До самых кончиков - Паланик Чак - Страница 2

Вот ей и чудилось, что причиной провала на экзамене послужила эта подспудная тяга. В душе Пенни претила мысль заниматься юриспруденцией. Ее цели были списаны с лозунгов радикалисток вековой давности: ну как же, стать адвокатессой, соперничать с мужчинами на равных!.. А заимствованная цель – все равно что чужая ноша: тянет. С десяток миллионов женщин успели реализоваться в этой сфере. Нет уж, Пенни нужна собственная мечта, вопрос лишь в том, какая именно.

Выяснилось, что девочку-паиньку мечта обошла стороной; не явилась она и прилежной начетчице закоснелой идеологии университетской профессуры. Впрочем, Пенни находила утешение в мысли, что подобный кризис переживают все ее ровесницы. Коли свобода досталась им в наследство, они обязаны расширять границы во имя будущего поколения молодых женщин. Осваивать новые территории.

Ну а пока абсолютно новаторская, уникальная мечта не посетила ее прелестную головку, Пенни, стиснув зубы, преследовала старую: занимать низ пищевой цепочки в юридической конторе, бегать начальству за пончиками, таскать стулья для совещаний и параллельно готовиться к переэкзаменовке.

Даже сейчас, в двадцать пять, она опасалась, что момент-то, поди, упущен.

Пенни не привыкла доверять личным природным инстинктам и позывам, дико боялась, что так и не сумеет раскрыть в себе глубинные таланты и чутье. Свои особые дарования. Что вся жизнь будет растрачена на цели и амбиции с чужого плеча. Нет, ей хотелось власти, права хозяйничать – той примитивной, но необоримой силы, что стоит выше гендерных ролей. Мечталось о первородном волшебстве, которое древнее самой цивилизации.

Набираясь храбрости перед третьим экзаменом, Пенни устроилась в «Брум, Брум и Бриллштейн», престижнейшую манхэттенскую фирму. Взяли ее, конечно, не в совладельцы, зато и не младшим стажером. Да, порой приходилось бегать в «Старбакс», что размещался на первом этаже, за полудюжиной срочных латте и капучино из сои, но ведь не каждый же день, верно? Ну-у, иногда просили притащить пару-тройку стульев для серьезных переговоров – все равно ведь не стажер? Нет-нет, пусть Пенни Харриган и не была оперившимся адвокатом, ничтожной практиканткой ее точно не назовешь.

Рабочий день в конторе тянулся медленно, хотя случались и приятные неожиданности. Сегодня, к примеру, Пенни услышала гул, отраженный башнями нижнего Манхэттена. Грохотал вертолет, приземлявшийся на небоскреб. На крышу вот этого самого здания, только шестьюдесятью семью этажами выше, доставили по-настоящему крупную шишку. Пенни стояла внизу, в вестибюле, нагруженная картонкой с полудюжиной горячих венти-мокачино, и ждала лифта. Полированная сталь дверей отражала ее как есть. Не писаная красавица, конечно. Но и не уродка. Не дылда, но и не пупс от горшка два вершка. Блестящие, ухоженные волосы каскадом ниспадают на плечи, обтянутые скромной, но со вкусом подобранной блузкой от «Брукс бразерс».

Глаза карие. Большие и честные. А еще…

И тут ее безмятежное, чистенькое лицо – ни тебе прыщей, ни, слава богу, угрей – вдруг исчезло. Двери лифта распахнулись, и на девушку хлынула толпа здоровяков в одинаковых темно-синих пиджаках. Пиджаки двигались с агрессивной решимостью, словно на поле расчищали путь атакующей звезде американского футбола, локтями отжимая любопытствующую публику. Оттесненная в сторонку, Пенни вытянула шею, пытаясь разглядеть, из-за кого весь сыр-бор. В толпе взметнулись руки с мобильниками, нащелкивая фото и ведя съемку поверх чужих голов. За напирающей стеной из темно-синей саржи Пенни ничего не могла разобрать, однако стоило вскинуть глаза, как со всех экранчиков глядел знаменитый образ. Кругом жужжала и деловито попискивала электроника. Забормотали, зашуршали рации. С заднего плана донеслось сдавленное рыдание.

