Сердца четырех - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/41
• Следующая

— Двадцать восемь литров. Вы оказались правы, Генрих Иваныч.

— У меня глаз наметан, — усмехнутся Штаубе, усаживаясь за стол и наливая себе водки.

— Ой, как я устала, — Ольга опустилась на ковер рядом с баком. — Уже четыре часа? Давайте хоть шампанского выпьем.

— Нужно залить, а потом уже пить шампанское. Сережа! Принеси чемодан.

Сережа принес коричневый чемодан с металлическими углами, поставил рядом с баком. Ребров отпер маленьким ключом левый замок чемодана и осторожно вынул его: замок оказался массивной резиновой пробкой. Сережа вставил в отверстие широкую воронку. Ребров и Штаубе подняли бак и перелили его содержимое в чемодан.

— Вот так, — Ребров вставил пробку на место и запер, — теперь можно и шампанского…

Штаубе откупорил бутылку, наполнил четыре бокала.

— Первый раз в жизни Новый год не отмечала, — Ольга взяла бокал, посмотрела сквозь него на свечи.

— И я! — Сережа отпил из бокала.

— Поздравляю, друзья, — устало улыбнулся Ребров, — теперь у нас есть жидкая мать.

— И с Новым годом.

— Ура!

Они чокнулись и выпили.

— Кто будет баранину? — спросила Ольга.

Сережа и Штаубе подняли руки.

— А я пожалуй спать пойду, — Ребров потер виски.

— Иди, Витя. Ты бледненький, устало выглядишь.

— Переволновались, поди?

— Да… как-то все вместе. И сердце покалывает, — он взял мандарин, посмотрел на него и положил на место. — Жидкую мать — в малый подвал. И всем спокойной ночи.

Он вышел.

— Ребят, пойдемте в каминную, — предложила Ольга, — а то здесь прохладно. На огне баранину согреем, на шкурах поваляемся.

— Идея не плоха, — Штаубе налил шампанского, — только я сперва жидкую мать отнесу.

— Осилите один?

— Я, голубушка, вас могу до вахты донести и обратно! — обиженно воскликнул Штаубе.

— Правда? — улыбнулась Ольга.

Штаубе швырнул в огонь кость, облизал пальцы и потянулся к бутылке с водкой:

— Оленька… еще по одной.

— Мы не против, — Ольга лежала на медвежьей шкуре и ела грушу. Сережа спал на диване укрытый пледом.

— Этих людей тоже надо понять, — Штаубе передал Ольге рюмку, — что ж это — работали честно, перевыполняли план, жили впроголодь, защищали Родину, а потом им говорят: ваша жизнь, балбесы, — ошибка, вы не светлое будущее строили, а хуевый сталинский лагерек, который называется Союз Советских Социалистических Республик! С чем вас, ебена мать, и поздравляют благодарные потомки!

Он рыгнул, выпил, вытер губы полотенцем.

— Не знаю, — Ольга выпила, откусила от груши, — мне Инка Бесяева рассказывала, как ее с двумя подругами на цековскую дату возили и чем это кончилось.

— Чем?

— Трупом. Старший тренер «Спартака» по гимнастике взял свою любовницу — Инночку и двух ее подружек. И на дачу к зав. отделом ЦК. Там еще был зам. Тяжельникова и какой-то хуй из ЦК ВЛКСМ. Выпили, закусили, потом в баньку. Стали трахаться. И этот хуй комсомольский захлебнул девчонку спермой. Насмерть. А потом…

— Сриз форпи на ященковое! Есть партаппаратчики, а есть рядовые коммунисты, хули тут неясного! Ельцин же тоже был коммунистом!

— А мне Ельцин не нравится. У него лицо тяжелое какое-то…

— Главное, чтоб человек дело делал. Для честного коммуниста это значит — думать о нуждах народа, помогать налаживать производство, заботиться о неимущих. А для партаппаратчика главное — карьера, масть, подхалимаж! Он, пиздюк, готов начальству в жопу червем вползти и через рот вылезти! Таких надо давить, как гнид. А честный коммунист никому не помеха. Даже собственникам.

— У меня папаша был честным коммунистом, — Ольга размяла папиросу, закурила, — все воевал с партначальством. Два выговора и два инфаркта, — Или вот говорят: Сталин, Сталин! Злодей и убийца. А то, что он аграрную страну превратил в индустриальную — забыли. Культ личности — это правильно, на хуй это нужно. Но дисциплина нашим разъебаям нужна, как хомут для бешеной лошади! Они без дисциплины вон что творят: убивают, поджигают, рэкетируют! Он бы им показал — рэкет! Такой бы, блядь, рэкет устроил, что срали бы и ссали со страху без продыха! В Сибири бы на лесосплаве рэкетировали!

— Мой папаша тоже Сталина уважал, но не за индустриализацию, а за Отечественную войну…

— За войну?! Да за это его живьем сварить и собакам выбросить! Он, гад рябой, армию обезглавил, Тухачевского с Якиром расстрелял, пересажал честных командиров! Такую сволочь, как Мехлиса, приблизил! Позволил немцам в первый день всю авиацию разбомбить на хуй!

Ольга вздрогнула, папироса выпала из ее пальцев. Она закрыла лицо руками и всхлипнула.

— Что? Что такое? — наклонился к ней Штаубе.

— Не хочу я… не хочу… жуок… — простонала она.

— Да бросьте вы, — он положил ей руку на плечо, — вам — и бояться?

— Я не боюсь! Я не хочу, чтобы Нина!

Штаубе вздохнул, поднял папиросу и бросил в огонь:

— Ольга Владимировна, Нина человек подготовленный. Соколов-то не лучше, правда?

— Я не хочу… не хочу! — всхлипывала Ольга.

— Жуок не вчера придумали, что ж теперь мучиться? Выпейте-ка лучше, да гоните тоску-печаль. Нам без анестезии нельзя.

Он разлил остатки водки по рюмкам, приложил горлышко бутылки к губам и подул. Бутылка отозвалась протяжным звуком.

Неделя прошла в подготовке к Делу №3. 8 января в 9.12 утра все собрались в кабинете Реброва.

— Попрошу всех перевести часы, — сказал Ребров, — сейчас 11 часов 28 минут.

Он подождал, пока Штаубе, Сережа и Ольга переводили стрелки ручных часов, и продолжил:

— Итак, Дело №3. От его исхода зависит наше будущее. Оступиться мы не имеем права. А также не имеем права на малодушие, нерешительность, непрофессионализм. В 12.10 мы входим в министерство. В 12.30 мы должны выйти из него с готовым результатом. В 12.45 — завод. Дальнейший график времени зависит от обстоятельств. Вопросы есть?

— Можно я понесу? — спросил Сережа.

— Нельзя, — Ребров встал. — Ну, двинулись.

— С Богом, — пробормотал Штаубе.

Они спустились вниз, оделись и вышли из дома.

— Опять подтаяло, — Ольга сощурилась на тусклое солнце.

• Предыдущая
• 23/41
• Следующая