Противостояние. Том II - Кинг Стивен - Страница 15
- Предыдущая
- 15/172
- Следующая
Он вырубился и медленно откинулся на спину. Только что откупоренная банка пива выпала из его разжавшейся руки. Пиво пролилось на ковер. Ящик опустел, и, по подсчету Мусорщика, Малыш один выпил двадцать одну банку. Мусорщик не мог понять, как такой маленький человечек может выпить столько пива, но он хорошо понимал, что настало время убираться прочь. Он знал это, но чувствовал себя пьяным, слабым и больным. Больше всего на свете ему хотелось хоть немного поспать. В этом же нет ничего такого, правда? Малыш продрыхнет всю ночь, а может быть, и половину завтрашнего утра. У него полно времени, чтобы немного подремать.
Он прошел в другую комнату (на цыпочках, несмотря на коматозное состояние Малыша) и как можно плотнее закрыл дверь — получилось не очень плотно. Ударная сила пуль расшатала петли. На столике стоял механический будильник. Мусорщик завел его, поставил стрелки на полночь, поскольку не знал (да его это и не волновало), который час на самом деле, а потом поставил будильник на пять утра и улегся на кровать, даже не скинув тапочек. Через пять минут он крепко спал.
Через какое-то время он проснулся в тусклых сумерках наступающего утра; запах пива и рвоты сухой волной обдавал ему лицо. Что-то было рядом с ним в постели, что-то гладкое, горячее и извивающееся. Первая паническая мысль, закравшаяся в его голову, была о ласке, которая каким-то образом вылезла из его сна про Небраску и стала реальной. У него вырвался дрожащий стон, когда он понял, что зверь, лежавший с ним в постели, хоть и небольшой, но все-таки слишком велик для ласки. У него раскалывалась голова от выпитого пива и безжалостно стучало в висках.
— Хватай меня, — шепнул в темноте Малыш. Руку Мусорщика сжали и подвели к какому-то твердому, цилиндрическому и дергающемуся предмету. — Подрочи меня. Давай же, дрочи, ты знаешь, как это делается, я понял это сразу, как только первый раз поглядел на тебя. Давай же, ты, мать твою, подрочи… подрочи меня.
Мусорщик знал, как это делается. Во многих смыслах это было облегчением. Он знал это по многим ночам в тюряге, Говорили, что это плохо, что это извращение, но то, что делали извращенцы, было лучше того, что делали некоторые другие — те, кто ночами затачивал ручки от ложек, и те, что просто лежали на своих койках, хрустели костяшками пальцев и поглядывали на тебя с ухмылками.
Малыш положил руку Мусорщика на ствол того сорта, в котором тот разбирался. Мусорщик сжал его и начал двигать рукой. Когда все закончится, Малыш снова заснет. И тогда он уберется отсюда.
Дыхание Малыша стало прерывистым. Он принялся шевелить бедрами, подлаживаясь под движения руки Мусорщика. Мусорщик поначалу даже не понял, что Малыш одновременно расстегивает его пояс и стягивает его джинсы и трусы к коленям. Мусорщик не противился. Не важно, что Малыш хочет запихнуть ему. Мусорщику пихали и раньше. От этого не умрешь. Это не отрава.
Потом его рука застыла. То, что неожиданно прижалось к его заднему проходу, не было плотью. Это была холодная сталь.
И вдруг он понял, что это такое.
— Нет, — прошептал он. Глаза его расширились от ужаса в темноте. Теперь в зеркале он смутно видел это нависшее над его плечом смертоносное кукольное личико с волосами, лезущими прямо в налитые кровью глаза.
— Да, — шепнул в ответ Малыш. — И ты не прекращай дрочить, Мусор. Не смей прекращать, мать твою. А не то я возьму и нажму спуск у этой штуковины. И разворочу весь твой говнопровод. Болвашки, Мусорок. Веришь в эти хенки-пенки?
Скуля, Мусорщик снова начал двигать рукой. Его скулеж сменился слабыми вскриками от боли, когда ствол револьвера 45-го калибра стал, вдавливаясь, крутясь и разрывая ткани, проталкиваться в него. Но возможно ли, чтобы это его возбуждало? Да, вполне.
В конце концов его возбуждение дошло до Малыша.
— Нравится, верно? — выдохнул Малыш. — Я знал, что понравится, ты, мешок с говном. Нравится чувствовать его у себя в заднице, а? Скажи «да», сучонок. Скажи «да», или отправишься прямиком в пекло.
