Трое из навигацкой школы - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 25
- Предыдущая
- 25/95
- Следующая
6
До Твери Белова домчала почтовая карета. Везти его дальше чиновник отказался, туманно намекая на секретность груза. Саша понял, что с каждой верстой эта секретность будет возрастать, требуя дополнительной оплаты, а поскольку карман нашего героя не был перегружен звонкой монетой, он распрощался с чиновником и стал передвигаться дальше как придется — где пешком, где в карете, а то и в крестьянской телеге.
Мысли Белова были заняты Анастасией. Воображение рисовало мрачные картины — она в тюрьме, она плачет, ждет допроса, и никто не хочет ей помочь.» Скорее! Скорее! «— шептал юноша и уже не шел, а бежал вперед, сжимая кулаки от ненависти к ее обидчикам.
На четвертый день пути Белова подстерегало неожиданное приключение. Накануне его приютил на ночлег деревенский священник. Саша легко входил в доверие к людям и совершенно очаровал рассказами о московской жизни и хозяина дома, и попадью. На прощание он получил благословение, десяток вареных яиц и полезный совет — как скостить пятнадцать, а то и все двадцать верст пути.
— Впереди болото, — сказал священник. — Тракт делает огромную петлю, а ты иди напрямик. От храма к лесу и дальше тянется тропинка, она и доведет тебя по сухому до постоялого двора в Дрюкове. Только на всех развилках выбирай левую тропку и следи, чтобы солнце светило в правую щеку.
Саша поблагодарил за совет и зашагал по указанной тропинке. Через час ходьбы солнце странным образом переместилось и стало светить в затылок, потом и вовсе в левую щеку, а тропинка растворилась в болоте. Возвращаться назад было не в Сашиных привычках, он решил точно следовать совету, пошел напрямик и вскоре заблудился.
Березовый лес сменился чахлым, словно ржавчиной изъеденным кустарником, земля под ногами ходила ходуном и сочилась гнилой водой. Ярко-зеленые пятна трясины обступали Сашу со всех сторон.
Только к вечеру ему удалось выбраться на твердую землю. Вокруг шумели сосны. Он еле держался на ногах от усталости. Костюм его был в грязи, искусанное оводами и гнусом лицо распухло и бугрилось шишками. Он уже не кричал, не звал людей, а понуро брел куда-то, не разбирая дороги.
Внезапно лес кончился, и Саша увидел саженях в тридцати от себя едва различимую в сумерках коляску.
— Стой! — крикнул Белов осипшим голосом, боясь, что коляска растает в темноте, исчезнет, как мираж, и напролом через ракитник бросился к дороге.
Сидящий на козлах кучер пронзительно завопил, кубарем скатился на землю и кинулся бежать, продолжая вопить с таким ужасом, словно ожидал выстрела в спину.
— Умоляю, возьмите меня с собой, господа! — выдохнул Саша, с трудом открывая дверцу, и увидел, что просить было некого — коляска была пуста.
Похоже, ее оставили в большой спешке. На сиденье валялись пистолет и скомканный плащ, здесь же стоял открытый сак, полный бутылок. Одна из бутылок, на четверть опорожненная, стояла на полу. Когда Саша дернул дверцу, она упала, и вино пролилось на торчащий из-под сиденья плед. Саша схватил бутылку, поднял плед и увидел под ним ящик с увесистым замком. Он допил вино, аккуратно закрыл ящик пледом и пошел осмотреть коляску снаружи.
Причину задержки понять было нетрудно — коляска застряла в большущей луже и словно осела под тяжестью пирамиды из чемоданов, сложенных на крыше. Лошади стояли по колено в грязи. Завидев Сашу, они пытались переступить ногами, чтобы выбраться из топи, но сразу отказались от этой привычки и замерли, лениво помахивая хвостами.
Кучер не возвращался. Измученный Саша залез в коляску, поел вареных яиц и не заметил, как заснул.
Разбудил его далекий крик, который он вначале принял за волчий вой.» А-а-а «, — доносилось с болот, слов разобрать было невозможно. Саша сложил руки рупором и стал кричать в ответ:
— Здесь, здесь! Идите сюда!
Далекие голоса приближались. Вскоре Саша увидел двигающиеся огни фонарей, и через несколько минут к коляске подошли трое мужчин, ведущие под уздцы лошадей.
Первый из них, молодой человек в дворянском платье, сунул в руки Саши фонарь и принялся радостно хлопать по коляске.
