Падает вверх - Полещук Александр Лазаревич - Страница 18
- Предыдущая
- 18/45
- Следующая
Заполучив в свои руки список портов, мы теперь находили описание каждого порта в отдельности. И читали друг другу до одурения глубины и оснащенность, на память заучивая отдельные исторические сведения, высказывания тех или иных авторитетов. Мы трудились подвижнически, и вот, наконец, наступил день экзамена.
— Вы осмелились прийти? — спросил Петров, когда мы переступили порог аудитории. — А собственно, кто вы такие? Я что-то не помню таких студентов…
Мы назвали себя.
— Мельников? Шелест? Принесите записку от декана, своих студентов я знаю…
Мы покорно вышли из аудитории, получили в деканате разрешение, вернулись обратно.
Петров рассеянно слушал ответ какого-то студента. Тот замирающим от волнения голосом что-то однотонно, до уныния однотонно, ему рассказывал.
— Придете в следующий раз, — сказал ему Петров, возвращая зачетку.
В аудиторию постепенно начал собираться народ, и наши и пятикурсники. Кто-то сообщил, что Мельников и Шелест дают Петрову бой, и это известие моментально облетело институт. Ребята смотрели на нас с сожалением. Нашли, с кем связываться, с Петровым! Только в глазах наших скромных «старичков» мы читали участие и поддержку.
— Берите билеты, — сказал Петров. — Даю вам… — он задумался, — даю вам по тридцать минут на подготовку!
— А мы можем отвечать без подготовки, — сказал Григорий неожиданно. — Правда, Мельников?
— Я думаю, что сможем отвечать и так, без подготовки, — с деланным спокойствием подтвердил я, а у самого в голове пронеслось: «Только бы досталась Индия, только бы Индия».
Я взял билет. Первым впросом стояло: «Индия, общий экономический обзор, основные порты и коммуникации».
Я подошел к столу, на котором лежал огромный английский морской атлас, и, раскрыв его, начал говорить немного нараспев, задрав голову кверху, стараясь как можно более точно походить на самого Петрова:
— Индия… Когда я слышу слово «Индия», я вспоминаю известное высказывание д'Аржансона, министра короля Франции Людовика Четырнадцатого:
«Мы имеем в Индии владения, которые я отдал бы за булавку…» Только купеческая аристократия Сити могла оценить значение Индии… — начал я, и мое обостренное желание во что бы то ни стало сдать этот экзамен «со звоном», оживленные лица студентов, трехдневная «энциклопедическая страда» сделали свое дело." Я был в состоянии экзальтации и, как потом уверяли ребята, повторил слово в слово лекцию Петрова, которую мы с Григорием пропустили. Петров был ошарашен. Я ответил на второй вопрос и на третий. Потом отвечал Григорий. Ему попался Руан, Руан, с которого все и началось, и он так же, как и я, немного нараспев, начал свое изложение со слов Наполеона: «Париж, Руан, Гавр — это лишь один город, главной улицей которого является Сена». Потом Петров долго «гонял» нас по английскому атласу, заставив несколько раз совершить кругосветное путешествие на кораблях различной осадки и различных мореходных качеств; покачав головой, поставил в наши зачетки по «отлично» и стремительно выбежал из аудитории, шумно выражавшей свое восхищение нашим своеобразным «подвигом».
Только много позже девушка, работавшая в библиотеке, рассказала нам, что в день экзамена Петров буквально влетел в читальный зал и стал торопливо расспрашивать, что читали перед экзаменом Мельников и Шелест: он решил, что мы разыскали неизвестный ему учебник.
— Они читали только энциклопедию, — «успокоила» его девушка-библиотекарь и заметила, что лицо Петрова стало белым как бумага…
А ведь было из-за чего…
С тех пор мы подружились. Всю остальную сессию готовились вместе, вместе отвечали, а когда после ее окончания нам выдали талоны на новые шинели из черного кастора, материала истинно «морского», красивого и вечного, то никто на курсе не возражал — это было заслуженно.
Потом наступили дни практики, первой мореходной практики. Нас, двадцать восемь человек, отправили в «загранку», где нам пришлось увидеть и испытать многое, и среди всего прочего и тоску по Родине, что никогда не забывается.
