Зеленые созвездия (СИ) - Белов Алекс Владимирович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/76
- Следующая
Дедушка будто вспоминает, что до сих пор держит платок в руках и прячет его в карман.
— Возили нас тогда на экскурсию в фургончике. Не весь класс, а только тех, кто деньги сдал. В музей нас возили, помню. А на обратном пути колесо вдруг лопнуло на откосе, и мы в реку упали. Там, на шестидесятом шоссе, помнишь этот зверский поворот над рекой?
Я киваю. Мои ноги холодеют.
— Класс третий был, помнится. Мы впереди сидели. Я и Игнат. Когда падали, нас придавило. Буханка, конечно, на дно сразу пошла. Водителя убило сразу. Все ребята задние двери открыли сразу, и выплыли, а мы с Игнатом не можем. Ему ногу поручнем прищемило, а у меня штанина в углу этого поручня запуталась. Я думаю, что Игната освободить бы не удалось никакими силами. Ну, может только если автогеном резать или хотя бы ломом разогнуть поручень, так это ж пока дождёшься людей с инструментами. Но вместо того, чтобы паниковать, он нырнул и освободил мне штанину. Когда я выплывал, я даже на секунду поймал его взгляд. Спокойный такой. Будто не умирает он вовсе. И мне вслед смотрит. Потом уже тело его вытащили, через час, вместе с мёртвым водителем.
Дед замолчал, а я всё ещё мусолил трубочку. Пальцы подрагивали. Спина покрылась испариной.
— До сих пор убиваюсь и жалею, что тогда издевался над ним. Но над Лирой издеваться перестал сразу. Хоть и не общался с ней особо.
Я выпускаю трубочку из зубов, на ней остались отметины, так крепко я её сжимал. И спрашиваю:
— Зачем ты мне это говоришь?
— Дело в том, что Игнат и Лира разговаривали с деревьями.
В глазах мутнеет.
— И чего это значит? Может, они сумасшедшие были, — и тут же чувствую укол стыда.
— Я много чего про них знаю, если ты понимаешь, — вздыхает дед. — Думаешь, почему на тебе амулет леса?
Я снова холодею и явственно ощущаю металл цепочки, крестика и той странной V-образной штуковины, которую мне когда-то подарили дедушка с бабушкой.
— Они не ели обычную пищу. Пили много молока, — продолжил дедушка. — Кожа бледная, глаза ясные. Худенькие.
Да, Каштан мне говорил, что все зелёные дети имеют чистый взгляд, светлые зрачки, похожие на драгоценные камни, как мои — ясно-голубые, почти небесного цвета.
— Никогда не дрались и казались мудрыми, как сама природа.
На слове природа я вздрагиваю. Кажется, дед знал очень мало, но ему хватило ума, чтобы сопоставить события прошлого с теми, что сейчас происходят со мной. А вот мудрым мне вряд ли стать. Какой мудрец из мальчишки, который любит загоняться по компьютерным играм и драться на переменках?
— Я… — пытаюсь найти слова, но ничего не получается. Что же делать? Рассказать деду о том, каким я стал или всё отрицать? Боже, как же сложно. Поэтому я придерживаюсь третьего пути. — А что потом стало с Лирой? — спрашиваю.
Дед долго молчит, потом тихо произносит, не глядя на меня:
— Умерла. — Пожимает плечами и продолжает: — Собственно, к этому всё и шло. Что-то плохое в ту ночь случилось. Не ночь даже, а вечер. На небе закручивались невероятные тучи. Свет погас повсюду. Мы наблюдали явления, которые никогда не посещали нас раньше. Тайфуны в степи, казалось, имеют глаза. Руки и ноги. Будто сам дьявол хотел сюда пробраться. После той ночи Лиры не стало. Официально: бесследно исчезла. Да в тот вечер много детей полегло. Но я-то всё прекрасно понимаю. Никитушка, — дед вдруг обнимает меня, дрожащего от страха, и прижимает к груди. — Что-то очень плохое мешает таким детям появляться. И со всеми — несчастные случаи. А вот ты вчера рассказал, что тебя акулы не съели, и медведя я вспомнил. С Игнатом и Лирой то же самое было. Их даже комары не кусали. Это я хорошо помню. Вот я и подумал.
— Дедушка, — тихо шепчу я, чувствуя запах его старой рубашки. — Я не знаю, что тебе сказать.
В машине повисает пауза, за её пределами смеётся, ругается, веселится чужая форма. А здесь, внутри, повисла атмосфера пугающего и великолепного одновременно.
