оттуда.

Андерсен был намного счастливее старого уличного фонаря: он умел не только видеть сам это великолепие жизни, но и показывать его детям и взрослым, делая тайное явным.

Сущность обаяния, которым наделил Андерсен старый уличный фонарь, если попытаться выразить ее одним словом, в том, что он, фонарь, добр.

Истоки человеческой доброты глубоки — это понимаешь и над страницами Андерсена. Погружаясь с головой в его волшебный мир, думаешь в первую очередь не о чуде доброты, а о чуде жизни. И это, наверное, плодотворнее.

Не нужно бояться детски наивных вещей, в них часто бывает скрыта большая мудрость. Помните — у Андерсена — унылые колбасные палочки, с которыми мыши отправились странствовать, чтобы научиться варить из них суп? Одна из мышей очутилась в царстве эльфов. Маленькие веселые существа украсили палочку венками и лентами, они водили вокруг нее хоровод, пели и танцевали. Потом, раздев колбасную палочку, вернули ее, и она, оставаясь с виду такой же унылой, голой, обладала теперь редкостным даром: по желанию владелицы-мыши на ней расцветали фиалки, и слышалась при этом тихая нежная музыка.

Колбасная эта палочка, я думаю, была для самого Андерсена символом жизни. Она, жизнь, может быть с виду однообразной, серой и все же нести в себе редкостные дары, которые из тайных станут явными, если мы будем их достойны.

Андерсен понимал жизнь как непрекращающееся чудо. И это рождало определенную этику. Потому что не только у великих мыслителей, но и у людей «обыкновенных» этика зависит от понимания мира, отношения к нему.

Но перед тем как писать об этике, я хочу еще говорить о том, как Андерсен понимал мир. И говорить, не боясь показаться сентиментальным. Из-за того, что мы этого боимся, жизнь часто становится беднее и глуше.

У Андерсена цветы показывают в танцах тончайшие оттенки человеческих переживаний, ветер, камни и колокола рассказывают людям удивительные истории о старых временах, ель ждет, надеется, испытывает радость и горе. А птицы! Особенно аисты…

Его мир — горы, реки, земля — духовен. (Как духовен он и у наших русских: у Пушкина, Тютчева, Блока…) Эту духовность вносит в мир человек. Но что такое духовность человека? Разве она сама не чудесное отражение окружающего нас полнозвучного, полновесного и полнокровного материального мира! И обещание новых, еще более чудесных открытий в нем.

Развитие жизни на нашей планете можно для наглядности вообразить в виде камня, папоротника, оленя, человека… Миллионы лет были нужны для того, чтобы жизнь поднялась еще на одну ступень. В историях Андерсена этот исполинский труд заменен ярким и радостным волшебством: их действующие лица — камни, деревья, животные — легко разбивают «потолок» над головой, поднимаясь к новым, более высоким и сложным формам бытия.

И это вызывает естественное желание у меня, читателя, тоже разбить «потолок» над головой, заменить ярким и радостным волшебством тысячелетний труд солнца, делающий жизнь на земле все сложнее и совершеннее.

Желание это выражается в первую очередь в потребности полнее чувствовать и больше видеть, потому что чем совершеннее, сложнее живое существо, тем шире размах его чувств, разнообразнее, подробнее и тоньше восприятие мира.

По мнению современных ученых, вероятность существования у более сложных существ на иных обитаемых планетах ощущений и органов чувств, неизвестных человеку, высока. Не исключено, говорят они, что многие свойства «объективной реальности» нам сейчас недоступны, потому что оснащение человека органами чувств ограниченно.

Во все века воспринимался как легенда рассказ о том, что Пифагор слышал «гармонию космоса»; его формула — «музыка небесных сфер» — казалась красивой метафорой. Но вот сегодняшние физики с исключающей вымыслы научной точностью установили, что наша планета действительно погружена в океан космической музыки, — сверхчувствительная аппаратура расшифровывает ее в виде волн. Если бы слух наш был совершеннее, мы бы слышали тихую музыку космоса.