Из пушки на Луну - Верн Жюль Габриэль - Страница 40

В обыкновенные дни эти перекрещивающиеся и возбуждающие крики, обращенные к разгоряченным пряностями желудкам и глоткам, имели громадный успех: напитки поглощались в неимоверных количествах под нескончаемый концерт всевозможных восклицаний и выкриков.

Но в день 1 декабря этих выкриков почти не было слышно. Продавцы напитков напрасно охрипли бы, предлагая свой товар, — все ели плохо и мало, еще меньше пили; многие позабыли почти до самого вечера о своем обычном «ленче» (завтраке). Волнение и любопытство одержали верх даже над врожденною страстью к картам и другим играм. Кегли лежали на земле; игральные кости в своих стаканчиках, колоды карт, на которые был всегда сильнейший спрос для игры в вист, «двадцать одно», «монтэ» и «фаро», даже не распечатывались. Всякому было понятно, что в этот знаменательный день — не до игры и развлечений: думы о предстоящем выстреле совершенно отвлекали от будничных интересов.

Весь день, до самого вечера, в толпе бродило и напряженно нарастало глухое волнение, какое всегда бывает в ожидании наступающего крупного события. Всех томило тяжкое чувство, болезненно сжимавшее сердце. Всякий страстно хотел, только о том и думал, чтобы «все это» скорее кончилось…

Однако к семи часам тяжелое безмолвие внезапно рассеялось. Над горизонтом взошла полная Луна. Громовым протяжным «ура» — из миллионов уст — встречено было ее появление. Луна аккуратно, минута в минуту, явилась на условленное свидание. Долго со всех сторон не смолкали восторженные крики и рукоплескания. В ответ на них тихая спутница Земли спокойно сияла на дивном южном небе, лаская нежным светом толпу, точно опьяняя ее приветливыми лучами.

У ограды Стонзхилла показались бесстрашные герои предстоящего путешествия.

При их появлении толпа еще сильнее заметалась, еще выше поднялся многомиллионный хор приветственных возгласов и криков. Несколько мгновений спустя раздались первые звуки американского национального гимна. Толпа подхватила, и американский «Янки дудл» вознесся к небу бурей звуков. После этого неудержимого порыва восторженное настроение толпы несколько упало: скоро замерли последние звуки гимна, и лишь глухой гул выдавал глубокое волнение толпы.

Тем временем Ардан, Барбикен и Николь вошли в ограду, закрытую для посторонних.

За ними последовали члены Пушечного клуба и многочисленные депутации, командированные европейскими обсерваториями.

Барбикен — спокойный и хладнокровный, как всегда, — отдавал на ходу свои последние приказания. Следом за ним твердыми шагами выступал Николь, крепко сжав губы и заложив руки за спину. Несколько отставая от них, шел с обычной непринужденностью Мишель Ардан, обмениваясь направо и налево горячими прощальными рукопожатиями, которые он щедро расточал. Для путешествия на Луну он оделся в неимоверно просторный дорожный костюм из коричневой бархатной материи, с охотничьей сумкой через плечо и кожаными гетрами на ногах. Не расставаясь с закуренной сигарой, он не переставал громко говорить, смеяться, шутить, особенно с Мастоном. Ардан был неистощим в своем веселии и остротах. Он остался до последней секунды истым французом, более того — истым парижанином.

Стонзхиллский колокол пробил десять часов. Для путешественников настало время «занять места» в снаряд-вагоне, так как спуск на дно колумбиады, завинчивание дверцы снаряда и уборка подъемной машины, поставленной у жерла пушки, должны были занять определенное, заранее рассчитанное время.

Барбикен поставил свой хронометр с точностью до десятой доли секунды по хронометру Мерчизона, на которого выпала обязанность замкнуть ток электрического запала, чтобы произвести выстрел. Таким образом путешественники получили возможность следить внутри завинченного снаряда за бесстрастной стрелкой, которая должна была определить последнее мгновение их пребывания на Земле.

