Жуков. Портрет на фоне эпохи - Отхмезури Лаша - Страница 13

В Изюме, в барачном лагере, где проходит его подготовка, Жуков наверняка подобающим образом отпраздновал взятие 7 июня Луцка – древней столицы Волыни, потерянной в ходе великого отступления 1915 года. В частях проводятся торжественные построения, о новости пишут в газетах. Но для Жукова радость этой победы в один из ближайших дней будет омрачена мстительностью одного унтер-офицера – инструктора, который невзлюбил его и не допустил до выпускного экзамена. И это, как пишет Жуков, несмотря на то, что у него были отличные оценки. Но, может быть, в действительности дело объясняется возможной неграмотностью этого унтер-офицера, предложившего Жукову отказаться от должности командира отделения и остаться при нем писарем. Жуков отказался и был за это наказан: отчислен из команды.

Этот факт достаточно серьезен, чтобы Жукова вызвали к капитану – командиру учебной команды. Его реакция, описанная в «Воспоминаниях», очень показательна: «Я порядком перетрусил, так как до этого никогда не разговаривал с офицерами. „Ну, думаю, пропал! Видимо, дисциплинарного батальона не миновать“». Это может показаться невероятным: за десять месяцев службы рядовой Жуков ни разу не вступал в контакт с офицером. Ни в одной другой армии, за исключением, может быть, японской, не существовало такой пропасти между офицерским и рядовым составом: пропасти интеллектуальной, экономической, идеологической и даже языковой, отражавшей полное отсутствие единства в обществе царской России. В романе Михаила Шолохова «Тихий Дон», любимой книге Жукова, по словам одной из его дочерей, Эллы, простой казак Григорий Мелехов так описывает свою первую встречу с офицерами императорской армии: «Глядя на вылощенных, подтянутых офицеров в нарядных бледно-серых шинелях и красиво подогнанных мундирах, Григорий чувствовал между собой и ими неперелазную невидимую стену; там аккуратно пульсировала своя, не по-казачьи нарядная, иная жизнь, без грязи, без вшей, без страха перед вахмистрами, частенько употреблявшими зубобой»[48].

Жуков заходил дальше в своих обвинениях в адрес царских генералов, обличая в своих «Воспоминаниях» «оперативно-тактическую неграмотность высшего офицерского и генеральского состава». Разумеется, в 1916 году, будучи рядовым кавалеристом, он не мог вынести подобное суждение. Следовательно, маршал задним числом выносит свой приговор, отражающий общее мнение генералов Красной армии об их предшественниках. После смерти Жукова (1974) советские историки, такие, как, например, Иван Ростунов, опровергнут это мнение. Этому примеру последуют их англоязычные коллеги; чтобы не перечислять всех, назовем только Джейкоба Киппа и Дэвида Р. Джонса. Наряду с действительно некомпетентными командирами, в царской армии служили превосходные строевые командиры и талантливые военные теоретики, достойно проявившие себя в ходе Первой мировой войны. В 1940–1941 годах сам Жуков будет работать бок о бок с одним из таких ненавистных ему «золотопогонников», маршалом Шапошниковым – единственным человеком, к которому Сталин уважительно обращался по имени-отчеству (Борис Михайлович) и которому разрешал садиться и курить в своем присутствии. Алексей Алексеевич Брусилов, настоящий профессионал в военном деле, несмотря на свое аристократическое происхождение и воспитание, перейдет на сторону большевиков со многими другими способными генералами, такими как Величко и Клембовский, а также с двумя бывшими царскими военными министрами – Поливановым и Верховским. Все они в 1920–1921 годах будут советниками молодой Красной армии.

