Некроманты (сборник) - Перумов Ник - Страница 53
- Предыдущая
- 53/122
- Следующая
…Почти пять лет прошло с той ночи, когда проклятые призраки наконец исчезли из дома братьев. Мишу тогда потерял сознание, а Айван отчетливо помнил все подробности: оторвав девку от брата, он выкинул ее прочь, в ту черноту, что ее породила. И в снежном вихре, этом рыке бездны, он тоже увидел высокую худую фигуру без лица. Силуэт из сгустка тьмы, омываемый нетающим роем снежных хлопьев, протянул длиннющие руки к девице, утягивая ее в свой мир. Но Мишу не видел, а Айван заметил, как обугленное распятие взлетело вверх, подкинутое одной из змеящихся прядей ведьмы. И в тот момент, когда руки-плети из снега уже смыкались над девой, металл вошел ей в живот и прядь, как живая, направила его слева направо и вверх. Крови не было. Были белые комки, вывалившиеся из чрева, и присыпанная снегом прощальная улыбка. Шум, шорохи и свист стали невыносимым гвалтом, и длинная фигура в метели задергалась, получив дважды мертвую добычу.
Айван чувствовал, как отнимаются обмороженные руки, но схватил брата, лежавшего без чувств, и потащил к выходу из комнаты. Дверь за ними захлопнулась сама, но то, что произошедшее – реальность, сомнений не вызывало. Как и то, что не время успокаиваться: братья в глухой обороне. Превозмогая боль, старший дотащил младшего до гостиной, сунул руку в погасший камин и сажей оттуда нарисовал на лице брата иероглиф «молчание». Так он сам прятался пять лет и так надеялся спрятать его от нечисти. В темноте, молчании и ожидании жутких атакующих тварей провел Айван эту ночь. Как тогда, в детстве, они с братом снова прятались от чужого мира, почему-то решившего, что эти двое людей должны мучиться или стать его частью. «Брата я вам не отдам!» – решил Айван тогда, хоть и не знал, что конкретно делать. Сеппуку Аны смешало все его преставления о ней. «Главное – продержаться до утра» – лишь это точно знал Айван. Но ни шорохов, ни стонов, ни шагов за стенами он больше не слышал, хоть и напрягал слух, превозмогая все растущую боль в руках. Лишь когда рассвело за окном, Айван, измученный событиями ночи и тупой распирающей болью, провалился в сон.
А наутро начался новый виток кошмара. Братьев разбудил констебль. В саду их дома нашли труп молодой девушки. Предстояло разбирательство. Невероятная истина, очевидно, была непригодна к рассказу в век, когда в науку и паровые машины верят больше, чем в силу проклятия. Мишу шепотом велел брату молчать или говорить только по-японски, делая вид, что не понимает языка полиции и судей. Перемазанных сажей, раненых, их забрали в участок, приняв за бродяг и грабителей. Несколько дней они провели среди нищих, сумасшедших, проходимцев и бандитов, пока кто-то из старых друзей отца не заехал навестить их в давшем трещину доме и, встревожившись, не начал поиски.
Конечно, братья были оправданы и выпущены через некоторое время: труп девушки подвергся осмотру, и стало ясно, что она замерзла еще прошлой зимой, как минимум полгода назад, и хозяева усадьбы тут совсем ни при чем. Но Айван понимал, что значили все звенья в цепи событий вокруг их семьи, когда говорили «полгода». Понял ли Мишу? Неизвестно. Младшему просто стало неинтересно жить. Что его сломало – события страшной ночи или время с отребьем в тюрьме, или что-то еще, старший брат не понял до конца. Навалилось слишком много дел, непривычных для двух молодых джентльменов, которые, по сути, никогда не жили без прислуги, а в «проклятый дом с трещиной» никто не хотел идти. Китайская пожилая пара оказалась сговорчивей. С ними в дом пришел относительный порядок, хороший чай и опий. Мишу все чаще именно так проводил вечера: с трубкой китайского зелья на диване в гостиной. Сначала он оправдывался, объяснял что-то про лекарства, а потом просто улыбался:
– Оно не сделает хуже, чем есть. Брат, незаслуженное проклятье никогда к невиновному не пристанет. Это зелье лечит. Все лечит, что болит. Попробуй, твои руки тоже будут болеть меньше…
Неизвестно, сколько тянулось бы это тягостное прозябание, если бы однажды Айван не получил в спину камнем. Так бывает, человек терпит, терпит град неприятностей, приворовывающую прислугу, скудный обед, не слишком чистые одежды и комнаты, но все как-то терпимо. Нерешенные задачи все как-то откладывает на завтра, на потом, на «пока подождем» и «время лечит», на «можно жить и так» и «эта жизнь лишь тлен, и дух томится в ожидании освобождения», но однажды какой-то соседский мальчишка кинет тебе в спину камнем и убежит с хохотом, потому что ты для него – одноглазый калека; проходящий экипаж обдаст тебя грязью из канавы, а на тебе последние чистые брюки – и ты вдруг понимаешь: «Все! Дальше так продолжаться не может! Лучше не будет! Это конец». С Айваном так и случилось.
