Феррагус, предводитель деворантов - де Бальзак Оноре - Страница 19
- Предыдущая
- 19/29
- Следующая
«Да ответит ли Феррагус? Ведь он так поразительно хитёр, так осмотрителен во всех своих действиях, ведь он видит, предчувствует, учит ывает и отгадывает все, даже наши мысли Не прибегнет ли он к каким-нибудь таинственным путям общения, доступным его власти? Не передаст ли он письмо с каким-нибудь ловким мерзавцем, а то, быть может, ответ принесёт в футляре от ювелира какой-нибудь честный малый, сам ничего не подозревая, или вручит жене невиннейшим образом, вместе с ботинками, какая-нибудь мастерица? А что, если Феррагус и Клеманс обо всем договорились?»
Он ничему больше не верил, он сомневался во всем, теряясь среди необозримых просторов, среди безбрежного моря предположений; потом, отказавшись от тысячи противоречивых планов, он решил, что вернее всего выжидать дома, притаившись, как муравьиный лев в своей песчаной норке.
— Фукеро, — сказал он привратнику, — кто бы ни пришёл ко мне, меня нет дома. Если пожелают увидеть барыню или передать ей что-нибудь, ты позвонишь два раза. Кроме того, показывай мне все письма, кому бы ни были они адресованы!
«Так я перехитрю почтённого Феррагуса, — подумал он, поднимаясь к себе в кабинет по внутренней лестнице. — Если его посланец схитрит и спросит сначала меня, чтобы проверить, одна ли дома жена, я по крайней мере не останусь в дураках!»
Он прильнул к окну своего кабинета, выходившему на улицу, и под влиянием ревности пустился на последнюю хитрость: вместо того чтобы самому поехать на биржу, послал в своей карете письмоводителя с письмом к одному знакомому маклеру, чтобы тот заменил его в этот день и заключил за него сделки по купле и продаже, согласно разъяснениям в письме. Наиболее ответственные операции он отложил до следующего дня, пренебрегая повышением и понижением ценностей и всеми европейскими долгами. Великое право любви! Любовь все подавляет, перед ней все блекнет: алтари, троны и бумаги государственного казначейства. В половине четвёртого дня, в час наивысшего разгара всех биржевых сделок — репортов, пролонгации, выплаты премий, покупки процентных бумаг и т. п. — к Жюлю в кабинет вошёл сияющий Фукеро.
— Сударь, только что приходила старуха, гладкая такая. Продувная бестия, доложу я вам. Спрашивала вас и словно бы огорчилась, что вас дома нет, а барыне велела вот это письмо передать.
С лихорадочной поспешностью Жюль распечатал письмо, но тотчас в полном изнеможении упал в кресло. Письмо представляло собой бессмысленный набор фраз, и прочесть его можно было лишь с помощью ключа. Оно было написано шифром.
— Ступай, Фукеро.
Привратник вышел.
«Проникнуть в эту тайну труднее, чем в морские глубины, недоступные лоту. Ах! он любит её! Только тот, кто любит, так предусмотрителен и изобретателен, как автор этого письма. Боже мой! Я убью Клеманс».
В эту минуту счастливая мысль так ярко осенила его мозг, что ему показалось, будто и все вокруг стало светлее. В дни его трудолюбивой нищеты, ещё до женитьбы, у Жюля был истинный, испытанный друг. Исключительная деликатность, с какой Жюль относился к бедному и скромному другу, щадя его самолюбие; уважение, которое Жюль неизменно ему выказывал; изобретательность и ловкость, к каким Жюль благородно прибегал, чтобы принудить его делить с ним, не краснея, его достаток, — все это укрепило их дружбу. Жаке остался верным другом Демаре, несмотря на его богатство.