— Она! Всемилостивый боже… Она! Моя коляска! Поверите ли, сударь, — молодой человек, казалось, ничуть не удивился присутствию Саши, — я уже не чаял найти ее. Здесь кругом болота, и если бы не ваш голос, мы плутали бы до утра. А где ямщик?
— Удрал! Видно, принял меня за злоумышленника.
— Бездельник! Поверите ли, он совсем не знает дороги. А трус! Всю дорогу морочил мне голову разбойниками! По пути моего следования размыло мост. Мы поехали в объезд, попали в эту ужасную топь. Голубчики, — повернулся он к своим спутникам, как выяснилось, ямщикам с постоялого двора, — вы командуйте, а мы будем помогать. Не стоять же здесь до утра!
— Толкать будете, барин. Лошади отдохнули, впятером небось выдюжат.
Ямщик аодал знак, лошади и люди дружно навалились и» выдюжили «, коляска выбралась из топи.
— Боже, на кого мы похожи! Наплевать, почистимся утром. Прошу вас! — Молодой человек любезно распахнул перед Сашей дверцу коляски.
РНИ уютно расположились на сиденье, открыли бутылку вина.
— С кем имею честь? — галантно спросил незнакомец.
— Курсант навигацкой школы Белов.
— Чрезвычайно рад. Граф Комаров к вашим услугам. Куда путь держите?
— В Петербург.
— Не откажите в любезности воспользоваться моей коляской. Наш путь частично совпадает, хотя я еду гораздо дальше.
Утром на постоялом дворе Белов с трудом узнал в холеном щеголе того простого и веселого малого, с которым ночью они вытаскивали из грязи коляску. Комаров был разодет, накрахмален, напомажен. Атласный вышитый камзол с подкладными плечами скрывал полноту, обозначивал талию. Граф поминутно охорашивался и трогал мизинцем крупную, овальной формы мушку, словно опасался, что она улетит.
Это был тип придворного франта, которых позднее окрестили» петиметрами «. Они были воспитаны на французский манер, и все отечественное подвергалось их насмешке и осуждению. Заботы, помыслы, таланты этих великосветских кавалеров были посвящены, с точки зрения нормального человека, сущим пустякам: чтобы штаны сидели по фигуре, чтоб в этих штанах лежала табакерка самого модного фасону, чтоб эту табакерку уметь изящно открыть и с томной улыбкой похвастать перед такими же петиметрами. Саша презирал таких людей, но втайне завидовал их светскости и удачливости.
Показная томность, однако, не сделала Комарова менее разговорчивым, только слова он стал произносить с растяжкой и круглил губы, словно дул в невидимую дудку.
— Не желаете ли вина? — говорил он за завтраком, — Это не наша русская дрянь. Это великолепное французское вино. Пенится, как морской прибой. А вкус!.. Так на чем я остановился? Ах, да… Я не люблю Лондон. Я люблю Париж. В Париже всякий день праздник и все поют…
— Да? — поддерживал Саша светский разговор.
— А в Лондоне все ходят в глубоком молчании. И еще туман. Там всюду жгут уголь и топят камины. Белье к вечеру становится черным от сажи. Как там ходить прилично одетым?… Так на чем я остановился? — продолжал он, когда коляска затряслась по ухабам. — Ах, да… Лондон. Я нигде не видел таких дорог, как в Англии. Засыпаны хрущом, укатаны катками, знаете ли… И чудесные портшезы — двухме-естные коляски. — Он легко икал после сытного завтрака. — Их можно получить за весьма умеренную пла-ату. Запад есть запад… Вчерашняя история могла случиться со мной только в России. Ди-ик-ая страна! Если бы человек мог сам выбирать, где ему родиться!
За обедом Комаров продолжал:
— … вообразите, на подъезде к Лондону надобно в руке держать четыре гинеи, потому что неминуемо разбойники начнут стучать тебе в стекло пистолетом. Это у них вроде пошлины, и все к ней привыкли. Ха-ха-ха! Мне рассказывали, что воры в Лондоне имеют свой клуб. По виду они вполне приличные люди. Правительство знает всех по имени, но не может арестовать — нет улик. Улики — вот безделица! Зачем улики, если точно знаешь, что он вор? И представьте себе наших разбойников и их клуб где-нибудь у Никитских ворот… Нелепость! Они все беглые. Их надо хватать и сечь батожьем. Без всяких улик!
- Предыдущая
- 25/95
- Следующая