Женщина, запечатленная мириадом мобильников, вытирала щеки кружевным платочком, вымазанным слезами пополам с тушью. Не узнать этого лица – даже за огромными солнечными очками – было невозможно. А если и оставались сомнения, они отпадали при виде ослепительного голубого сапфира, качавшегося в ложбинке идеально сформированной груди. Судя по тому, что читают в очередях на кассу в супермаркетах, этот изумительный, без единого изъяна камень считался крупнейшим в истории и весил порядка двухсот каратов. В свое время он украшал лебединые шеи египетских фараонш. Римских императриц. Русских цариц. «Спрашивается, из-за чего может рыдать обладательница эдакого сокровища?» – недоумевала Пенни.

Внезапно все встало на свои места: вертолет, некая мегазнаменитость, а теперь на выход спешит вот эта травмированная жизнью красотка. Плюс к тому сегодня в графике старших партнеров ее фирмы стояло снятие показаний. По крупному иску на алименты после гражданского брака.

– Алуэтта! Алуэтта! – вырвался из толпы мужской голос. – Вы его до сих пор любите?

– Примите его обратно? – подхватила какая-то женщина.

Толпа затаила дыхание, коллективно предвкушая ответ.

Плачущая красавица, запечатленная мобильниками со всех углов и ракурсов, вздернула изящный подбородок.

– Меня не выбросят как мусор!

В видоискателях сотни камер дернулся ее подбородок.

– Максвелл – лучший любовник из всех, кого я знала…

Вопросы сыпались дождем, но охрана уже распахнула двери, ведущие на улицу, где у обочины дожидался кортеж из лимузинов. Представление закончилось.

В центре этого ажиотажа стояла французская актриса Алуэтта д’Амбрози. Шестикратная призерша «Золотой пальмовой ветви». Четырехкратная оскароноска.

Пенни сгорала от нетерпения списаться по электронке с родителями и сообщить им потрясающую новость. В этом и заключался один из плюсов работы на «Би-Би-Би»: тут разносить кофе куда лучше, чем торчать дома. Поди встреть настоящую кинозвезду в Небраске.

Кортеж скрылся за углом. Все завороженно смотрели ему вслед, как вдруг Пенни услыхала дружелюбный оклик:

– Эй, Омаха!

Голос принадлежал ее коллеге Моник. Та щелкала пальцами, пытаясь привлечь внимание подруги. На фоне Моник с ее кристалликами «Сваровски», наклеенными на фарфоровый лак маникюра, с ее длинными дредами, вплетенными бусинами и перьями Пенни сама себе показалась серым воробышком.

– Нет, ты видела! – зачастила она. – Это же Алуэтта д’Амбрози!

Моник протиснулась ближе.

– Слушай, Омаха, тебя на шестьдесят четвертом все обыскались. – Она ухватила Пенни за локоть и потащила к лифту. Стаканчики горячего кофе в картонке заходили ходуном, угрожая в любую секунду расплескаться. – Старикашка Бриллштейн созвал большой военный совет, и им срочно нужны стулья.

Выходит, она угадала. Сегодня берут показания в деле «д’Амбрози против Максвелла». Все знали, что иск затеян из чистой вредности. Богатейший мужчина встречался с роскошнейшей из женщин на протяжении ста тридцати шести дней. Пенни знала о романе в подробностях благодаря очередям в супермаркете. Нью-йоркские кассирши напоминают осенних мух: пока расплатишься за подтаявший пломбир, успеешь прочитать «Нэшнл инкуайрер» от корки до корки. Если верить таблоидам, во время совместного отдыха на Фиджи мультимиллиардер подарил возлюбленной огромнейший сапфир. Ах, Фиджи, архипелаг мечты!.. А потом взял и разорвал отношения. Будь на их месте другая пара, на том бы все и кончилось, но за ними ведь наблюдал весь мир! Скорее чтобы сохранить лицо, уязвленная пассия потребовала пятьдесят миллионов долларов в качестве компенсации за моральный ущерб.

Не успели приятельницы шагнуть в лифт, как вслед раздалось:

– Эй, шельмочка!

Обе девушки обернулись как по команде – в их сторону спешил улыбающийся молодой человек в полосатой деловой «тройке». Лавируя среди народа в вестибюле, он уже подбегал к лифту.

– Меня обождите!

Ему оставалось всего ничего, когда Моник всерьез взялась за кнопку закрытия дверей. Посверкивая кристалликами на ногте, ее большой палец затрепетал, словно морзянкой отбивая сигнал бедствия. Впрочем, за полгода жизни в Нью-Йорке Пенни еще не доводилось видеть, чтобы на кнопку лифта жали меньше двадцати раз подряд. Двери захлопнулись перед самым носом юного адвоката.