Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером - Страница 20
- Предыдущая
- 20/97
- Следующая
Хороший ужин выявляет в человеке все лучшие качества. Под его благотворным воздействием мрачные и сварливые становятся приветливыми и разговорчивыми. Вечно кислые и чопорные джентльмены, которые обычно выглядят так, словно их диета состоит из уксуса и слабительного, после ужина расплываются в улыбке и склонны погладить малышей по головке и поговорить с ними — в туманных выражениях — о шестипенсовых монетках. Серьезные мужи оттаивают и слегка оживляются; заносчивые юноши с огромными усами забывают о необходимости раздражать окружающих.
Я и сам всегда впадаю в сентиментальность после ужина. Только в это время я могу по достоинству оценить любовные романы: когда главный герой прижимает «ее» к сердцу в последнем безумном объятии, подавляя рыдания, мне становится так грустно, словно на раздаче в вист я вытянул всего лишь двойку; а когда в конце концов героиня умирает, я заливаюсь слезами. Если бы я прочитал ту же самую историю с утра пораньше, я бы над ней посмеялся. Пищеварение, или, точнее, несварение, оказывает удивительное воздействие на душу. Если мне захочется написать нечто весьма патетическое, то есть если мне захочется попытаться написать нечто весьма патетическое, я заранее съем полную тарелку горячих кексов с маслом, и тогда, к тому времени как я усядусь за письменный стол, меня охватит невыразимая меланхолия. Перед глазами возникнет убитая горем влюбленная парочка, расстающаяся навсегда у одинокой калитки в изгороди, а вокруг будут сгущаться грустные сумерки, и лишь отдаленное позвякивание овечьих колокольчиков нарушит страдальческую тишину. Старики сидят, не сводя взгляда с увядших цветов, пока пелена слез не начнет застилать глаза. Хрупкие девицы ждут, выглядывая в окна, но «он не приходит», а годы идут, и густые золотистые кудри белеют и редеют. Младенцы, которых они качали на руках, стали взрослыми мужчинами и женщинами, и у них уже есть свои пухленькие непоседы, а товарищи по играм, с которыми они смеялись до слез, безмолвно лежат под травяным ковром. А они все еще ждут и выглядывают, пока темные тени неведомой ночи не подкрадутся незаметно, обнимая их со всех сторон, и весь этот мир с его детскими заботами не померкнет в усталых глазах.
Мне видятся бледные трупы в бурных волнах, смертные одры, залитые горькими слезами, и могилы в пустынях, где нет человеческого следа. Мне слышатся безумные стенания женщин, тихий плач детей, сухие всхлипывания сильных мужчин. И все из-за кексов. Баранья котлета и бокал шампанского не навели бы меня на столь грустные фантазии.
Полный желудок — отличное подспорье для поэта, и вообще любые сантименты невозможны натощак. У нас нет ни времени, ни желания погружаться в придуманные проблемы, пока мы не избавились от реальных бед. Мы не станем вздыхать над мертвой птичкой, если в доме судебный пристав, а если наши мысли только о том, где бы взять еще шиллинг, то нам не до переживаний по поводу холодной улыбки квартирной хозяйки — пусть себе улыбается хоть холодной улыбкой, хоть горячей, хоть любой другой.
Глупцы, а глупцами я презрительно именую тех, кто не разделяет моего мнения; и если есть на свете человек, которого я презираю больше, чем кого бы то ни было, так это тот, чье мнение хоть в чем-то отличается от моего хотя бы по одному вопросу, так вот, глупцы, не испытавшие несчастий в полной мере, говорят, что душевные страдания гораздо тяжелее телесных. Какая романтическая и трогательная теория! Отличное утешение для безответно влюбленного юнца, который смотрит сверху вниз на бледное лицо голодного бедняка и думает: «Ах, как ты счастлив по сравнению со мной!» Она также приносит успокоение старому толстяку, со смехом рассуждающему о превосходстве бедности над богатством. Да только чушь все это — сплошное ханжество, и ничего более. Раскалывающаяся от боли голова быстро заставляет забыть разбитое сердце. Сломанный палец изгоняет все воспоминания об опустевшем стуле. А когда в желудке совсем пусто, то голод заглушает все остальные чувства.
