Жуков. Портрет на фоне эпохи - Отхмезури Лаша - Страница 9

Второе событие лета 1914 года, отраженное в «Воспоминаниях», касалось Георгия напрямую. Его двоюродный брат и лучший друг Саша Пилихин решил идти добровольцем на фронт и звал его с собой. «Вначале мне понравилось его предложение, но все же я решил посоветоваться с Федором Ивановичем [Колесовым] – самым авторитетным для меня человеком». Ответ рабочего, который, само собой, читает «Правду», содержит идеологическую направленность, которую маршал хотел придать рассказу о своей юности: «Мне понятно желание Александра: у него отец богатый, ему есть за что воевать. А тебе, дураку, за что воевать? Уж не за то ли, что твоего отца выгнали из Москвы, не за то ли, что твоя мать с голоду пухнет?.. Вернешься калекой – никому не будешь нужен»[28]. В этом эпизоде присутствует все, что высокопоставленный советский военачальник должен был сказать о той войне: ленинское определение ее характера как империалистической, не высказанный открыто, но подразумевающийся лозунг «У пролетариев нет отечества», легенды о политически активном отце, якобы высланном из Москвы в 1905 году, и о крайней бедности семьи. Как мать могла умирать с голоду, если сын зарабатывал по 25 рублей в месяц? Когда маршал писал эти строки, данное противоречие не бросилось ему в глаза. А они могли быть написаны только им или Миркиной, поскольку в не правленном цензурой варианте «Воспоминаний» Колесову приписываются те же самые слова. «Эти слова меня убедили, и я сказал Саше, что на войну не пойду. Обругав меня, он вечером бежал из дому на фронт, а через два месяца его привезли в Москву тяжело раненным[29].

Вот так Георгий, просвещенный марксистско-ленинским учением, преподаваемым ему рабочим Колесовым, избежал идеологической ловушки, расставленной ему двоюродным братом, этим мелкобуржуазным шовинистом, спешившим защищать свои классовые интересы. Вполне возможно, что этот Колесов действительно был большевиком. К 1914 году ленинская партия установила свой контроль над крупнейшими московскими профсоюзами, а «Правда» выходила тиражом в 40 000. Но, чтобы услышать аргументы Колесова, чтобы отказаться от предложения Саши – друга и двоюродного брата, Георгий должен был иметь по-настоящему развитое политическое сознание. Интересовался ли он политикой в 18 лет? Никаких подтверждений этому не имеется. В своих «Воспоминаниях» он утверждает противоположное: «В то время я слабо разбирался в политических вопросах»[30]. Во всех местах, где говорится о политике, чувствуется фальшь. В действительности, как признаёт Жуков, «скорняки отличались тогда своей аполитичностью. […] Мастер-скорняк жил своими интересами, у каждого был свой мирок»[31]. У нас нет никаких оснований думать, будто Георгий Жуков отличался в этом от своих коллег и что его отказ пойти на фронт добровольцем в 1914 году имел под собой политические мотивы, поскольку у нас нет абсолютно никаких подтверждений того, что он в то время проявлял хоть какой-то интерес к политике или военному делу либо был движим интернационалистскими побуждениями. Логичнее предположить, что он сохранил ту огромную настороженность к войне и армии, что существовала у мужика. Летом 1914-го в России было немало бурных проявлений патриотизма, но лишь со стороны образованных слоев в крупных городах. В деревнях же, напротив, были равнодушие, непонимание и фатализм. Д. Оскин, один из редких летописцев этой войны, описывавший ее с крестьянской точки зрения, передает, что семейные мужики приходили на призывные пункты в полной депрессии, остальные были мрачными и молчаливыми. Эти подавленные люди подняли бунты, разгромив в тридцати одном округе сотни складов спиртного, закрытых по распоряжению правительства. Под воздействием алкоголя они штурмовали вокзалы, магазины и даже частные дома. В докладе министра иностранных дел указывается, что по дороге на фронт солдатами было убито 225 человек, в том числе 60 полицейских. Брошенный режимом клич «За веру, царя и Отечество!» не вызывал трепета в душе молодого скорняка, который продолжал вести жизнь простую, но уже лучшую, чем жизнь его родителей.