— Ничего не говори, — отвечает дед. — Что бы с тобой сейчас ни происходило, просто будь осторожен. Думаю, когда настанет время, ты скажешь всё, что нам нужно будет знать.
— А что теперь делать с едой? Как ты объяснишь маме и бабушке, что я теперь не смогу есть много продуктов? — шепчу я и этим вопросом окончательно записываю деда в соучастники.
— Бабушка знает, — отвечает он. — А насчёт мамы… Я что-нибудь придумаю, Никитушка. Что-нибудь придумаю.
— У меня ощущение, будто от меня что-то скрывают, — говорю я, удобно устроившись на ветке и опершись спиной на ствол Каштана.
Если ты чего-то не знаешь, то это не значит, что от тебя что-то скрывают, — отвечает дерево.
Настроение у меня никакое, поэтому любезностям нет места.
— Что засволочная привычка говорить загадками? — злюсь я. — Ты можешь мне сказать нормальным языком, чем я теперь стал? Почему умерли те дети, тем вечером много лет назад?
Во-первых, они не умерли, они лишь стали частью Природы. Во-вторых, ты сам сможешь это узнать, если научишься хорошо слышать Природу.
— А я не хочу, — отвечаю. — Это у вас называется стать частью Природы, для людей — это смерть. И поверь, её не приветствуют!
Потому что люди нас не слышат, вот и не приветствуют.
— Тот мальчик Игнат. Он даже не сопротивлялся под водой! Почему? Он что, был дебилом?
Он был вполне нормальным зелёным ребёнком.
— То есть, стать зелёным ребёнком, это значит — превратиться в бычка, которого ведут на забой, и не сопротивляться.
Ты сам хочешь видеть это под таким углом, — говорит Каштан, а я только больше злюсь.
— Ребята на яхте разбивались насмерть. Это по-вашему, нормально?
Я не знаю, что называется нормальным, а что — нет.
— Чёрт! — я бью кулаком правой руки по ладони левой. — Ваша Природа, она дура! Зачем она позволяет умирать своим творениям???
Не злись, — отвечает Каштан. — Вы понапридумывали столько эмоций, но не видите сущности. Корабль может попасть в особые воздушные и водные течения, которые отправят его ко дну. А вы потом убиваетесь. Зачем-то злитесь. Злость, страх, все эти хочу — не хочу — это не от Природы, это ваши, человеческие чувства.
— А какие же чувства есть у Природы? — язвительно спрашиваю я. — Никаких. Она холодная, не хуже робота.
Листья Каштана тревожно зашелестели.
У неё есть любовь, например. Это чувство должно быть для вас ведущим.
— Любовь — это для сопливых девочек, — усмехаюсь я. — А вот ураган в море над кораблём — это подло. Это очень-очень подло.
Чем же? А что ты предлагаешь?
— Подождать, пока корабль проплывёт, — отвечаю.
Глупенький, — смеётся Каштан, от этого я злюсь ещё больше. — Если задержать ураган, погибнут ещё больше жизней. Природа — это не отдельно взятый человек или даже группа. Природа — это совокупность всех живых процессов на планете. Они движутся по своим алгоритмам, которые не стоит нарушать. На яхте, которой ты плыл, погибло несколько десятков детей, но благодаря их смертям сотни других ребят тем вечером заснули в своих постельках, а родители пришли поцеловать их на ночь. Если бы ураган был задержан, то мы бы их потеряли. В то же время, у людей на яхте умерли лишь тела. Сущности каждого из них являются сейчас частью Природы, и поверь, на данный момент они счастливы. Но кого вы вините в своих смертях? Стихии? А сами даже не слышите голоса Моря. Если бы на планете все люди были такими же, как ты, зелёными, то они узнали бы о надвигающемся урагане. Море в то утро каждой молекулой гудело об этом, но вы же не слышите. Вы загружаете яхту, заводите туда своих детей, и в путь, на верную смерть. А потом обвиняете Море. Если что и стоит винить в ваших бедах, так это вашу глухоту.
— Ну да, конечно, — злобно усмехаюсь я, но сквозь калейдоскоп отрицательных эмоций пробиваются мурашки от осознания величия слов Каштана. Даже слёзы на глазах наворачиваются. И тут я вспоминаю кое-что важное. — Между прочим, она уже нарушила свои алгоритмы! — заявляю я. — Море не хотело меня спасать. Сказало, что изменить направление ветра — это невозможно. Но изменило же и спасло меня. Течение даже отдельное создало!
- Предыдущая
- 18/76
- Следующая
