Столкновение миров - Кинг Стивен - Страница 72
- Предыдущая
- 72/173
- Следующая
Но дважды Вулф обнаружил, что какие-то силы мистическим образом запрещают ему убить жертву, и это тоже заставило его почувствовать этот мир домом. Это был вопрос места, а не морали. Именно место определило его действия. Первый раз это было на поляне в лесу, где он собирался свежевать кролика, затем на заднем дворе фермы, где на цепи сидел завывающий от страха пес. В то мгновение, когда он опускал лапу на это место, вдруг, как будто, электрический разряд проходил через его позвоночник. Это были священные места, а в священных местах Вулф не может убивать. Вот и все. Как и все священные места, они появились настолько давно, что в описании их можно употребить слово «древний», и Вулф почувствовал эту древность, ступив на задний двор фермы, почувствовал спрессованную за эти долгие годы в плотный ком энергию, сосредоточенную на маленьком участке. Как и крылатые люди, которых видел Джек, Вулф жил среди тайн и привык к ним.
И он не забывал своих обязанностей по отношению к Джеку.
В запертом сарае Джек столкнулся один на один сам с собой, со своим сознанием и характером более тесно, чем когда-либо в этой жизни.
Единственной мебелью в сарае была небольшая деревянная скамья, единственным развлечением — стопки журналов десятилетней давности.
Да и те он читать не мог, так как в сарае не было окон, в него практически не проникал свет. Лишь ранним утром лучи поднимающегося солнца пробирались в щель под дверью. Так что ему оставалось лишь листать журналы, просматривая картинки. Слова сливались в серые сплошные строчки, и читать было невозможно. Он не мог представить себе, чем будет заниматься следующие три дня. Джек подошел к скамейке, больно ударившись об нее коленом, и присел, чтобы подумать.
Одним из первых открытий, которое он сделал, было то, что время внутри сарая отличается от времени снаружи. Вне его секунды проходили быстрым маршем, сливаясь в минуты, которые тут же сплавлялись в часы. Целые дни пролетали, как будто их отсчитывал метроном. Целые недели.
У времени в сарае секунды растягивались, отказываясь двигаться, увеличивались, превращались в огромные секунды-гиганты, секунды-монстры. Снаружи проходил час за то время, что здесь тянулось четыре или пять секунд.
Второе, что понял Джек — это то, что думать о медлительности времени хуже всего. Как только ты сосредотачиваешься на нем, оно совершенно прекращает двигаться. Поэтому Джек принялся измерять размеры своего пристанища просто для того, чтобы отвлечься от мыслей о количестве секунд, которые содержатся в трех днях. Измерив в шагах длину передней и боковой стен, он пришел к выводу, что его камера имеет примерно семь на девять футов. По крайней мере, этого достаточно, чтобы лечь.
Если он обойдет сарай по периметру изнутри, то пройдет примерно тридцать два фута.
Если он пройдет сто шестьдесят кругов, то это составит милю.
У него нет никакой еды, но он может ходить. Джек снял часы и положил в карман, пообещав себе, что посмотрит на них только когда будет действительно необходимо.
Пройдя примерно четверть своей первой мили, он вспомнил, что в сарае нет воды. Нет пищи и нет воды. Он слышал, что за три-четыре дня от жажды никто не умирает. Когда Вулф вернется за ним, все будет в порядке. Ну, конечно, не совсем в порядке, но, по крайней мере, он будет жив. А если Вулф не вернется? Ему придется выломать дверь.
«В этом случае, — подумал он, — лучше попытаться сейчас, пока у меня еще есть силы».
Джек подошел к двери, толкнув ее обеими руками, и навесы скрипнули. Джек опять толкнул плечом дверь напротив скрипнувших навесов. Плечо заныло, но дверь даже не покачнулась. Он сильнее ударил плечом. Навесы скрипнули, но не подались ни на миллиметр. Вулф смог бы сорвать эту дверь одной рукой, но Джек не думал, что сможет сломать ее, даже если превратит плечо в гамбургер, молотясь об нее. Ему остается просто ждать Вулфа.