Мы, холеные и упитанные, вряд ли способны вообразить себе, что такое голод. Мы знаем, каково не иметь аппетита и отворачиваться от поставленных перед нами изысканных яств, но не представляем себе, что такое мечтать о еде: грезить о хлебе, когда другие выбрасывают его; жадно вглядываться голодными глазами в скудную похлебку в очаге за грязным оконным стеклом; страстно желать кусочек горохового пудинга и не иметь на него денег; с аппетитом жевать сухую корку и считать обглоданную косточку деликатесом.
Для нас голод — это роскошь, пикантный соус, придающий вкус блюдам. Имеет смысл нагулять аппетит, чтобы потом испытать блаженство от еды и питья. Если вы хотите получить настоящее удовольствие от ужина, совершите загородную прогулку миль на тридцать после завтрака и не ешьте ни кусочка, пока не вернетесь домой. Как заблестят ваши глаза при виде белой скатерти и расставленных на ней блюд! С каким вздохом облегчения вы отставите опустошенную пивную кружку и положите вилку и нож! А как уютно вы себя почувствуете после ужина, откинувшись в кресле и закурив сигару и с какой радостью улыбнетесь окружающим!
Однако прежде чем реализовать этот план, убедитесь, что вас в самом деле будет ждать сытный ужин, иначе испытаете жестокое разочарование. Помнится, однажды я с другом — да, это был старина Джо, — ах, как мы теряем друг друга в сутолоке жизни! Прошло уже лет восемь, с тех пор как я в последний раз видел Джозефа Тэбоя. Как приятно было бы снова увидеть его веселое лицо, пожать сильную руку и услышать задорный смех! Кстати, Джо мне должен четырнадцать шиллингов. В общем, мы вместе проводили праздники и однажды утром, после раннего завтрака, отправились на невероятно длинную прогулку. Прошлым вечером мы заказали на ужин утку.
— Купите утку побольше, мы вернемся ужасно голодные, — попросили мы хозяйку.
Утром, когда мы уходили, очень довольная хозяйка подошла к нам.
— Джентльмены, я нашла вам утку, как вы просили. Надеюсь, вы с ней справитесь! — И показала нам птицу размером с дверной коврик.
Мы улыбнулись и обещали попробовать; и в наших словах прозвучала сдержанная гордость людей, знающих себе цену. И мы отправились в путь.
Разумеется, мы сбились с дороги: в деревне это случается со мной постоянно и очень меня раздражает, поскольку спрашивать дорогу у встречных совершенно бесполезно — все равно что поинтересоваться у служанки в меблированных комнатах, как заправлять постель. Вам придется громко прокричать свой вопрос три раза, прежде чем он проникнет внутрь крепкого черепа. На третий раз крестьянин медленно поднимет голову и уставится на вас непонимающим взглядом. Вам придется кричать в четвертый раз, и тогда он повторит ваш вопрос и надолго задумается. У вас будет время досчитать до двухсот как минимум, а затем со скоростью три слова в минуту крестьянин скажет: «Лучше всего вам было бы…» — и тут он заметит другого такого же идиота, идущего встречным курсом, и во всю глотку сообщит ему все подробности и попросит совета. Потом эти двое потратят четверть часа на споры и в конце концов сойдутся во мнении, что вам следует пойти прямо, повернуть направо, пройти через третью калитку и продолжать идти налево до коровника старика Джимми Милчера, потом через поле и через ворота у сеновала сквайра Граббина и не сходить с лошадиной тропы, «пока не окажетесь напротив холма, где стояла ветряная мельница — правда, сейчас ее там нет, — затем направо, оставив позади плантацию Стиггина». Вы благодарите их и удаляетесь, страдая от мучительной головной боли и не имея ни малейшего понятия, куда же вам идти, — ясно только, что цель вашего путешествия находится где-то, где есть калитка, в которую нужно пройти, а за следующим поворотом вы обнаруживаете четыре калитки, и все они ведут в разных направлениях!
Мы выдержали эту пытку два или три раза. Мы месили грязь в полях, переходили вброд ручьи, перелезали через живые изгороди и заборы. Мы успели поссориться, выясняя, кто виноват в том, что мы в самом начале свернули не туда. В прескверном расположении духа, усталые, со стертыми ногами, мы все же утешали себя надеждой, что нас ждет утка. Она стояла у нас перед глазами, как мираж, и заставляла продолжать путь. Мысль об ужине звучала как призыв боевой трубы для нерешительных. Мы говорили об утке и подбадривали друг друга воспоминаниями о ней. «Давай, давай, — говорили мы, — а то утка пропадет».
- Предыдущая
- 20/97
- Следующая
