Тридцатая любовь Марины - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 33
- Предыдущая
- 33/56
- Следующая
Лестница дивных, один сквозь другой просвечивающих миров поднимается из алтаря в Храме Женственности, в храмах Христа, в храмах демиурга Яросвета. Лестница поднимается в Небесный Иерусалим и наконец к преддвериям Мировой Сальватэрры…»
Все это было знакомо, любимо, дорого, как дорога юность, первая любовь, первый поцелуй…
«Новые пришельцы являются в Небесной России в особых святилищах, имея при этом облик не младенцев, а уже детей. Состояние вновь прибывших сходно именно с состоянием детства, смена же возрастов заменяется возрастанием просветленности и духовной силы. Нет ни зачатия, ни рождения. Не родители, а восприемники подготавливают условия необходимые для просветленной души, восходящей сюда из Готимны. В обликах некоторых братьев Синклита можно было угадать черты, знакомые нам во времена их жизни в Энрофе. Теперь эти черты светозарны, ослепительны. Они светятся духовной славой, истончены, облегчены. Производимая преображенным телом, их одежда светится сама. Для них невозбранно движение по всем четырем направлениям пространства, оно отдаленно напоминает парение птиц, но превосходит его легкостью, свободой, быстротой. Крыльев нет. Восприятию просветленных доступно множество слоев, нисходящие — чистилища, магмы, страшная Гашшарва. Восходящие — миры Просветления, круги ангелов, даймонов и стихиалей, миры инвольтаций других брамфатур, миры Высших Аспектов Мировых Трансмифов. Они вхожи и в темные шрастры — миры античеловечества, обитатели которых видят их, но бессильны их умертвить. Они входят и в наш Энроф, но люди способны их воспринять только духовным зрением…»
А на экране Брандо нес голую Шнайдер на плече, сажал в раковину, рычал и дурачился.
«Зрение, разрывающее оковы нашего пространства, различает вдали, за сферою российской метакультуры, небесные страны других метакультур, такие же лучезарные, исполненные неповторимого своеобразия. Подготовка в любви и взаимопонимании к творению небесной страны всечеловечества, священной Аримойи, — вот узы, связующие ныне синклиты и грады метакультур. Аримойя лишь недавно начата творением в четырехмерных мирах, а ее историческое отображение на земле будет символом и целью наступающего столетия. Для этого и совершилось низлияние сил Приснодевы-Матери из транскосмических сфер в высшие слои Шаданакара — сил, сосредоточившихся в одной божественной монаде, для этого и созидается в Небесной России небывалый храм, чтобы принять в него Ту, Чье рождение в четырехмерных мирах есть цель и смысл грядущего брака Российского Демиурга и Соборной Души. Исторически же, через осуществление этого великого Женственного Духа в Розе Мира начнется преобразование государственности всех народов в братство всех. В этом Российскому Синклиту помогают и будут помогать синклиты метакультур, а Синклит Мира примет от них и продолжит их труд, чтобы завершить его всемирным богочеловечеством».
Марина закрыла книгу, встала и пошла к выходу.
— Мариш, ты куда? — Стасик взял ее за руку, но она освободилась.
— Мне пора…
— Куда пора? Щас чайку попьем, я за краской съезжу. Потом все трахнемся.
Не отвечая и не оборачиваясь, Марина прошла в коридор.
— Эй, погоди… — Говно приподнялся с пола вразвалку двинулся за ней.
Проворный Стасик, опередив его, снова взял Марину за бледную безвольную руку:
— Ну что с тобой, девочка моя? Давай расслабимся, потремся телами.
— Мне пора. Дай мой плащ…
Говно отстранил Стасика:
— Я обслужу, Стас. Дай нам договориться.
— А чего ты?
— Ничего. Дай мне с девушкой поговорить.
— Пожалуйста, — Стасик по-мусульмански прижал худые руки к груди, — Мариночка, жаль что ты нас бросаешь. Заходи в любое время дня и ночи. Не отвечая, Марина запахнула плащ, открыла дверь и пошла вниз по широкой лестнице с модерновыми перилами.
Говно шел следом.
Когда дверь с грохотом захлопнулась, он обнял Марину за плечи:
— Погоди… давай здесь.
Его бледное лицо с пьяными глазами и красной надписью на лбу надвинулось, горячие губы ткнулись в Маринины.