Жаке, человек подлинно честный, работящий, строгих правил, медленно прокладывал себе путь в том ведомстве, которому нужны самые прожжённые и в то же время самые надёжные люди. Он служил в министерстве иностранных дел, и в его ведении находились важнейшие секретные бумаги. Жаке в министерстве был как бы светлячком, в известные часы изливающим свет на тайную переписку; он расшифровывал и сортировал депеши. По своему положению поставленный выше обывателя, он занимал в министерстве иностранных дел самую крупную должность из всех доступных низшему чиновничеству; он жил в неизвестности, радуясь тому, что ограждён от всяких превратностей жизни, и с чувством удовлетворения внося свою скромную лепту на благо отчизне. Помощник мэра своего округа, он, как выражаются в газетах, пользовался заслуженным уважением. При содействии Жюля он получил возможность улучшить своё положение, заключив выгодный брак. Безвестный патриот, на деле преданно служа министерству, он довольствовался тем, что осуждал действия правительства лишь сидя у домашнего очага. Впрочем, дома Жаке был благодушным монархом, человеком скромных привычек, отдавал все деньги жене и ни в чем ей не прекословил. Наконец, чтобы завершить портрет этого философа неведомо для себя, прибавим, что он так и не догадывался, да и не мог никогда догадаться о выгодах, какие другой на его месте извлёк бы из своего положения — неизменно узнавая по утрам все государственные тайны и при этом имея близким другом биржевого маклера. Этот высокой души человек, — подобный безвестному солдату, погибшему, спасая жизнь Наполеона своим криком «кто идёт?», — жил при министерстве.
Через десять минут Жюль уже был в канцелярии архивариуса. Жаке пододвинул ему стул, снял с себя и аккуратно положил на стол зелёный шёлковый козырёк для глаз, потёр руки, взял табакерку, встал с места, хрустнул пальцами, расправил плечи и сказал:
— Каким ветром занесло тебя в наши края, почтеннейший Де-маре? Чем могу тебе служить?
— Жаке, ты мне очень нужен, ты один можешь разгадать страшную тайну, дело идёт о жизни и смерти.
— Политика тут ни при чем?
— Поверь, не к тебе обратился бы я тогда с расспросами, — сказал Жюль. — Нет, это семейное дело, и прошу тебя сохранить его в глубокой тайне.
— Клод-Жозеф Жаке нем по профессии. Неужели ты не знаешь меня? — сказал он смеясь. — Такова уж моя участь — всегда молчать.
Жюль передал ему письмо со словами:
— Прочти мне эту записку, она адресована моей жене.
— Черт побери! Черт побери! Плохо дело! — сказал Жаке, рассматривая письмо, как ростовщик, оценивающий принесённый ему заклад. — Ага! да это письмо с решёткой! Погоди!
Он вышел из кабинета и очень скоро вернулся.
— Пустяки, дружище! Это написано с помощью устарелой решётки, которой пользовался ещё португальский посол во времена господина Шуазеля, когда изгоняли иезуитов. Вот смотри.
Жаке наложил на письмо лист с прорезным рисунком, похожий на бумажные кружева, какими кондитеры украшают свои изделия, и Жюль без труда прочёл слова, оставшиеся открытыми.
«Не тревожься, дорогая Клеманс, никто не нарушит больше нашего счастья, и твой муж откажется от своих подозрений. Я не могу тебя повидать. Как бы ты ни была больна, тебе надо собрать все своё мужество и прийти. Постарайся, найди в себе силы, почерпни их в своей любви. Из любви к тебе я претерпел жесточайшую операцию и не могу теперь встать с постели. Мне делали вчера вечером прижигания пониже затылка, на шее, от одного плеча до другого, — и прижигания длительные. Ты понимаешь меня? Но, думая о тебе, я мог вытерпеть боль. Чтобы сбить со следа Моленкура, который уже не долго будет нас преследовать, я покинул спасительную кровлю посольства и укрылся от всех розысков в надёжном убежище, на улице Анфан-Руж, в доме № 12, у старушки по имени госпожа Грюже — она мать той самой Иды, которой дорого придётся заплатить за свою дурацкую выходку. Приходи ко мне завтра в девять часов утра. Я лежу в комнате, куда можно попасть только по внутренней лестнице Спроси г-на Камюзе. До завтра. Целую тебя в лоб, моя дорогая».
Жаке взглянул на Жюля с каким-то простодушным ужасом, в котором было искреннее сострадание, и дважды, с различными интонациями голоса, повторил своё излюбленное словечко:
— Черт побери, черт побери!
— Тебе все ясно, не правда ли? — сказал Жюль. — Так вот, слушай! В глубине моей души какой-то голос защищает жену, и звучит он убедительнее, чем все муки ревности. Я перетерплю до завтрашнего утра страшнейшую пытку; но наконец завтра, между девятью и десятью часами, я узнаю все и стану навсегда несчастным или счастливым. Не забывай обо мне, Жаке!
- Предыдущая
- 19/29
- Следующая
