Евгения Гранде - де Бальзак Оноре - Страница 16
- Предыдущая
- 16/42
- Следующая
— Где же это вы взяли столько сахару?
— Нанета сходила и купила у Фессара, у нас не было сахару.
Невозможно представить себе глубокую значительность этой сцены для трех женщин: Нанета вышла из кухни и заглядывала в зал, чтобы узнать, чем разрешится это дело. Шарль, отхлебнув кофе, нашел его недостаточно сладким и поискал взглядом сахар, но Гранде уже зажал сахар в руках.
— Что вам угодно, племянник? — спросил старик.
— Сахару.
— Подлейте молока, — ответил хозяин дома, — кофе будет слаще.
Евгения взяла блюдечко с сахаром, которое Гранде было захватил, и поставила его на стол, глядя на отца со спокойным видом. Право, парижанка, которая для облегчения бегства любовнику поддерживает слабыми руками шелковую лестницу, выказывает не больше храбрости, чем проявила ее Евгения, ставя сахар обратно на стол. Любовник вознаградит парижанку, когда она с гордостью покажет ему прекрасную онемевшую руку, каждая жилка которой будет орошена его слезами, покрыта поцелуями и исцелена наслаждением, между тем как Шарлю никогда не суждено было проникнуть в тайну глубоких волнений, сокрушавших сердце кузины, сраженное в ту минуту взглядом бочара.
— Отчего ты не ешь, жена?
Бедная рабыня подошла, с жалким видом отрезала кусочек хлеба и взяла грушу. Евгения отважно предложила отцу винограда.
— Попробуй же моих запасов, папенька! Братец, вы скушаете, не правда ли? Я нарочно принесла для вас эти прекрасные гроздья.
— О, если их не остановить, они для вас, племянничек, весь Сомюр разорят. Когда вы кончите, пойдемте в сад, мне нужно вам сказать кое-что совсем не сладкое.
Евгения и мать бросили на Шарля взгляд, значение которого он не мог не понять.
— Что означают эти слова, дядюшки? Со смерти моей бедной матери… (при этих словах голос его дрогнул) уж нет несчастия, для меня возможного…
— Милый Шарль, кто может знать, какими скорбями господь желает нас испытать? — сказала ему тетка.
— Та-та-та-та! — сказал Гранде. — Уже начинаются глупости. Мне досадно смотреть на ваши холеные, белые руки.
Он показал племяннику свои руки, похожие на бараньи лопатки, которыми наградила его природа.
— Вот руки, не вашим чета, руки, созданные для того, чтобы собирать золото! Мы набиваем бумажники банковыми билетами, а вот вы были воспитаны так, что носите сапожки из кожи, предназначенной для выделки бумажников. Скверно, племянничек, скверно!
— Что вы хотите сказать, дядюшка? Пусть меня повесят, если я понимаю хоть слово.
— Пойдемте, — сказал Гранде.
Скряга защелкнул нож, допил вино и отворил дверь.
— Кузен, будьте мужественны!
Особая выразительность восклицания девушки оледенила Шарля, он в смертельной тревоге последовал за грозным родственником. Евгения, мать и Нанета перешли в кухню, побуждаемые непреодолимым влечением последить за двумя действующими лицами той сцены, которая должна была развернуться в сыром садике, где дядя сначала молча прохаживался с племянником.
Гранде не пугала необходимость сообщить Шарлю о смерти отца, но он испытывал нечто вроде сострадания, зная, что тот остался без гроша, и скряга подыскивал выражения, чтобы смягчить эту жестокую правду. «Вы потеряли отца» — этим ничего не было бы сказано. Отцы по закону природы умирают раньше детей. Но сказать: «Вы потеряли все свое состояние» — в этих словах соединились все земные несчастья. И старик в третий раз молча прошелся по средней аллее; песок хрустел под его ногами. В великих событиях жизни душа крепкими узами связывается с теми местами, где на нас обрушивается горе или изливается радость. Так и Шарль с особым вниманием всматривался в кусты букса, в поблеклые, опадавшие листья, в неровности стен, в причудливые выгибы фруктовых деревьев — живописные подробности, которым было суждено навек врезаться в его память, сочетаться с этим страшным мгновением путем особой мнемотехники, свойственной страданиям.
— Какая теплынь! Прекрасная погода! — сказал Гранде, глубоко вдыхая воздух.
— Да, дядюшка, но зачем…
— Так вот, мой милый, — продолжал дядя, — я должен сообщить тебе плохие вести. Отец твой очень болен…
— Зачем же я здесь? — воскликнул Шарль. — Нанета, — закричал он, — почтовых лошадей! Ведь я найду здесь коляску? — прибавил он, оборачиваясь к дяде, стоявшему неподвижно.
