Форварды покидают поле - Халемский Наум Абрамович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/64
- Следующая
— Вот подлюга, от родного отца отказался,— сплюнул в сторону Степа.— Теперь понятно, отчего его мамаша на людей кидается, факт.
— Не волнуйся, мадам каждый божий день навещает этого борца за идею, носит ему куриный бульон и прочую жратву.
— А он где? В общежитии? — спросил Степан.
— У тетушки. Она держит мастерскую плиссе-гофре на Николаевской, возле кондитерской.
Свои замечания Олег — изящный и живой, как ртуть, красавчик с озорными глазами — сопровождает выразительной жестикуляцией, вызывая хохот товарищей.
— Бедный Керзон, он ведь у тети припухнет от голода!
— О, покинутые родители ничего не пожалеют для блудного сыночка, даже денег для уплаты комсомольских взносов.
Все рассмеялись. Лишь Славка Корж мрачно сказал:
— Илья вратарем не сыграет. Без Керзона нечего идти на стадион.
— Это верно,— согласился Марченко.— Его нужно притащить. Пусть Вовка и Степка сходят к нему.
— Сходить можно,— согласился я,— но вдруг он ударится в амбицию?
— В амбицию? А вы ему по сопатке — учить вас, что ли? — рассердился капитан.
— Его этим не возьмешь,— вмешался Олег.— Сказать ему надо так: «Не явишься на игру — вся команда пойдет в райкомол тебя, гада, разоблачать. Расскажем, какой ты борец за свободу. И про тетю, и про маму все расскажем».
Не откладывая, направляемся с Точильщиком на Николаевскую. Санька отказался идти с нами — он сейчас «болеет» Джеком Лондоном. Сидит, поджав ноги, как идол, и шелестит страницами. Только и слышно от него: «Белый клык», «Лунная долина»... Мартина Идена он считает лучшим парнем на земле.
На Николаевской возле цирка толпятся зеваки, говорят — приехал знаменитый укротитель львов. Мастерскую плиссе мы нашли в два счета, но не решаемся зайти. Из затруднения нас выводит сам Керзон. Собственной персоной появляется он на пороге, ленивый и вялый. Правда, узнав нас, он будто встряхнулся.
— Знаменитым форвардам рахат-лукум!
— Пламенный привет лучшему другу Сакко и Ванцетти! — съязвил я.
Стрела попала в цель. Пытаясь скрыть замешательство, он тянет из кармана папиросы «Дели».
— Шикарно живете, лорд.
Керзон мычит что-то неопределенное и приглашает присесть на лестнице, ведущей в мастерскую.
Тогда я завожу разговор о новом Оськином курсе. Эта пластинка ему явно не по душе, и он засыпает нас вопросами:
— Кто стоит на воротах? Седой Матрос в «гостинице» или на воле? Может ли Санька достать контрамарку на выступление укротителя львов?
— Ты собираешься стоять на воротах? — в упор спрашивает Степан.— На днях у нас знаменитая игра на Красном стадионе.
В глазах Керзона — изумление.
— На стадионе? Не трави!
Не дожить мне до рассвета.
— Ну и ну!
— Приходи завтра на тренировку.
— Не могу — собрание.
— Собрание? Нэпманов, что ли? — не сдержался я.
Да не могу, право. Меня принимают в кандидаты КИМа— как же не явиться на собрание?
Степан поднялся со ступенек.
— Так вот, слушай, кандидат КИМа: не придешь завтра — пеняй на себя. Федя сказал, факт: «Не придет Оська, выжмем из него куриный бульон, который мамаша носит подпольному нэпманюге, и пирожки ему тоже боком вылезут».
Оська побагровел.
— Постараюсь прийти, постараюсь, хлопцы, — обещает он, капитулировав без сопротивления. Известно, что все задиры и нахалы — трусы.
Я не даю Керзону опомниться:
— Уговори Славку тоже отказаться от своего бати, вдвоем вам веселей будет.
— При чем здесь Славка? — не понимает Керзон.
— Вы организуете нэпманскую ячейку...
Злоба блеснула в глазах вратаря:
— Иногда у меня большая охота дать тебе по уху.
Я ехидно улыбаюсь. За меня отвечает Степка:
— Но ты, факт, боишься получить сдачи. Нет, Керзон, подумай, какая же ты паскуда — отказаться от родного отца!
— Кто отказался, кто, я вас спрашиваю? — всполошился он.— Я просто на время ушел из дому и с батей обо всем договорился. Так надо, понимаете?