Но вернемся к рядовому Жукову. Он был доброжелательно встречен своим капитаном, москвичом и бывшим ремесленником, как и он сам. Жуков сильно удивился тому, что офицер разговаривал с ним по-доброму. Этот случай явно не соответствует стереотипному образу офицера – выходца из дворянской среды. Хотя в цели нашей работы не входит анализ социального состава офицерского корпуса императорской армии, все же заметим, что этот капитан из простого народа, так по-доброму поговоривший с Жуковым, для 1916 года был фигурой типичной. Каждая военная реформа, начиная с 1870 года, все шире и шире открывала двери к получению офицерских погон представителям самых разных классов. Армия более, чем какой бы то ни было другой государственный институт при старом режиме, способствовала развитию социальной мобильности[49]. Колоссальные потери 1914–1915 годов, выкосившие тысячи кадровых прапорщиков, поручиков и капитанов, заставили военное командование набирать замену им из низших слоев городского и даже сельского населения.

Видимо, решив, что из этого парня выйдет толк, капитан, командовавший учебной командой, отменил решение старшего унтер-офицера. Жуков мог держать экзамен и, после его сдачи, стал младшим унтер-офицером (то есть младшим сержантом). Вскоре после этого события он сфотографировался, оставив нам единственное материальное подтверждение своей службы в царской армии. На снимке он в форме, в фуражке с коротким козырьком, сбитой на правый бок, «по-казачьи». За исключением этого – одежда его безукоризненна, взгляд прямой, на волевом подбородке ямочка – вид весьма бравый. Похоже, молодой рабочий, ставший в 20 лет драгуном, действительно вошел во вкус военной жизни. Оценку полученной им подготовки он даст спустя полвека: «Оценивая теперь учебную команду старой армии, я должен сказать, что, в общем, учили в ней хорошо, особенно это касалось строевой подготовки. Каждый выпускник в совершенстве владел конным делом, оружием и методикой подготовки бойца. Не случайно многие унтер-офицеры старой армии после Октября стали квалифицированными военачальниками Красной Армии»[50]. Оценим это проявление корпоративного духа и дань уважения боевым товарищам: Рокоссовскому, Тимошенко, Буденному, которые все были кавалерийскими унтер-офицерами.

В начале августа 1916 года, ровно через год после призыва, Жуков вместе с четырнадцатью своими товарищами отправляется на фронт. Он садится в Харькове на поезд и медленно едет на юго-запад. «Ехали мы очень долго, часами простаивая на разъездах, так как шла переброска на фронт какой-то пехотной дивизии. С фронта везли тяжелораненых, и санитарные поезда также стояли, пропуская эшелоны на фронт. От раненых мы многое узнали, и в первую очередь то, что наши войска очень плохо вооружены. Высший командный состав пользуется дурной репутацией, и среди солдат широко распространено мнение, что в верховном командовании сидят изменники, подкупленные немцами. Кормят солдат плохо. Эти известия с фронта действовали угнетающе, и мы молча расходились по вагонам»[51]. Картина эта, достоверная для 1915 года, никак не сочетается с тем, что нам известно о состоянии русской армии летом 1916 года. Жуков здесь повторяет штампы советской пропаганды: царизм не смог выиграть Первую мировую войну, а вот Советский Союз сумел выдержать гораздо более тяжелое испытание – Вторую мировую. Хотя в целом такое суждение верно, оно не учитывает многих деталей, тем более что Жуков попал на Юго-Западный фронт, где улучшение положения царской армии было наиболее очевидным после только одержанной Брусиловым победы. В его полку, в его дивизии царили высокий боевой дух и отличная дисциплина. 10-я кавалерийская дивизия являлась элитным соединением, отлично проявившим себя еще в боях с турками в 1877 году. Она была одним из основных творцов одержанной 21 августа 1914 года победы над австро-венграми под Ярославице – в последнем крупном кавалерийском сражении, в котором сошлись 2500 всадников. Что же касается снабжения императорской армии, то усилия созданного 30 августа 1915 года Особого совещания по обороне привели к значительному увеличению производства оружия и боеприпасов. В сентябре 1916 года заводы выпускали около 3 миллионов снарядов, что в двадцать раз больше, чем в августе 1914 года. Советские историки умалчивали об этих достижениях, хотя именно благодаря им в ноябре 1917 года красные располагали запасами в 18 миллионов снарядов, которые позволили им сражаться в течение всего первого года Гражданской войны.