Первый субботник - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 48

• Предыдущая
• 48/55
• Следующая

Лейтенант схватил его свободную руку и с силой заломил за спину:

– Спокойно, спокойно… Рольф.

На миг боль в глазах Лучинского сменилась злобным удивлением. Он приоткрыл перекошенный рот:

– Ненавижу… как я вас ненавижу…

– Это ваше право, Инна Терентьевна, – сухо улыбнулся Западов. – Я знаю, меня все в отделе считают сухарем, деспотом. Но, знаете, я и не пытаюсь казаться другим. С разгильдяями, с халтурщиками и прогульщиками, вроде Хохлова, я действительно деспотичен. С ними иначе нельзя. За это они меня и не любят.

– А я… люблю… – тихо проговорил Саша и опустил гитару. – И это я могу сказать кому угодно. И где угодно. Всему свету. Что я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя…

Она обняла его, поцеловала в лоб:

– Сыночек мой… единственный. Иди. И возвращайся с победой.

– А что ты все сомневаешься, что мы выиграем у англичан? – спросил Валентин.

– Как тебе сказать… – покачал головой Сотсков.

– Скажи прямо! – отрезал Мухамедов.

– Это трудно, Николенька… – опустила голову Зоя.

– Для стройотрядовцев нет трудностей! – засмеялся Олег.

– Ну да? – удивленно привстал Армен.

– Точно! – потряс газетой главный инженер.

– Не совсем, – уклончиво промолвил дед.

– Это как же? – спросил Ковшов.

– А вот так! – поднял голову Борька.

– Ну, хорошо, хорошо… – примирительно попятился отец.

– Ничего хорошего, – нахмурился председатель.

– Прямо уж! – рассмеялся Иванов.

– Вот, вот, – закивала официантка.

– Не может быть! – распахнула двери Ника.

– Весной все может!

Она пробежала через коридор и оказалась на улице. Густые цветущие липы обступили ее, пряный воздух вскружил голову. Ника остановилась, прижала ладони к вискам:

– Боже мой… как хорошо жить на этом свете!

Улица быстро кончилась. Владимир свернул, успев заметить в пыльной витрине, как свернул и шпик. Впереди лежала площадь. Справа возле неряшливо разросшихся тополей стояли пустые экипажи, рядом кружком – извозчики. По промытой дождем брусчатке ходили голуби. Из трактира доносилась скрипка.

Владимир поднял воротник пальто, глубже надвинул котелок и быстро зашагал, придерживая пальцем замок тяжелого саквояжа. Шпик шел следом. Ватага мальчишек выбежала из подворотни, с шумом пронеслась мимо Владимира. Он скосил глаз назад. Шпик настороженно двигался за ним, щурясь и помахивая тростью. Пройдя площадь, Владимир медленно свернул в переулок и побежал. Сзади раздалась длинная трель полицейского свистка. С площади ей переливчато ответил городовой.

Владимир свернул во двор, пронесся под пустующими бельевыми веревками и, забежав в подъезд, остановился. В подъезде было темно и сыро. Во дворе послышались быстрые шаги запыхавшегося шпика. За ним едва поспевал городовой. Они остановились посередине, злобно ругая Владимира, потом побежали дальше. Подождав минут пять, Владимир тихо вышел из подъезда, поправил котелок и спокойно зашагал к противоположному дому.

Оглянувшись, он открыл дверь парадного, поднялся по узкой деревянной лестнице на второй этаж и дернул набалдашник колокольчика обитой черным двери. Послышались торопливые шаги, дверь отворил низенький человек с остроконечной бородкой:

– Что угодно-с?

Владимир улыбнулся:

– У вас продается немецкое пианино?

– Пианино продано на прошлой неделе. Опоздали, – ответно улыбнулся бородатый:

– Входи. Мы тут как раз решаем, кому переходящий вымпел присудить – селивановцам или бетонщикам с шестой…

Владимир вошел в полную папиросного дыма комнату:

– Да неужели бетонщики селивановцев перекрыли?

– Выходит, что так! – качнул головой секретарь парткома и ввинтил папиросу в переполненную окурками пепельницу.

Старший лейтенант потрогал перебинтованную голову и слабо улыбнулся:

– Даже и не заметил тогда, как оцарапало. А щас ноет…

– Ничего, до свадьбы заживет, – потрепала его по плечу медсестра. – В следующий раз будешь знать, как по голубятням лазать, сорванец.