— Лошади и коляска бесполезны, — отвечал Гранде, глядя на Шарля, который стоял молча, с остановившимися глазами. — Да, бедный мальчик, ты догадываешься. Он умер. Но это еще ничего. Дело серьезнее, — он застрелился…
— Отец?
— Да. Но и это ничего. Газеты толкуют об этом, как будто они имеют на то право. На вот, прочти.
Гранде, взявший газету у Крюшо, развернул роковую статью перед глазами Шарля. В эту минуту бедный молодой человек, еще ребенок, еще в том возрасте, когда чувства проявляются непосредственно, залился слезами.
«Ну, обошлось! — подумал Гранде. — Глаза его меня пугали. Он плачет — он спасен».
— Это еще ничего, мой бедный мальчик, — сказал Гранде, не зная, слушает ли его Шарль, — это ничего, ты утешишься, но…
— Никогда! Никогда! Отец! Отец!
— Он тебя разорил, ты остался ни с чем.
— Что мне до этого! Где мой отец… Отец!
Плач и рыдания звучали в этих стенах с ужасающей силой и отдавались эхом. Три женщины, охваченные жалостью, плакали: слезы так же заразительны, как и смех. Шарль, не слушая дяди, выбежал во двор, разыскал лестницу, поднялся в свою комнату и упал поперек кровати, зарывшись лицом в одеяла, чтобы поплакать вволю подальше от родных.
— Надо дать вылиться первому ливню, — сказал Гранде, возвращаясь в зал, где Евгения с матерью быстро заняли свои места и, вытерев глаза, работали дрожащими руками. — Но этот молодчик никуда не годится: он больше занят покойниками, чем деньгами.
Евгения вздрогнула, услышав, что отец так говорит о самом святом страдании. С этой минуты она стала судить своего отца. Рыдания Шарля, хотя и приглушенные, раздавались в этом гулком доме, и глухие стоны, которые, казалось, шли из-под земли, постепенно ослабевая, стихли только к вечеру.
— Бедный юноша! — сказала г-жа Гранде.
Роковое восклицание! Старик Гранде посмотрел на жену, на Евгению, на сахарницу; он вспомнил необыкновенный завтрак, приготовленный для несчастного родственника, и стал посреди зала.
— Вот что! Надеюсь, — сказал он с обычным своим спокойствием, — вы прекратите это мотовство, госпожа Гранде. Я не на то даю вам деньги, чтобы пичкать сахаром этого щеголя.
— Маменька здесь ни при чем, — сказала Евгения, — это все я…
— Уж не по случаю ли совершеннолетия, — прервал дочь Гранде, — ты собралась мне перечить? Подумай, Евгения…
— Папенька, разве можно, чтобы сын вашего брата, приехав к вам, нуждался в…
— Та-та-та-та! — ответил бочар четырьмя тонами хроматической гаммы. — То сын брата, то племянник! Этот Шарль для нас ничто, у него ни гроша, отец его банкрот, и когда этот франт наплачется досыта, он отсюда уберется вон: не желаю, чтоб он мне дом мутил.
— Папенька, а что такое банкрот? — спросила Евгения.
— Оказаться банкротом, — отвечал отец, — это значит совершить самое позорное из всех деяний, какие могут опозорить человека.
— Это, должно быть, большой грех, — сказала г-жа Гранде, — и брат ваш, пожалуй, будет осужден на вечные муки.
— Ну, завела канитель! — сказал старик, пожимая плечами. — Банкротство, Евгения, — продолжал он, — это кража, которой закон, к сожалению, мирволит. Люди доверили свое имущество Гильому Гранде, полагаясь на его доброе имя и честность, а он, взявши все, разорил их, и теперь они слезы кулаками утирают. Разбойник с большой дороги — и тот лучше несостоятельного должника: грабитель на вас нападает, вы можете защищаться, он хоть рискует головой, а этот… Короче говоря, Шарль опозорен.
Эти слова отозвались в сердце бедной девушки и пали на него всей своей тяжестью. Чистая душой, как чист и нежен цветок, родившийся в лесной глуши, она не знала ни правил света, ни его обманчивых рассуждений, ни его софизмов; она доверчиво приняла жестокое объяснение, какое дал ей отец относительно банкротства, намеренно умолчав о разнице между банкротством неумышленным и злостным.
- Предыдущая
- 16/42
- Следующая