Вместе с Григорием мы дублировали должность второго капитана мощного буксира, день за днем курсировавшего у знаменитых Железных ворот на Дунае. Вокруг нас высились сказочной красоты горы. Дунай то разливался широким озером, то стремительно несся в узком ущелье. Ночью мы приставали к берегу, так как за время войны все светящиеся знаки были уничтожены, а повсюду под водой высились невидимые, но коварные нагромождения камней. Низко, у самой воды, проносился самолет. Он летел ниже скал и, казалось, вот-вот должен был в них врезаться. Рокот его моторов то приближался, то удалялся, потом раздавался взрыв — это рвались акустические мины, снабженные счетчиками. Отступающая фашистская армия рассчитывала надолго сделать Дунай несудоходным. Сто судов проходили невредимыми над миной, сто первое взрывалось.
В один из дней, когда наш корабль загружался углем, я достал шахматы и предложил Григорию сыграть. Мы сидели на палубе, загорелые моряки — югославы и румыны — столпились вокруг нас. Я сделал несколько ходов, увидел, что проиграл, и рассердился.
— Давай вслепую, — предложил неожиданно Григорий.
— Как «вслепую»? — спросил я.
— А вот так… — Григорий ушел далеко на нос, растянулся на скамье.
— Говори мне, какой ход будешь делать. Только не мошенничать! — приподымая голову, крикнул он мне.
Теперь вокруг доски собралась вся команда.
— Ну, держись теперь! — закричал я. — е2-е3…
Григорий ответил. Это была ужасная партия. Я видел перед собой доску, видел фигуры, видел, что Григорий сплетает вокруг моего короля какую-то ловкую сеть, а он, лежа на спине и покуривая, смотрел в небо; он не видел расположения фигур, но спокойно и точно отвечал ход за ходом.
Я проиграл еще одну партию. Кто-то сбегал к лоцману, а кто-то на дебаркадер, и теперь Григорий играл на трех досках, все так же спокойно покуривая, отвечая почти мгновенно. Было ясно, что он видит расположение фигур на всех трех досках так же, как и мы, но держит все это в памяти. Только однажды он сбился, но выяснилось, что виноваты мы сами: механик, игравший на второй доске, неправильно назвал свой ход.
Это было неожиданностью. То, что Григорий был способным человеком, не представляло для меня секрета, но такое!..
— Теперь я могу сделать короткое «хо-хо-хо», — сказал он, приподнимаясь.
Последний его противник тщетно старался уйти от очередного мата, и вся команда наперебой подавала ему советы.
Слава о чудесном игроке с «Центавра» — так назывался наш корабль — мгновенно распространилась по Дунаю. В маленьких «бадегах» по обоим берегам Дуная к нам подходили чешские, болгарские, румынские, сербские моряки и предлагали сыграть с ними. Вокруг заключались пари, а поражения и победы мы запивали чудесным вином из Миланово, маленького городка на югославской стороне, с недостроенной высокой эстакадой на берегу: ее строили гитлеровцы, да не дали достроить партизаны.
Теперь я совсем по-другому смотрел на Григория. Он стал чем-то большим, чем товарищ, друг. Исподволь я завел с ним разговор о будущем, повернул на то, что без математики сейчас ничего не сделаешь. Мои одинокие занятия анализом теперь ожили: у меня появился ученик, и какой ученик! Часами мы просиживали за доказательством тончайших теорем из «Теории функций действительного переменного», томик Александрова и Колмогорова я привез с собой.
Григорий обладал незаурядным математическим вкусом. Кое-что ему не нравилось, и тогда я изобретал новые доказательства, менял подход. Позже я показал тетрадку с этими доказательствами знакомому математику. Тот внимательно их просмотрел и обещал содействие в издании новых доказательств в виде отдельного сборника, но…
Прошли годы. Григорий уехал на Сахалин. Както он разыскал меня в Москве. Мы пошли с ним в Третьяковку.
— Я, сидя на Сахалине, мечтал: приеду в Москву и пойду с тобой, обязательно с тобой, в Третьяковку. Ведь ты это знаешь назубок.
— Ну, конечно, Григорий, а как же… — сказал я и буквально через минуту ужасно опростоволосился. Мы подошли к одному из бронзовых бюстов работы Шубина. Кажется, это был бюст императора Павла. На его литой груди висела цепь с крестом Мальтийского ордена.
- Предыдущая
- 18/45
- Следующая
