Соленое озеро - Солоухин Владимир Алексеевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/30
- Следующая
До сих пор многие не перестают удивляться, как это так, семнадцатилетний мальчишка, вдруг – командир полка! За что, за какие такие заслуги? За чоновские заслуги, уважаемые сограждане, за чоновские. А заслуги у чоновца могли быть одни, опять-таки – чоновские.
У меня осталось в памяти вычитанное где-то, но осталось уже в обрывках, в частности, никак не могу вспомнить, о какой школе там велась речь. Суть же этой своеобразной притчи в том, что некий юноша учился в каком-то предосудительном учебном заведении. Скажем, в узко-целенаправленной партийной школе…, или, скажем, в инквизиторской школе, или (ближе к нашей действительности) в школе лагерных конвоиров, или просто на палача. И вот, оправдываясь, он говорит:
– Не один я там учился, нас там было много молодых людей…
– Да. Но зачем ты был первым учеником?
Иногда мне самому кажется неправдоподобным: как это четырнадцатилетний мальчик, ученик Арзамасского реального училища, оказался вдруг чоновцем? Как это Наталья Аркадьевна, мать Аркаши, сама упросила знакомого Ефима Осиповича Ефимова взять мальчика в отряд. Что это – сверхреволюционная сознательность? Жертвенность во имя революции? Или за этим что-то стоит? У меня есть догадка, доказать которую, разумеется, невозможно, но возможны косвенные рассуждения на эту тему.
Не так давно мой коллега Борис Николаевич Камов, автор двух больших замечательных очерков о смерти Колчака и о смерти адмирала Щасного, но также и автор апологетической – в духе соцреализма – книги о Гайдаре, выступил с новой публикацией об Аркадии Петровиче. Этой публикации он предпослал следующие слова: «Уже более двух лет в российской печати появляются статьи, в которых А. П. Гайдара обвиняют в организации и осуществлении массовых репрессий в годы гражданской войны… Между тем в этих публикациях не приведено ни единого документа, подтверждающего обвинения».
Дальше Борис Камов начинает рассказывать о Гайдаре 30-х годов и о том, как Аркадий Петрович несколько раз звонил наркому Ежову, пытаясь выручить свою бывшую жену Лию Соломянскую. Но это все равно, как если бы стали обвинять, скажем, Буденного в том, что он много зарубил шашкой людей, а в опровержение этого рассказали бы, что в тридцатые годы Семен Михайлович «курировал» племенное коневодство в СССР. Ну да, курировал. А в 20-е годы рубил шашкой людей. А насчет документирования… Вот вы, дорогой коллега, пишете об Иване Николаевиче Соловьеве, что он молодой хакаске, уличив ее в агентурной деятельности в пользу ЧОНа (Голикова), лично саблей отрубал по одному пальцы на руке. Ну и как же вы, Борис Николаевич, собираетесь документировать эту клевету на Ивана Соловьева? В духе и образе Голикова расстреливать, но вовсе не в духе и не в образе Соловьева обрубать пальцы юной хакаске.
Но вернемся к нашим косвенным рассуждениям, к нашим недокументированным предположениям о том, почему мать Аркаши Голикова, в четырнадцатилетнем возрасте, собственноручно отдала его в руки ЧОНа, в отряд своего знакомого Ефима Осиповича Ефимова.
Будучи мальчишкой лет двенадцати, Аркаша Голиков обзавелся огнестрельным оружием. Конечно, какой мальчишка не мечтает о револьвере, а тем более о маузере. А. Гольдин в своей книге о Голикове пишет:
«Он мечтал иметь свое оружие, настоящее, с патронами, чтобы и стреляло по-настоящему. И нужно оно было ему не для игр, не для того, чтобы похвастаться перед товарищами, а совсем, совсем для другого…» (подчеркнуто мной. – В. С. )
И дальше: «Купить револьвер в то время в Арзамасе, на базарной толкучке было нетрудно. А может быть, он приобрел его у раненого, находившегося на излечении в госпитале, или просто получил в подарок от кого-нибудь из раненых, потихоньку от госпитального начальства пронесших оружие в палату. Как бы то ни было, а у Аркадия появился револьвер».
Тему продолжает другой биограф Голикова, уже знакомый нам Борис Камов. «В сентябре семнадцатого возобновились занятия в реальном… еще летом (то есть, значит, летом семнадцатого, то есть, значит, в тринадцатилетнем возрасте. – В. С. ) он раздобыл себе небольшой маузер с двумя обоймами. Оружие привозили и продавали солдаты, «Нижегородский листок» печатал объявления: «Продается малодержаный револьвер с коробкой патронов». И он носил коротко-ствольный плоский маузер в кармане брюк.
И однажды (он дежурил в классе и, выгнав всех в коридор, распахнул окно) вошел с тремя ребятами из школьного комитета Федька и потребовал сдать револьвер.
– Какой еще револьвер? – прикинулся было он.
– Не запирайся, пожалуйста! Я знаю, что ты всегда носишь маузер с собой. И сейчас он у тебя в правом кармане. Сдай лучше добровольно или мы вызовем милицию…
Он рванулся к двери – Федька преградил дорогу. Он ударил Федьку – на него навалились остальные. Кто-то пытался выдернуть из кармана его руку, которой он крепко держал рукоятку маузера. «Отберут… Сейчас отберут», – пронеслось в голове.
И тогда, взвизгнув, выхватил маузер, большим пальцем вздернул предохранитель и нажал спуск…
Четыре пары рук мгновенно разжались, он успел, увидеть «будто ватные лица» и желтую плитку каменного пола, разбитую выстрелом… То был его первый выстрел». (Б. Камов. «Обыкновенная биография», стр. 38-39.)
Первый ли? – спросим мы. Маловероятно, что 12-13-летний мальчик с определенной тягой к оружию (а как потом выяснилось – и к убийству), носил много дней в кармане боевой маузер и не попытался из него стрелять. Так сказать, опробовать его в деле.
В этом контексте зловеще звучит фраза, вычитанная Б. Камовым в дневнике Аркадия Петровича. Вообще-тo Гайдар вел дневник, зашифровывая свои записи. Так, когда его мучили повторяющиеся сны, он отмечал: «Сны по схеме №1» или «по схеме №2». И вдруг оголенная, однозначная фраза: «Снились люди, убитые мною в детстве». Свидетельство, как говорится, из первых рук.
И возникает в мучительных снах, в кошмарах тема трех молодых прекрасных женщин, трех сестер-арзамасок. Если бы одна, было бы понятнее и проще. Мало ли? Ну влюбился подросток в русскую красавицу, если даже и старше его, и была недоступна, недосягаема и осталась светлой памятью на всю остальную жизнь. Но почему – три? И почему они приходили потом к взрослому чоновцу не светлой сказкой, а тяжелым кошмаром? Ведь именно в связи с памятью об этих трех загадочных сестрах он однажды обронил: «Если бы можно было возвратиться назад и начать сначала…» Документировать, как того требует Б. Камов, невозможно, но подсказывает интуиция: уж не хлопнул ли их юный р-революционер? Ведь, небось, сестры-то были дворянки или, во всяком случае, интеллигентки.
- Предыдущая
- 16/30
- Следующая