Отведя назад руку, Марина ударила его с такой силой, что он упал на ступени, а звук оплеухи долго стоял в просторном подъезде.
Окончательно проснулась Марина только во вторник: на часах было без пяти двенадцать, возле батареи посверкивали осколки долетевшей-таки бутылки, одеяло сползло на пол. Голова слегка болела, во рту было противно и сухо.
Марина приняла ванну, напилась кофе и легла отдохнуть.
Сейчас ей казалось, что прошло не три дня, а три часа.
«К двум в ДК», — морщась, подумала она, — «Вчера прогуляла. Ну, ничего. Сашок покроет. Не в первой…»
Сашок — директор ДК Александр Петрович — был давно своим: в свое время Марина помогла ему продать налево казенный рояль.
«Господи… как время бежит. Думала еще денек поваляться. Ну ничего, ничего… а все-таки как тошно… омерзительно. Господи! Ты хоть помоги… Тридцать лет… Как быстро пронеслось. Недавно вроде. Марию в темноте целовала, играла ей…» Вздохнув, она подошла к инструменту, села, открыла крышку.
— Милые мои…
«Сколько времени провела за ними… Все царапинки и трещинки знакомы. Училась. Играла неплохо… Да что говорить — здорово играла. Если б пятый палец не раздробили — была б пианисткой, не хуже других…»
— Ну, что, августейший Август Ферстерович, попробуем?
Руки опустились на клавиши.
Звук показался резким и чужим.
Тринадцатый потек не тринадцатым, а каким-то триста тридцать третьим, чорте каким…
Никогда перекличка аккордов не была такой сухой и черствой, никогда родная мелодия правой не раскручивалась спиралью скуки и пустоты.
Марина с удивлением смотрела на незнакомые руки, так неумело месящие черно-белое тесто.
Она прекратила играть.
— Перепила наверно…
«Чорт знает. Нет, хватит. Так напиваться нельзя. А то совсем в животное превращусь. Да… А с чего я напилась? С тоски? Вроде б и не с тоски… Сашку с Тонькой выгнала? Ну так не в первой ведь. Аааа… конечно. Сон проклятый этот. Двадцать девять девок… Двадцать девять баб и тридцать лет. Постой, постой… Смотри-ка какое совпадение! Интересно. А может это и не баба будет? Мужчина? Парень, наконец. Неужели? Нет, но сон поразительный. Аааа! Так это явно знамение! Но парня… как-то и не хочется… Мужики они и есть мужики. А бабу? Чорт ее знает. Но приснился-то ОН…»
Марина посмотрела на фотографию. Впервые фото не вызывало никаких чувств.
«Лицо как лицо. Да и скажем прямо — очень обыкновенное лицо. Такое и у прола бывает и у сапожника… Человек великий, конечно, но что мне до того. Втюрилась, как дура какая-то в Алена Делона. Идиотка…»
Она подошла к фотографии.
ЕГО глаза смотрели с грустным равнодушием, маленький рот скупо сжался, в развале прядей было что-то коммунальное, двадцатилетней давности…
«Не твори себе кумира. А я сотворила. Нет, книги хорошие, что говорить. Но чего ж я так голову потеряла? Чудачка… Все равно что в Льва Толстого влюбиться…»
Слово «книги» заставило вспомнить все еще лежащий в сумочке Митин подарок.
Марина вытащила книгу, открыла, начала чиать и тут же бросила: слова, причудливо переплетаясь, складывались в замысловатый узор, на который сейчас смотреть не хотелось.
Зазвонил телефон.
Она сняла трубку.
— Мариночка? — спросил осторожный голос Леонида Петровича
—Да…
— Здравствуй.
— Здравствуй.
— Что с тобой?
— Ничего.
— Ты не больна?
— Нет…
— А что такая грустная?
— Я не грустная.
— Марин. Так может съездим вечерком, посидим где-нибудь?
— Не могу.
— Почему?
— Не могу. И не хочу.
—Что с тобой?
— Ничего.
— А хочешь — на дачу поехали?
— Не хочу.
— Марин, ну объясни мне…
— Леня. Я прошу тебя сюда не звонить.
— Как?
— Так! Не звони мне! Я человек, понимаешь?! Человек! А не шлюха подзаборная!
Она бросила трубку и с остервенением выдернула вилку телефонного провода из гнезда:
- Предыдущая
- 33/56
- Следующая