Нет, мы не понимаем и лишь многозначительно переглядываемся.
Керзон пытается смягчить разговор и миролюбиво предлагает:
— Есть предложение выпить у Семадени по стакану шоколада. Угощаю.
Я готов согласиться, но Степка бросил на Керзона испепеляющий взгляд:
— Давись, буржуй проклятый, своим шоколадом.
Шоколаду мне хочется ужасно, не могу понять Степкиного нелепого упрямства. Я, например, не вернул Керзону пачку папирос «Дели», и совесть меня нисколечко нс мучит. Но Степка любит ударяться в принцип. Подумаешь, какой Овод!
ВИСЯЧИЕ САДЫ СЕМИРАМИДЫ
Стопка разбудил меня с первыми лучами солнца. А можно бы еще поспать. Придем мы на биржу первыми — на зорьке или последними — в полдень, — разницы никакой. Нарядов нет, хотя «нарядная» действует.
«Нарядная» — широко распространенная игра, в ней участвуют и взрослые и подростки. Вот Степка нагнулся и положил голову на колени Илье, а тот ладонями закрыл ему глаза. Степке сегодня не везет, удары наносят ему сильные, он, естественно, указывает на самых рослых и отчаянных ребят, а на самом деле «благословляет» его тощий глухонемой паренек, на которого не может пасть подозрение. Тайком пытаюсь указать Степке «палача», но меня разоблачают и в наказание принуждают занять Степкино место. Страшен не сам удар, а его ожидание. Мысленно перебираю всех, кто рад на мне отыграться. Первый ожог по правой ягодице — и словно электрический ток проходит по телу, но упаси бог проявить слабость и скорчиться от боли, такое поведение лишь разжигает страсти. Илья щиплет мою правую щеку, этим он дает знать, с какой стороны притаился «палач», да он почти не закрывает мне глаза, но удар наносится с такой силой, что у меня мутится в голове и я ничего определить не в состоянии. Почему боль отдается в голове, когда бьют пониже спины, — понять не могу! Настоящий ребус! По-видимому, есть непосредственная связь. Лишь после пятого «наряда» случайно нахожу «палача». Жажда мести горячит кровь, я не в силах скрыть нетерпение, и после первого же удара меня разгадывают. Сколько раз мы со Степаном намеревались разработать специальный код для определения «палача»!
Некоторые части моего тела так закалились на бирже труда, что, пожалуй, даже шомпола теперь не страшны.
К полудню толпа на бирже редеет, мы идем по винтовой лестнице на крышу — отдохнуть. Степка сразу начинает храпеть. Солнце жжет немилосердно, по Точильщику все нипочем. Илья тоже засыпает мгновенно. С трудом удается растормошить их. Сегодня ведь матч на Красном стадионе — так, по крайней мере, заверил Федор Марченко.
Лишь ненадолго наползает на небо какая-нибудь тучка, вызывая тревогу: обычно в дни матчей льет дождь. Как видно, в небесной канцелярии к футболу относятся враждебно, и не без оснований: молодые ребята теперь отдают предпочтение футболу и вовсе перестали ходить в церковь.
«Молния» проводит тренировку перед матчем. Керзон, с повязанным на яйцевидной голове носовым платком, стоит на воротах. Юрка Маркелов, Олег Весенний и Санька поочередно бьют по голу. Утомленные беки и хавбеки лениво развалились на жухлой траве и курят.
Подле Марченко лежит потертый футбольный мяч. Завидя нас, капитан толкает его ногой:
— С тебя, Тарзан, сегодня один гол.
Тарзаном он называет меня только в минуты особого расположения.
Без всякого энтузиазма, мелкими пасами ведем со Степкой мяч к двум тополям. Они образуют естественные ворота шириной в два метра. Игра идет без вратаря. Здесь я непобедим. Ни один форвард не пробьет столько раз точно по воротам с одиннадцатиметровой отметки. Поэтому я охотно предлагаю Степану пари на пачку «Раскурочных».
— Можно,— не очень решительно соглашается Точильщик, заведомо зная, что пари он проиграет. Впрочем, ему не привыкать, он уже не раз проигрывал то пирожок с горохом, то пирожное «Наполеон» или бутылку «Фиалки». Степка часто поступает вопреки рассудку. В нем живет ослиное упрямство. Десятки раз оставался побежденным, а все еще готов биться об заклад. Ну что ж, мне терять нечего.
- Предыдущая
- 29/64
- Следующая