Настала минута последнего прощания. Она вышла очень трогательной, несмотря на все хладнокровие и бесстрашие путников и их друзей. Лихорадочная веселость Ардана не помешала ему почувствовать себя взволнованным до глубины души; у Мастона, забывшего даже, когда ему в последний раз приходилось плакать, нашлась под его старыми, сухими ресницами слеза, словно сберегавшаяся долгие годы для этого захватывающего случая. И Мастон уронил эту слезу на грудь своего любимого председателя.

— А что, не сесть ли и мне с вами? — шепнул он ему с мольбой в голосе. — Есть еще время…

— Невозможно, старина! — ответил Барбикен.

Через несколько минут Ардан, Барбикен и Николь были уже в снаряде и завинчивали его дверцу изнутри; в то же время сверху поспешно убирали подъемную машину и леса, прикрывающие отверстие пушки. Скоро жерло колумбиады, освобожденное от последних пут, свободно смотрело прямо в небо, в зенит.

Кто мог бы изобразить волнение зрителей? Оно дошло до крайних пределов.

Луна выступала в прозрачно-чистом небе, погашая своим ясным светом мерцание ближайших звезд; она находилась в созвездии Близнецов, почти на одинаковом расстоянии между горизонтом и зенитом.

Всякий понимал, что не туда должен быть на правде прицел колумбиады, а дальше, по ее пути, — подобно тому, как в бегущего зверя целятся не прямо, а в некоторую точку впереди него. Через 97 часов Луна должна была дойти до зенита; столько же времени должен бы лететь снаряд, направленный прямо в зенит.

Ни единого дуновения ветерка, ни единого слова и миллионов уст! Каждый притаил дыхание, каждый точно старался задержать биение своего сердца. Все взор были прикованы к страшному жерлу колумбиады…

Один только Мерчизон не смотрел на нее. Он напряженно следил за стрелками своего хронометра.

До выстрела оставалось 40 секунд. Каждая из них стала казаться долгим «тяжелым промежутком».

На двадцатой секунде толпа дрогнула. Многим пришла в голову мысль, что и там, внутри завинченного снаряда над огромной взрывчатой массой пироксилина, отважные герои также считают эти страшные секунды…

Из толпы стали вырываться отдельные крики:

— Тридцать пять! Тридцать шесть! Тридцать семь Тридцать восемь! Тридцать девять! Сорок! Пли!!!

Мерчизон нажал кнопку электрического запала.

Страшный, невероятный звук! Невозможно передать его силу, его ужас — он покрыл бы самые страшные грозовые удары, даже грохот самого сильного вулканического извержения. Это было нечто неслыханное. Из недр земли взвился громадный сноп огня, точно из кратера вулкана. Земля дрогнула, почва приподнялась, и вряд ли кому из зрителей удалось в это мгновение заметить снаряд, победоносно прорезавший воздух.

Когда из колумбиады вместе с ядром вырвался чудовищный сноп пламени, он осветил всю Флориду, а в Стонзхиллской степи, на огромном расстоянии, ночь на мгновение превратилась в светлый день. Огненный столб — точнее огненный зонт — видели в Атлантическом океане и в Мексиканском заливе на расстоянии более полутораста километров. Многие капитаны судов занесли в свои путевые журналы появление огромного метеора. Выстрел колумбиады сопровождался настоящим сотрясением почвы по всей Флориде. Пироксилиновые газы, вырвавшиеся из жерла гигантской пушки, с необычайной силой поколебали нижние слои атмосферы, и этот искусственный ураган прошел колоссальным смерчем с быстротой, во много раз превышавшей скорость самого ярого циклона.

Ни единый зритель не удержался на ногах: дети, женщины, мужчины — все повалились наземь, как колосья, подкошенные бурей. Произошла невообразимая суматоха; многие получили серьезные ушибы. Мастон, который, вопреки благоразумию, вылез вперед, за назначенную для зрителей предельную черту, был отброшен на несколько метров и, пролетев, точно снаряд, через головы соседей, упал в толпу. Триста тысяч человек оставались несколько минут совершенно оглохшими, точно на них напал столбняк.