Евгения Гранде - де Бальзак Оноре - Страница 13
- Предыдущая
- 13/42
- Следующая
— Ты что? Собираешься разграбить дом ради моего племянника?
— Столько же я думала о вашем племяннике, сколько о вашей собаке, — не больше, чем сами вы о нем думаете… Не вы ли сейчас мне выдали всего шесть кусков сахару? А мне нужно восемь.
— Вот как! Нанета, я никогда тебя такой не видел. Что у тебя в голове? Ты что, хозяйка здесь? Не будет тебе больше шести кусков сахару.
— Ну, а как же племянник ваш? С чем он кофей будет пить?
— С двумя кусками. Я без сахару обойдусь.
— Вы обойдетесь без сахару — в ваши годы! Да уж лучше я вам из своего кармана куплю.
— Не суйся не в свое дело.
Несмотря на понижение цен, сахар все-таки оставался, по мнению бочара, самым дорогим из колониальных товаров, в его представлении сахар все еще стоил шесть франков за фунт. Обыкновение экономить сахар, принятое во времена Империи, стало неискоренимою привычкою для г-на Гранде. Все женщины, даже самые простоватые, умеют хитрить, чтобы поставить на своем. Нанета оставила вопрос о сахаре, чтобы добиться печенья.
— Барышня! — закричала она в окошко. — Ведь хочется вам печенья?
— Нет, нет! — ответила Евгения.
— Ладно, Нанета, — сказал Гранде, услышав голос дочери, — держи!
Открыв ларь с мукой, он насыпал мерку и прибавил несколько унций масла к куску, отрезанному раньше.
— Надо дров, чтобы духовку подтопить, — сказала неумолимая Нанета.
— Ну, так и быть, возьми сколько нужно, — отвечал он в раздумье, — только тогда уж ты нам сделай торт с фруктами и свари в духовке весь обед: не придется разводить огонь в двух местах.
— Эка! — возмутилась Нанета. — Не к чему мне это и говорить.
Гранде бросил на своего верного министра взгляд почти отеческий.
— Барышня, — закричала кухарка, — будет печенье!
Старик Гранде возвратился с фруктами и выложил первую тарелку на кухонный стол.
— Гляньте-ка, сударь, что за красота сапоги у вашего племянника, — сказала Нанета. — Кожа-то какова и до чего хорошо пахнет! А чем это чистят? Нужно ли их смазывать вашей яичной ваксой?
— Думаю, Нанета, что яичной ваксой можно такую кожу испортить. Лучше скажи ему, что ты не знаешь, как чистят сафьян. Да, это сафьян. Он сам купит в Сомюре и даст тебе, чем начищать эти сапоги. Я слыхал, будто для них в ваксу прибавляют сахару, чтобы лучше блестело.
— Так верно, это и на вкус хорошо! — сказала служанка, поднося сапоги к носу. — Ну, ну! Они пахнут, как барынин одеколон. Вот так потеха!
— Потеха? — повторил хозяин. — По-твоему, потеха просаживать на сапоги уйму денег. Тот, кто их носит, сам таких денег не стоит.
— Сударь, — сказала она, когда хозяин пришел второй раз, уже заперев калитку фруктового сада, — не хотите ли раз-другой в неделю подать к столу бульон — по случаю приезда…
— Ладно.
— Придется сбегать в мясную.
— Вовсе не надо: ты сваришь нам бульон из птицы, фермеры зададут тебе работы. Вот я скажу Корнуайе настрелять мне воронов. Из воронов выходит лучший бульон на свете.
— А правда, сударь, будто вороны едят мертвецов?
— Ты дура, Нанета! Они, как и все на свете, едят, что найдут. Разве мы-то не живем мертвецами? А наследство что такое?
Закончив распоряжения, папаша Гранде вынул часы и, видя, что завтрака еще ждать полчаса, взял шляпу, пошел к дочери поцеловать ее и сказал:
— Не хочешь ли прогуляться по берегу Луары на мои луга? У меня там есть дело.
Евгения пошла надеть соломенную шляпу, подбитую розовой тафтой; затем отец с дочерью спустились по извилистой улице к площади.
— Куда это вы в такую рань? — спросил нотариус Крюшо, повстречавшийся Гранде.
— Кое-что посмотреть, — отвечал старик, которого не ввела в обман утренняя прогулка приятеля.
Когда папаша Гранде шел «кое-что посмотреть», нотариус по опыту знал, что тут можно кое-что заработать. И он пошел вместе с Гранде.
— Пойдемте, Крюшо, — сказал тот нотариусу. — Мы с вами друзья. Вот я вам докажу, до чего глупо сажать тополя на хороших землях.