— Да, — проскулил Мусорщик.
— Хочешь, чтобы я делал это с тобой?
Он не хотел. Возбудился он там или нет, но он не хотел. Однако он понимал, что лучше в этом не признаваться.
— Да…
— Да я бы не стал трогать твой отросток, будь он даже бриллиантовым. Делай сам. Зачем, по-твоему, Бог дал тебе две руки?
Сколько это продолжалось? Одному Богу могло быть известно, только не Мусорщику. Минуту, час, век — какая разница? Он был уверен, что в момент оргазма Малыша почувствует две вещи: горячую струю спермы маленького чудовища у себя на животе и дикую, страшную боль от пули-болвашки, вгрызающейся в его кишки. Последняя клизма.
Потом бедра Малыша замерли, пенис конвульсивно дернулся в руке Мусорщика. Его ладонь стала скользкой, как резиновая перчатка. Мгновение спустя револьвер был вытащен. Беззвучные слезы облегчения покатились по щекам Мусорщика. Он не боялся смерти, по крайней мере на службе у темного человека, но он не хотел умирать в этой темной комнате мотеля от руки психопата. Так и не увидев Циболы. Он бы помолился Богу, но инстинктивно сознавал, что Бог не обратит сочувственное ухо к тем, кто присягнул на верность темному человеку. Да и разве Бог сделал хоть что-то для Мусорщика? Или, если уж речь зашла об этом, для Дональда Мервина Элберта?
В наступившей тишине Малыш фальшивым, хриплым голосом затянул песенку, постепенно погружаясь в сон:
— Я узнал своих дружков… понял, что это такое… да-а-а-а, и плохим парням совет… вы оставьте нас в покое…
Он начал похрапывать.
«Теперь я уйду, — подумал Мусорщик, но он боялся шевельнуться, чтобы не разбудить Малыша. — Я уйду, вот только удостоверюсь, что он на самом деле спит. Пять минут. Пять — не больше».
Но кто знает, как долго тянутся пять минут в темноте, может, честнее будет сказать, что пяти минут в темноте вообще не существует. Он ждал. Он погружался в дремоту и выныривал из нее, сам не зная, что задремал. И вскоре он незаметно соскользнул в сон.
Он был на темной дороге, высоко-высоко в горах. Звезды, казалось, сияли так близко, что до них можно было дотянуться рукой, казалось, их можно просто снимать одну за другой с неба и класть в банку, как светлячков. Стоял жуткий холод. Было темно. Завороженный сиянием звезд, он смутно видел живые лики скал, сквозь которые была выдолблена эта дорога.
И в темноте что-то шло к нему.
А потом раздался его голос, идущий из ниоткуда и отовсюду:
«В горах я дам тебе знак. Я покажу тебе свою мощь. Я покажу тебе, что случается с теми, кто идет против меня. Жди. Наблюдай».
Красные глаза стали раскрываться в темноте, словно кто-то выставил впереди три дюжины сигнальных ламп с экранами на них, и теперь этот кто-то снимал экраны парами. Это были глаза, и они окружили Мусорщика роковым кольцом. Сначала он подумал, что это глаза ласок, но когда кольцо сжалось вокруг него, он увидел огромных серых горных волков — уши у них были выставлены вперед, пена капала из темных пастей.
Он испугался.
«Они не для тебя, мой хороший и верный слуга. Ты видишь?»
И они исчезли. Их словно и не было — эти тяжело дышащие серые зверюги исчезли.
«Наблюдай», — сказал голос.
«Жди», — сказал голос.
И сон кончился. Он проснулся и обнаружил, что в окно комнаты мотеля проник яркий солнечный свет. И в этом свете стоял Малыш, казалось, ничуть не пострадавший от тесного содружества с компанией «Адольф Курс» прошлой ночью. Его волосы снова были уложены в прежние локоны, и он восхищенно пялился на свое отражение в зеркале. Свою кожаную куртку он повесил на спинку стула. Заячьи лапки свисали с пояса, как крошечные трупики с виселицы.
— Эй, сучок! Я уж думал, придется снова покропить тебе ладошку, чтоб ты проснулся. Пошли, у нас впереди большой денек. Сегодня много чего должно случиться, я прав?
— Конечно, прав, — ответил Мусорщик с загадочной улыбкой.
- Предыдущая
- 15/172
- Следующая
