Я - Златан - Ибрагимович Златан - Страница 10

Один раз велосипед, который я украл, украли у меня. Я стоял беспомощно возле арены, путь домой был долог, а я был голодным и нетерпеливым. Пришлось украсть еще один велосипед, стоящий возле раздевалок. Взломал замок. Это был хороший велосипед, и я был осторожен, припарковывал его подальше, чтобы старый владелец вдруг не заметил. Но через три дня нас позвали на собрание. Уже тогда все знали о моих проделках. Собрание обычно подразумевает проблемы и проповедь. И я сразу же начал придумывать умные оправдания. Мол, это не я, а мой брат. Как оказалось, собрание было посвящено велосипеду помощника тренера.

– Кто-нибудь видел его?

Никто не видел. Никто кроме меня. Но в такой ситуации лучше молчать. Это работает. Ну или можно поидиотничать: «О-о-о, простите, мне очень жаль вас, у меня тоже украли велосипед». Но чувствовал я себя паршиво. Что же делать? Вот так невезуха! Это был велосипед ассистента тренера. Ты должен уважать тренеров. Я знал это. Они рассказывают про зональную игру, тактику… Но я пропускал это всё мимо ушей. Продолжал дриблинг и всякие разные штуки. Слушай не слушая! Моя философия. Но красть велосипеды у тренера? Это не входило в неё. Я волновался и подошёл к помощнику.

– Вы знаете, я взял ненадолго ваш велосипед. Была кризисная ситуация. Одноразовое использование! Вы получите его обратно завтра.

И я натянул самую большую улыбку, и я думаю, что в каком-то роде меня это спасло. Моя улыбка мне очень помогала в те годы, и я мог придумать шутку, когда нуждался в спасении ситуации. Но это было не так просто. Если что-то исчезало, обвиняли меня. Конечно, это было логично. Я был бедным парнем. Когда у других были бутсы из кожи кенгуру, то у меня была обычная пара обуви за шесть евро, пара обуви, которую продавали рядом с томатами и другими овощами. Никогда не носил чего-то крутого.

Когда команда уезжала за границу, то у одноклубников были карманные деньги – по тысячи две крон (200 евро). У меня было около двадцати крон, а папа иногда не платил арендную плату только лишь для того, чтобы я не остался дома. Это были большие жертвы. Но я не мог соответствовать своим товарищам.

– Приходи, Златан, поедим пиццы, гамбургеров, купим то-то и то-то.

– Неееет, давайте позже. Я не хочу есть! Я буду здесь если что.

Я пытался уйти, но остаться крутым. Работало хреново. Но и большого значения не имело. Возможно, где-то в глубине души я и хотел узнать их мир. Но я следовал по своему пути и это было моим оружием. Видел товарищей из моего типа гетто, которые пытались закрепиться на более высоком уровне. И всегда все получалось не так, как того хотелось. И я делал всё наоборот, усложнял. Вместо того, чтобы сказать: «У меня есть только 20 крон», я говорил «У меня нет ничего, ни копейки». Я был жестким парнем из Росенгарда. Я был другим. Это стало моим самоутверждением, самоопределением, и я наслаждался им всё больше и больше. Меня никогда не волновало то, что я ничего не знаю об идеалах шведов.

Иногда мы были боллбоями, когда играла старшая команда. Однажды «Мальмё» играл с «Гетеборгом», большая игра, и мои одноклубники сходили с ума от желания заполучить автографы у местных звезд, особенно у кого-то по имени Томас Равелли, который стал героем после отбитых пенальти во время чемпионата мира. Я никогда не слышал о нем, ничего не мог о нем сказать. Не хотел делать из себя дурака. Правда, чемпионат мира я смотрел. Но я был из Росенгорда. Мне не наплевать на шведов, но тогда я болел за бразильцев, за Ромарио, Бебето и остальную банду, и единственное, что меня интересовало в Равелли, были его шорты. Я размышлял о том, где бы украсть таких парочку.

Также мы продавали Biglotto (шведские лотерейные билеты), чтобы принести деньги клубу, но я понятия не имел, что это за лотерейные билеты и для чего они. Я никогда не слышал, как привлечь к своему товару внимание. Но я старался, чтобы продать эти билеты.

– Здравствуйте, здравствуйте. Меня зовут Златан. Извините за беспокойство. Хотите лотерейный билет?