Действительно ли Саша был мелким буржуа и шовинистом, в чем его подозревал двоюродный брат? Его последующий жизненный путь, о котором Георгий умолчал, опровергает это предположение. А ведь он вел себя политически правильно, и будущему маршалу не следовало бы его стыдиться, совсем наоборот. Саша был ранен на фронте, как пишет Жуков, но не через два месяца после прибытия туда. И вернулся он отнюдь не инвалидом. Из воспоминаний его брата Михаила мы знаем, что старший из Пилихиных вышел из военного госпиталя в ноябре 1917 года и отправился долечиваться к матери, в Черную Грязь, неподалеку от Стрелковки, и пробыл там до 1918 года, а потом добровольцем пошел… в Красную армию. Он погиб под Царицыном, будущим Сталинградом, сражаясь против белых. Зачем Жуков придумал эту инвалидность – несовместимую с его возвращением на фронт в 1918 году? По той же причине, по которой умолчал о вступлении двоюродного брата в Рабоче-крестьянскую Красную армию: чтобы не разрушать целостность идеологически окрашенного описания своих детства и юности. История о кузене, вернувшемся калекой, провоевав всего два месяца, выдумана исключительно для подтверждения слов рабочего Колесова о характере Первой мировой войны. Возможно, Георгий также хотел избежать параллелей между его поведением и поведением Саши. Из двух двоюродных братьев один продолжает готовиться к свадьбе с выгодной невестой Марией Малышевой, а другой тем временем идет на фронт, где проведет три года и будет тяжело ранен. Жуков, как и огромное большинство русских людей того времени, не был заражен воинственным патриотизмом и не считал, что судьба матушки-России зависит от исхода Первой мировой войны. Его поведение контрастирует и с поведением его будущего друга, Ивана Баграмяна, который, будучи моложе его на один год, в 1915 году пошел воевать добровольцем. Конечно, мотивацию Баграмяна, отправившегося сражаться с турками, как раз в это время учинившими резню его соплеменников-армян, понять легко. Но ведь и другие будущие соратники Жукова пошли в 1914 году на фронт добровольцами: русские Павел Батов, Родион Малиновский и Александр Василевский и полурусский-полуполяк Константин Рокоссовский.

Наконец, в первом издании жуковских мемуаров обойден молчанием еще один эпизод, разрушающий выдумки о тяжелом детстве. Михаил Пилихин в своих воспоминаниях рассказывает, что его отец, дядя Миша, предложил Георгию помощь в уклонении от призыва в армию. Георгий, по словам Михаила, отказался. Зачем надо было умалчивать о предложении дяди и собственном решении, которое свидетельствует только на пользу тому, кто его принял?

Ответ, очевидно, заключается в огромной сумме, которую стоило в то время фиктивное медицинское свидетельство, освобождавшее от службы в армии. Выходит, дядя, чей сын воевал на фронте, так сильно любил племянника, что готов был пойти на большие финансовые жертвы, чтобы избавить того от той же участи. Подобное признание было бы подобно мощному заряду динамита, на клочки разносящему сказку о дяде-эксплуататоре с каменным сердцем.

Неужели Жуков так легко принес в жертву идеологии память о дяде, который так много для него сделал? Все не так просто. В десятом издании «Воспоминаний», вышедшем в 1990 году, восстановлен абзац, вырезанный цензурой в 1969 году: «Мой хозяин, ценивший меня по работе, сказал: «Если хочешь, я устрою так, что тебя оставят на год по болезни и, может быть, оставят по чистой». Я ответил, что вполне здоров и могу идти на фронт. «Ты что, хочешь быть таким же дураком, как Саша?» Я сказал, что по своему долгу обязан защищать Родину. На этом разговор был закончен и больше не возникал»[32]. Значит, о целостности идеологически выверенного рассказа о юности Жукова больше беспокоились Миркина или цензурный комитет, чем он сам.