Шесть гениев (сборник) - Гансовский Север Феликсович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/53
• Следующая

И даже Никколо дель Аббат с другими маньеристами! В жестокий век костров, инквизиции и разорений на своих полотнах они воплотили мечту о прекрасном и нежном человеке.

Я шел и шел. Тридцатилетний труд был окончен, мне не для чего было прежнее сосредоточение в себе.

Я стал смотреть в лица людей.

Они были разные, разные.

Я не такой, как все. Ну и что?

Может быть, все — не такие, как все?

Почтовый ящик у цветочного магазина на Риннлингенштрассе попался мне на глаза. Я вспомнил о письме Цейтблома. Оно так и пролежало у меня в кармане пиджака две недели с его смерти!

Я опустил конверт в ящик. Адрес, набросанный торопливой карандашной строчкой, привлек на мгновенье мое внимание чем-то странным. Я сделал несколько шагов от цветочного магазина и остановился. Черт возьми, письмо-то было мне! «Гроссенштрассе 8, 12. Кленку» — вот что значилось на конверте.

Что за номер?! Я вернулся к ящику и в растерянности схватился за него. Прохожие с любопытством смотрели на меня.

Я оставил ящик и пошел дальше.

Нет ли здесь какого-нибудь подвоха? Например, если на мою переписку наложен арест… В то же время сомнительно было, чтоб Бледный захотел сделать посмертный подарок своему шефу. Он всегда ненавидел своих хозяев — были ли то гитлеровцы или генералы из Пентагона…

Дождливая ночь позволила мне сделать то, что я хотел. Я поставил пятно у дверей полицейского Комиссариата, под утро вернулся домой, лег, проспал почти до четырех и потом начал собираться.

Имущества у меня немного, все поместилось в небольшом чемодане. Так уж вышло, что основное, чем я владел, всегда хранилось только в голове.

Надо было решать с аппаратом. Мне по-прежнему больше нравился второй вариант — уничтожить его где-нибудь за городом. Но я боялся случайности, только чудо спасло меня вчера.

Я сходил на кухню — хозяйка была где-то в комнатах, взял шолоток, вернулся к себе, поставил аппарат на подоконник и задумался…

Жаль было разбивать его так сразу. В конце концов, он был прекраснейшим созданием разума. Великие проблемы должны были быть решены, чтобы возникла эта вещица, и они были решены.

Почему не сделать еще одно пятно? Прощальное.

Я швырнул молоток на пол и принялся сооружать черную стену поперек комнаты. Пусть фрау Зедельмайер узнает, наконец, чем же я занимался в ее комнате. Это ее всегда так беспокоило. В дверь постучали.

— Пожалуйста, — сказал я автоматически.

На пороге стояла хозяйка. Мы уже около месяца не здоровались, и если я попадался ей на глаза, она всегда принимала вид незаслуженно оскорбленной добродетели. Сейчас ее губы тоже были надменно поджаты.

Она подала мне письмо Бледного.

Я начал было его распечатывать, услышал рядом тихий вздох, увидел вытаращенные глаза хозяйки и обернулся.

Проклятье! Я совсем забыл про черную стену.

Хозяйка выбежала, я в растерянности подошел к столу и взялся за аппарат.

Дверь опять отворилась. Дурнбахер шагнул в комнату. Из-за его плеча высовывалась перепуганная физиономия фрау Зедельмайер.

Неожиданно я ощутил полное и глубокое спокойствие. А зачем мне теперь унижаться перед ними?

Комната-то уже не нужна.

— Что вам угодно, господин крейслейтер?

Это прозвучало холодно и вежливо.

Мгновенье Дурнбахер смотрел на меня, потом сдавленно крикнул:

— Не выпускать!

И бросился ко мне, протянув руки.

С тем же спокойствием я пригнулся, пропустил над собой его руки, выпрямился, подождал, пока он обернется, и ударил его справа в челюсть.

Удар получился сухой, как вспышка. Дурнбахер еще стоял, но был уже разрушен. Глаза у него стали закатываться, лоб и щеки побледнели. (Все совершалось в течение долей секунды).

Я ударил его еще снизу, и он рухнул, складываясь сразу в коленях и в поясе.

— Hy, — сказал я, глядя на хозяйку.

Она крысой метнулась на площадку. Даже не очень торопясь, я взял молоток, несколькими удавами раздробил аппарат, ссыпал осколки в карман, перешагнул через лежащего Дурнбахера и спустился вниз по лестнице.