— А вы ни во что считаете шестьдесят тысяч франков, которые вы выручили за тополя с ваших лугов на Луаре? — сказал Крюшо, недоуменно вытаращив глаза. — И повезло же вам! Срубили тополя как раз, когда в Нанте был недохват белого дерева, и сбыли по тридцать франков!
Евгения слушала, не подозревая, что близится страшная минута ее жизни, что нотариус даст повод ее отцу и повелителю произнести над нею приговор.
Гранде дошел до принадлежавших ему великолепных лугов по берегу Луары; там были заняты тридцать работников, они расчищали, засыпали и уравнивали места, прежде занятые тополями.
— Любезный Крюшо, посмотрите, какой кусок земли занимает каждый тополь, — сказал Гранде нотариусу. — Жан! — крикнул он работнику. — П… п… прикинь-ка меркой по… по… всем направлениям!
— Четыре раза по восьми футов, — отвечал работник, примерив.
— Тридцать два фута потери, — обратился Гранде к Крюшо. — У меня в этом ряду было триста тополей, не так ли? Стало быть, т… т… триста раз по т… т… тридцать два фута… эти тополя съедали у меня п… п… пятьсот вязанок сена. Прибавьте ровно вдвое по краям — полторы тысячи; да средние ряды по столько же. Скажем, ты… ты… тысяча вязанок сена.
— Итого, — поспешил Крюшо на помощь приятелю, — тысяча вязанок такого сена стоит около шестисот франков.
— П… п… правильнее — ты… ты… тысяча двести франков, п… потому что от трехсот до четырехсот франков дает отава. Так вот по… по… по… подсчитайте: т… т… т… тысяча двести франков в год за… за… сорок лет да… да… дадут с сложными п… п… процентами — вы сами з… з… знаете…
— Считайте шестьдесят тысяч франков, — сказал нотариус.
— Вот я и говорю! В… в… всего только шестьдесят тысяч франков. Дело в том, — продолжал винодел, уже не заикаясь, — что две тысячи сорокалетних тополей не дали бы мне пятидесяти тысяч франков. Здесь убыток. И вот я это подсчитал, — сказал Гранде вызывающе. — Жан, — продолжал он, — засыпай все ямы, кроме тех, что у берега Луары, — в них посади те тополя, которые я купил. Посадим их корнями к воде, они и будут жить на казенный счет, — прибавил он, оборачиваясь в сторону Крюшо, и шишка на его носу произвела легкое движение, что соответствовало самой насмешливой улыбке.
— Это ясно: тополя следует сажать только на плохой земле, — сказал Крюшо, пораженный расчетами Гранде.
— Да-с, сударь мой, — иронически ответил бочар.
Евгения любовалась великолепным видом на Луару, не вникая в выкладки отца, но вскоре стала прислушиваться к словам Крюшо, услыхав, как он сказал своему клиенту:
— Так вот как! Вы из Парижа зятя себе выписали! Во всем Сомюре только и разговору, что о вашем племяннике. Скоро мне придется свадебный контракт составлять, — а, папаша Гранде?
— Вы… вы… вы… так рано вы… вышли, чтобы мне это сообщить? — заговорил вновь Гранде, и этот вопрос сопровождался движением шишки на носу. — Ну, ладно, ст… т… тарый приятель, я буду откровенен и скажу вам то, что вы… вы же… желаете узнать. Я предпочел бы, извольте видеть, б… б… бросить свою дочь в Луару, чем вы… вы… выдать ее за этого ку… ку… кузена: мо… мо… можете объявить об этом. Да нет, п… п… пусть люди бо… болтают.
Такой ответ ошеломил Евгению. Смутные надежды, начинавшие пробиваться в ее сердце, вдруг расцвели, получили бытие и предстали купою цветов, которые теперь на ее глазах срезали и швырнули на землю. Со вчерашнего дня она привязалась к Шарлю всеми узами счастья, соединяющего душу; отныне же эти узы должно было укреплять страдание. Не свойственно ли благородному предназначению женщины больше соприкасаться с величием страдания, нежели с великолепием счастья? Как могло отеческое чувство погаснуть в сердце ее отца? В каком же преступлении виноват был Шарль? Мучительная загадка! Едва возникшую любовь ее, тайну столь глубокую, уже окутывали другие тайны. На обратном пути ноги ее дрожали, и, когда она дошла до старой темной улицы, обычно такой радостной для нее, все тут показалось Евгении унылым; она почувствовала меланхолию, запечатленную былыми веками и событиями. Она уже усваивала все, чему учит любовь. За несколько шагов до дома она опередила отца и, постучавшись, остановилась у калитки, поджидая его. Но Гранде, видя в руке нотариуса газету еще в бандероли, спросил его:
- Предыдущая
- 13/42
- Следующая