Забрызганный грязью, он вбежал в дом и, увидев, что Мишу продолжает грезить на диване в гостиной, в засаленном уже халате, когда старая Яи тут же, при нем, прячет в складки одежды серебряную табакерку, он словно очнулся.
– Мы уезжаем, сегодня же, собирай вещи, – крикнул он брату и властно протянул руку к служанке. – Положи на место то, что взяла.
Старуха подчинилась, положив табакерку в покрытую шрамами руку мужчины.
– Ошибка, это ошибка, все время ошибка, – пробормотала она, но в ее голосе не было ни извинения, ни смирения, ни испуга. – Нет, это ошибка, господин. Я все исправлять.
– Убирайся, пока я не вызвал полицию! – Айван уже не хотел ничего слушать. Надоело быть щепкой в потоке вод судьбы.
– Нельзя брать то, что не знаешь, как работает, – сказала китаянка и посмотрела на Айвана выжидающе, – будет еще хуже. И брать то, что не надо брать.
– Верно, – сказал он. – Потому ты уволена. А табакерку, так и быть, оставь себе как плату.
– Господин начинает понимать, – старуха поклонилась и ушла. Но Айвану надоело слушать всякий бред. Он решил действовать. И это была первая настоящая победа. Победа над разливающейся в доме серой тоской.
Как тогда, в битве с призраками, Айван знал, что надо делать, и больше не раздумывал, не сомневался. Собрать чемоданы, купить два билета на ближайший корабль в Японию. В единственную страну, где он хоть что-то понимает. Долгая дорога без заходов в порт, смена обстановки и морской ветер должны будут промыть Мишу мозги, изгнать пары китайского зелья. Не только оно лечит. А дальше – пристроить брата там в одну из торговых миссий. Или при монастыре, что даже лучше, а самому – исправить то, что наделал. Если это еще возможно. Или сгинуть уже окончательно, чтоб «дух нашел освобождение».
Сейчас, как пять лет назад, Айван снова взялся за ту же ручку в виде разноглазой лисы. Меч снова был с ним, и снова нужно было задержать дыхание при входе в пыльную колдовскую лавку. Так учили древние свитки во дворце сёгуна. Мужчина вдохнул поглубже и отодвинул сёдзи.
Как и в прошлый раз, дверь закрылась сама, отрезав его от мира людей. Как и в прошлый раз, сумрак вокруг не был пустым. Но ничего не отражалось в лезвии меча. Не шевелилось за спиной. Никто не пытался высосать живое тепло из пришельца. Только где-то далеко, словно под кожей или за толстым стеклом и стенами, слышался гул и ритмичные удары. Сначала едва уловимо, так, что непонятно, морок это или твой пульс, потом все сильнее и громче, в такт с ударами сердца. Когда же воздух в легких закончился, когда кровь в висках застучала так сильно, что невозможно уже понять, сотрясаются ли стены или это галлюцинация, Айван выдохнул.
Ничего. Снова ничего. Он прислушался. Дыхание стало измерением времени. Вдох, выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Да, он услышал. Тихо-тихо, не громче, чем капли дождя, послышались удары о стекло. И так как больше Айвану некуда было идти, он пошел на звук. Вот тогда он увидел, что кто-то следует за ним, кто-то идет в темноте, повторяя каждый его шаг, каждое движение. Кто-то, кого замечаешь лишь краем глаза, кто-то, кто рядом, но держится в твоей тени.
Айван перехватил меч покрепче.
Чем ближе он подходил к скрытому источнику звука, тем сильнее приближалось к нему самому нечто в темноте, тем больше оно становилось, из бесформенного сгустка мрака проступали знакомые очертания. Но тощий силуэт человека без лица, который уже был заметен даже единственному глазу Айвана, словно перечеркивало что-то, шевелилось и пульсировало за черной спиной умертвия. Через затылок в мозг, как спица, вошел ужас. Необъяснимый страх темноты, холода и одиночества, когда все, что хочется, – это бежать, а пошевелиться нет сил. Айван снова почувствовал себя ребенком в шалаше среди ночного заснеженного леса. Холод сковал его руки, приморозив их к мечу намертво. Они отозвались болью, но стало только страшнее.
- Предыдущая
- 53/122
- Следующая