Проходным двором я вышел на Риннлингенштрассе и не узнал ее.

Начало вечереть, но не было обычного сияния неоновых реклам. Освещенная одними только газосветными лампами улица казалась непривычно темной и странным образом непривычно оживленной. Однако это было оживление особого рода. Магазины были закрыты. Люди не шли, а стояли там и здесь маленькими и большими группами. В воздухе висел возбужденный испуганный говор. Автомобилей было мало. Лишь время от времени на западную окраину города проезжали грузовики с войсками.

Я подошел к одной группе. Там главенствовал средних лет мужчина в котелке.

— В муниципалитете считают, что непосредственной опасности пока нет. Во всяком случае никто еще не пострадал от пятен.

— А радиация?

— Радиации они не испускают, — возразил мужчина. — Единственное, что может быть — это взрыв. Пятна поглощают световую энергию, ничего не отдавая взамен. Поэтому могут быть взрывы. Но не сильные.

— А почему тогда эвакуировали Вестгофен? — спросила женщина. Она сжала зубы и покачала головой. — Ну, если б знать, кто это делает.

Грохоча, проехала танкетка. Потом еще одна. Молодой парень с большой корзиной астр сказал:

— Что же мне делать? Я принес по адресу цветы, но там никого нет. И наш магазин тоже закрылся.

Девушка рядом со мной прошептала:

— Пятно у дверей в полицейский Комиссариат они огородили…

Ага, значит, дошло! Все во мне возликовало на миг, и я, усмехаясь, пвшагал дальше.

Угол Бремерштрассе и Парковой был закрыт. Две цепи полицейских перегораживали улицу. У входа в Комиссариат я увидел дощатую стену, которой обнесли место, где я поставил пятно.

Здесь в толпе преобладало мнение, что пятна все же являются источником радиации. Рассказывали, будто несколько полицейских уже получили большую дозу и положены в больницу. Передавали, что полностью эвакуирован район богатых особняков, где возле дома председателя банка появилось первое пятно…

Я проходил мимо Таможни, когда по улице понеслись крики:

— Экстренное сообщение! Экстренное сообщение!

Разыскивается Георг Кленк!

Парень с сумкой на боку раздавал листки.

У меня екнуло сердце. Так странно и страшно было услышать свое имя. Как если бы я оказался голым на тротуаре среди толпы. На миг я испугался, что я и сам не выдержу и крикну: «Вот он — я!» Потом я сказал себе: ты же хотел этого.

Мужчина рядом прочел вслух:

«Разыскивается Георг Кленк сорока трех лет. Каждый, знающий его местонахождение, обязан немедленно сообщить в полицию или ближайшему воинскому начальнику, а также принять все меры к задержанию упомянутого лица»…

Это был длинный-длинный вечер. Я шел, постепенно пробираясь к вокзалу.

У Гальбпарка толпа окружила группу солдат.

Разглагольствовал молодой офицер.

— Это физик, понимаете? Маньяк, человеконенавистник. От них все зло — от этих физиков и математиков. Один выдумывает атомную бомбу, как Эйнштейн, второй — водородную, а третий ставит пятна. Теперь важно, чтоб он не ушел к русским. Но мы охотимся за ним. Ему некуда деться…

«Охотимся!» У меня потеплело в душе, когда я услышал это слово. «Охотимся за одним типом», — сказал толстый штурмовик почти тридцать лет назад, когда я был мальчишкой и видел, как гнались за беглецом в Старом Городе. И вот теперь охотятся за мной. В этом была странная, не изведанная мной радость — присоединиться.

Я спросил:

— Но как же вы его поймаете?

Офицер вгляделся в темноту.

— Ему некуда деться. Весь город против него. Он нигде не укроется.

Однако то была ошибка, что я заговорил. В толпе меня трудно было увидеть и узнать, но голос человека так же индивидуален, как и его лицо.

Прошла минута, и вдруг кто-то взял меня сзади под руку. Осторожно. Трепещущим прикосновеньем.

Я обернулся. За моим плечом было бледное лицо Крейцера. Его губы шевелились. Он силился что-то выговорить и не мог. Следа не осталось от его обычной аккуратности. Волосы были растрепаны, галстук сбит на сторону, плащ надет как-то наперекос.

• Предыдущая
• 28/53
• Следующая