– Я не сорванец, – нахмурился вожатый. – А то, что мы сделали, это нужно для государства.

– Не думай только, что ты один заботишься о государстве! – замахал руками директор. – Я, дорогой мой, сорок лет в автомобильной промышленности и в автоматических линиях уж кое-что понимаю не хуже твоего!

– А я это не отрицаю, – потрогал заплывший глаз задержанный. – Но после того он ведь первый на меня бросился. Честное слово…

– Да будет врать-то! – тряхнула косичками Светка, жуя яблоко. – Не купили вы их, а просто натырили прошлой ночью. Я даже знаю, где.

– Это где же? – подошел Сталин к карте. – В районе сэверной Бэларуссии? Так я вас понял, товарищ Жуков?

– Немного правее, – откликнулся снизу Николай, подавая ему молоток. – И когда прибивать будешь, смотри по пальцу не попади…

– Что я, маленький, что ли… – недовольно пробурчал генерал, садясь в машину. – Я, брат, в свое время попроворней твоего был.

– Неужели? – удивленно присел Мук.

– Да, да, – закивал Дзержинский, кладя трубку на рычажки. – И сделаете это вы, товарищ Лацис.

– А я не буду, – казак выпрямился и потянулся к лежащей на топчане шашке. – А вот вас, гадов вислозадых, в капусту порублю! А ну, дуй отсюда к лешему!

Храмцова попятилась:

– Отойди… слышишь… отойди, а то закричу…

– Кричи, не кричи – все равно по-моему будет, – зло шепнул в затылок извивающегося белогвардейца Николай и принялся скручивать ему ремнем руки.

– Пропадай теперь, моя головушка! – запричитала Лукерья. – Что ж теперь станется?! Как жить-то будем? Как нам теперь людям в глаза смотреть?!

– Прямо! – милиционер встал из-за стола, передал ей паспорт. – Прямо и направо. Только не перепутайте.

– Постараюсь, – пробормотал Юсуп, прицеливаясь.

– Щас грохнет… – испуганно закрыла уши ладонями Татьяна. – Он шампанское сроду тихо не открывал. Вечно любит пошуметь…

– Ну, это мы пресечем сразу, – решительно встал Георгий. – С дебоширами няньчиться нечего.

– И правильно, товарищ, – поддержал его нарком. – А насчет вредителей вы не беспокойтесь. Этим займутся компетентные органы. Вредителям житья не дадим…

– Еще бы! Им дай, так они весь Ильменский бор сожрут, – лесник снял фуражку, вытер платком вспотевшую лысину. – Я вчера по окружной ехал, мимо протоки, так не поверите – вся дорога рябая от шелкопряда. Так и кишат, так и кишат. А по деревьям, так и говорить нечего. Облепили, как мошкара.

– А ты гони их, Мань! – высунулась из окна Зотова. – А то, что ни вечер – приходят и бренчат! Ни минуты покоя. Шпана чертова! А все Сонька! Это они к ней повадились!

– Ну и пусть ходят, – Алексей вытирал руки махровым полотенцем. – В конце концов, это не так плохо, что ученики ходят домой к учительнице. Лучше, чем в футбол гонять. А рассказать Ирине им есть что.

– Я думаю! – почтительно покачал головой сталевар, садясь рядом с Сережей. – Такой человек слово скажет – рублем одарит. Я Мироныча дважды слушал. Один раз у нас на заводе, другой – в Кремле, на съезде. И ты знаешь, сынок, – каждое слово помню! Как углем выжег те слова! Вот какой человек был…

– Почему – был? – спросил Дементьев. – Он и сейчас жив. Ходит где-то по нашей большой стране, пиво пьет, с девушками танцует. Улыбается. И вспоминает, как вместе с немцами наши деревни жег, да партизан в затылок расстреливал. Гад!

– Я не гад, а делегат! – засмеялся Колька. – Айда на Тверскую, там кимовцы агитки раздают!

– Да на кой черт мне они… – презрительно сплюнул Котях. – Я, по-вашему, сын кулака. И нечего меня в вашу комсомолию тянуть. Все равно не пойду.

– Пойдешь, милый, – погладила его по руке Алевтина. – Разве я тебя держать буду?

– Неужели не будешь?! – радостно схватил ее за плечи Павел.

– Не буду, – улыбнулась Крупская.

– Правда – не будешь? – понуро спросил Мокин, нарезая хлеб.

– Не буду! – мотнул головой Николаевский.

• Предыдущая
• 48/55
• Следующая