Работало плохо. Я продал всего один билет и еще несколько рождественских календарей. Полный ноль, а теперь всё непроданное должен был купить мой папа. Это было несправедливо. Денег не было и не было необходимости покупать бесполезную вещь домой. Это было глупо, и я не понимаю, как они могли отправлять детей, чтобы они уподоблялись нищим.

Мы играли в футбол, мы выглядели потрясающе. Тони Флайджер, Гудмундур Мете, Матиас Конча, Джимми Таманди, Маркус Розенберг. И я. Я становился всё лучше и лучше, но они продолжали ныть. В основном родители. Они не сдавались. «Вот, он идет снова», - говорили они. «Снова мяч у него», «Он не подходит команде». Это вывело меня из себя. Кто, черт возьми, они такие, чтобы стоять там и судить меня? Было много желающих, чтобы я закончил с футболом. Но ведь все их слова это не правда. Но я действительно задумался о смене команды. Папы рядом не было, не было никого, кто смог бы меня защитить или купить дорогую одежду. Я должен был делать всё сам, я должен был доказать этим снобам, что они неправы. Конечно, я разозлился!

Кроме того, я не находил себе места. Я хотел действия, действия. Мне нужно было что-то новое.

Джонни Гьюленси, тренер юношей, слышал об этом и переговорил с клубом.

– Приходи один. Всем не угодишь. Мы теряем большой талант здесь!

Мой папа подписал для меня юниорский контракт. Я получил полторы тысячи в месяц, и это был, конечно, удар, я стал работать усерднее. Я упорно тренировал получение мяча за как можно меньшее количество касаний насколько это возможно. Но я не стал блистать ещё больше. Главным героем оставался Тони, а я продолжил впитывать как можно больше знаний, чтобы стать, по крайней мере, также хорош, как и он. Мое поколение в MFF напоминало бразильскую школу. Мы подстегивали друг друга. Все это было похоже на мамин блок и времена, когда мы качали разные финты, которые делали Роналдо и Ромарио. Мы повторяли их до тех пор, пока они у нас не получались идеально. Мы привыкли изредка помогать себе рукой, но бразильцы пинали его лишь ногами, мы возвращались к тренировкам, повторяли снова и снова. И в конце концов, пробовали финты в играх. Многие из нас пользовались этим. Но я сделал шаг вперед. Я пошел глубже. Я был более точен в деталях. Стал одержимым. Финты стали способом показать себя, я использовал ошибки игроков, несмотря на стоны родителей. Нет, я не адаптировался. Я хотел стать другим. Хотел понять требования тренеров, чтобы стать лучше. Но это не всегда было легко. Иногда мне было больно, наверное, из-за влияния ситуации, которая сложилась между папой и мамой. Во мне было много дерьма, которое должно было вырываться наружу.

В школе Сордженфри мне дали школьного надзирателя. Я был зол. Да, я был неряшлив. Может быть хуже, чем все они. Но надзиратель! Убирайся отсюда. У меня были хорошие оценки по таким предметам, как английский язык, химия и физика. Я не был каким-то наркоманом. Я даже не курил сигарет. Я просто совершил несколько глупых поступков. Но речь зашла о помещении меня в специальную школу. Они хотели заклеймить меня, чтобы я чувствовал себя, как будто бы я какое-то НЛО. Во мне что-то тикало, будто бы бомба. Нужно ли говорить, что я был хорош на уроке физкультуры? Может быть, я был немного рассеян в классном кабинете, мне трудно было корпеть над книгами. Но я мог сосредоточиться тогда, когда бил по мячу или яйцу.

Однажды на уроке физкультуры этот надзиратель следил за мной. При любом движении он следовал по пятам, точно тень. Тогда я разозлился. Я отбил мяч прямо ей в голову. Она была потрясена и просто ошарашенно смотрела на меня, потом позвонила моему папе и завела разговор о психиатрической помощи, специальной школе и всяком подобной дерьме, и вы знаете, что говорить об этом моему отцу нелегко. Никто не приемлет слышать гадости о своем ребенке. Он рассердился, прилетел в школу и в ковбойском стиле заявил:

– Кто вы такие? Приперлись сюда и говорите о психиатрической помощи? Она вам самим нужна. С моим сыном все в порядке, он хороший ребенок, так что вы все можете трахнуть себя!