К середине ночи Джек прошел семь или восемь миль. Он сбился со счета, сколько раз он прошел сто шестьдесят кругов, но примерно раз семь или восемь. Во рту у него пересохло, в животе крутило. Сарай пропах мочой, хотя Джек старался мочиться у дальней стены, где доски треснули, и была надежда, что хотя бы часть мочи вытекает наружу. Все тело ныло, но казалось, что уснуть он не сможет. Согласно часам, прошло часа четыре, по времени сарая прошло уже больше двадцати четырех часов. Джек боялся лечь.
Он чувствовал, что его сознание не позволяет ему сделать это. Он пытался вспомнить все книги, который прочитал за прошлый год, каждого игрока Лос-Анджелес Доджерс… но все время прорывались навязчивые, беспорядочные, беспокоящие образы. Он видел Моргана Слоута, который продирает дыру в воздухе. Лицо Вулфа под водой, его руки, плавающие, как тяжелые бревна. Джерри Бледсо, извивающегося перед электрическим щитом, и очки, расплавляющиеся на его переносице. Глаза мужчины, внезапно желтеющие, и его руку, превращающуюся в клешню. Вставную челюсть Дядюшки Томми, лежащую на Сансет Стрит. К нему приближался Морган Слоут, и его лысый череп внезапно покрывался черными волосами. Но Дядя Морган приближался не к нему, а к его матери.
— «Песни толстяка Уоллери», — говорил он, проходя очередной круг в темноте. — «У тебя слишком большие ноги», «Я хорошо воспитан», «Взволнованный вальс», «Прекрати хулиганить»…
Оборотень Элрой тянулся к его матери, зловеще шипя, сжимал ее горло.
— Страны Центральной Америки: Никарагуа, Гондурас, Гватемала, Коста-Рика…
Даже когда он уже настолько устал, что ему пришлось лечь на пол и свернуться калачиком на полу, положив рюкзак вместо подушки, Элрой и Морган Слоут не выходили из его головы. Осмонд хлестал бичом по спине Лили Кавано, и в его глазах плясала радость. Вулф, огромный, массивный и совершенно лишенный всего человеческого, бросился вперед и получил пулю прямо в сердце.
Его разбудили первые солнечные лучи, и он почувствовал запах крови. Все его тело просило воды, и уже потом пищи. Джек застонал. Еще три ночи ему не пережить. Солнце, поднимающееся над горизонтом, позволяло рассмотреть стены и потолок сарая. Все казалось больше, чем ночью. Ему опять захотелось писать, хотя и казалось, что он не может себе позволить терять хоть каплю жидкости. Наконец, он понял, что помещение кажется больше, потому что он лежит на полу.
Затем он опять ощутил запах крови и посмотрел на дверь. В щель под дверью была просунута четверть освежеванного кролика. Полосы пыли и царапины показывали, что его просовывали под дверь. Вулф пытался кормить его.
— О, Боже, — простонал Джек. Освежеванные лапы кролика чем-то напоминали человеческие. Желудок Джека свело. Но вместо того, чтобы вырвать, Джек вдруг рассмеялся, пораженный абсурдным сравнением. Вулф вел себя как кот, который каждое утро приносит своему хозяину мертвую птицу или дохлую мышь.
Двумя пальцами Джек осторожно взял подарок и закинул его под лавку. Ему все еще было смешно, но на глаза наворачивались слезы. Вулф пережил первую ночь трансформации, и Джек — тоже.
На следующее утро появился абсолютно анонимный, почти овальный кусок мяса с косточкой, обломанной с обеих концов.
Утром четвертого дня Джек услышал, как кто-то спускается по склону оврага. Испуганная птица, вскрикнув, шумно взлетела с крыши сарая. Тяжелые шаги приблизились к двери. Джек приподнялся на локтях и глянул в темноту.
Перед дверью остановилось что-то огромное. Сквозь щелочку в двери была видна пара порванных дешевых мокасин.
— Вулф? — тихо спросил Джек. — Это ты?
— Дай мне ключ, Джек.
Джек сунул руку в карман, вынул ключ и вытолкнул его наружу между мокасинами. Большая коричневая рука появилась в поле зрения и подобрала ключ.
— Ты принес воды? — спросил Джек. Несмотря на то, что он мог позволить себе немного жидкости из «подарков» Вулфа, он страдал от серьезной дегидратации. Его губы пересохли и потрескались, язык был тяжелым и сухим. Ключ провернулся, и Джек услышал щелчок открывающегося замка.
- Предыдущая
- 72/173
- Следующая
