Паук приглашает на танец - Медная Варя - Страница 35

• Предыдущая
• 35/72
• Следующая

Я повернулась к дверям.

— Просто покиньте кабинет, и побыстрее.

Эти слова заставили меня остановиться и вернуться на прежнее место.

Даже не знаю, что на меня нашло, куда исчезли страх перед ним и привычная сдержанность. Мистер Фарроуч уже успел уткнуться в бумаги.

— Я вам не нравлюсь, или вы общаетесь так со всеми?

— Да.

— И никто ни разу не упрекнул ваших манер?

— Да: вы мне не нравитесь, — пояснил он.

— Позвольте узнать почему? Если всё дело в ошибке первого дня, то я приношу извинения.

— Дело не в ней.

— Тогда в чём? Кажется, я не давала повода думать обо мне дурно.

— Он и не нужен. Вы гувернантка.

Он покривился так, будто последнее слово осквернило его губы.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что передо мной вы можете не притворяться, я вижу вас насквозь: вы не цените дар, которым обладаете, и используете других в качестве своих игрушек. Но самое отвратительное — это ваша лицемерная скромность, под которой скрываются низкие намерения.

— Вы не имеете права так говорить! — вспыхнула я. — Вы ничего не знаете обо мне и не можете судить о моих мотивах.

— Неужели? — неприятно усмехнулся он. — И блеск в ваших глазах при виде графа объясняется слезами самоотверженной преданности?

Я онемела, не в силах вымолвить ни слова, и только открывала и закрывала рот, как механическая кукла. А он сидел откинувшись в кресле, со злорадной улыбкой. На лице отражалась победа. И вместо пламенной опровержительной речи, я вдруг развернулась, так что юбка взметнулась, и выбежала из кабинета, чувствуя, как спину сверлит его полный мрачного торжества взгляд.

Как же мне не хватало сейчас Матильды! Как же мне хотелось, чтобы рядом был тот, кто утешит, обнимет и скажет, что этот гадкий, грубый человек не прав и что во мне нет дурного. Но я была в этом замке одна, наедине с его враждебными обитателями. А опасность витала так близко, что я почти ощущала её скользкий шлейф.

Это было похоже на игру «поймай ведьму»: мои глаза завязаны, а танцующие в темноте призраки хлопают в ладоши, завывая: «Я здесь! Я здесь!». Только ставка в этой игре не поцелуй, а жизнь — моя и Мэтти.

Я не глядя бежала по коридору, а потому не заметила вынырнувшего из бокового прохода человека. Будь это кто-то, менее устойчиво стоящий на ногах, я бы непременно его сшибла.

— О, вы настолько рады меня видеть? Простите, не успел раскрыть встречные объятия.

— Извините, милорд.

Не поднимая глаз, я попыталась юркнуть мимо.

— Что с вами, Энн? — он удержал мою руку, и я в который раз отметила, какие длинные у него ногти.

Я глянула через плечо, мне всё мерещился торжествующий взгляд мистера Фарроуча, сверлящий спину. Но полутемный коридор — горело лишь два светильника — был совершенно пуст, а граф перегораживал дорогу.

— Всё в порядке. Разрешите мне пройти.

— Надеюсь, вы не чувствуете неловкости из-за вчерашнего?

— Нет-нет, ничуть, — слишком поспешно ответила я.

— Это правильно, вы не должны корить себя.

— Корить себя? — от удивления я подняла на него глаза.

— За то, что поцеловали меня, а потом накричали. Не стоит так смущаться, Энн. Вы немного выпили, а в этом состоянии может произойти и почудиться что угодно. Так что я вас прощаю.

— Прощаете меня? — глупо переспросила я.

— Я вижу, вы всё ещё не в себе.

— Да нет же, со мной всё в порядке, — настойчиво повторила я, больше для себя, чем для него.

— Вчера вам что-то померещилось, — возразил он. — У вас слишком развитое воображение, Энн.

Его голос шелестел убаюкивающе-мягко, и мне показалось, что даже стены коридора всколыхнулись в согласии с его словами.

Я вдруг поняла, что моя рука уже с минуту покоится в его длинной белой ладони, а лицо графа совсем близко от моего.

— Почему вы отказались от подарка?

— Знала, что на Дезире Ардэн он будет смотреться лучше.

Он улыбнулся и оказался ещё чуть ближе, удерживая меня, так что я не могла отстраниться.

— Вы ведь не ревнуете?

— Я гувернантка, милорд, у меня нет права ревновать.

— О, у вас есть такое право.

— Пожалуйста, пустите. Кто-нибудь может увидеть и неправильно истолковать эту сцену.

— А как ещё её можно истолковать? — резонно заметил он, вскидывая брови. — Но не беспокойтесь, в этот коридор никто не войдёт.

Едва он это произнёс, оба светильника погасли, и тонкие струйки голубоватого дыма потянулись к потолку. Стало совсем темно. И тихо. Как будто этот уголок был прочно отгорожен от остального мира и привычной реальности.

— Никто сюда не войдёт, — повторил он.

— Кажется, вас только что кто-то звал, — испуганно пролепетала я. — Я слышала…

— Неправда. Вы не могли ничего слышать.

Он был прав, но откуда такая уверенность?

— Мне действительно пора.

Я протиснулась мимо него, боясь, что он не позволит уйти, но на этот раз он не стал меня удерживать. Но стоило мне сделать пару шагов, как запястье — там, где была печать, — обожгло. И это был вовсе не тот неприятный, но уже привычный зуд. Казалось, кто-то прямо сейчас льёт кипяток точно по линиям рисунка. Я вскрикнула и попыталась продолжить путь, но боль только усилилась. Я обернулась и увидела графа на прежнем месте. Белые ровные зубы поблескивали в темноте из-под приподнятого уголка губ.

— Как вы это делаете? Прекратите!

— Делаю что? — усмехнулся он.

— Вы прячете колокольчик? Это низко: вы обещали, что не будете этим злоупотреблять.

Он поднял пустые ладони.

— Так что-то не так со штампом? — с самым невинным видом уточнил он. — Увы, подобные сбои иногда случаются. Я слышал, от этого помогают поцелуи.

— Я должна поцеловать руку?

— Не её, — он ещё выше приподнял уголок губ, отчего ухмылка стала совсем кривой.

Новая волна боли поторопила меня с принятием решения. Я сделала неуверенный шажок в его сторону и немедленно почувствовала облегчение — достаточное, чтобы на глаза не наворачивались слезы, но недостаточное, чтобы предпринять новую попытку сбежать. Казалось, от вензеля на моём запястье протянулись ниточки, за которые Кенрик Мортленд дергал, в зависимости от степени моего послушания ослабляя или вновь натягивая их.

Наконец я остановилась прямо перед ним. Он не шелохнулся. Так и продолжал смотреть на меня сверху вниз. Почувствовав новый укол, я приподнялась на цыпочки и чмокнула его в губы.

— Всё ещё болит? — участливо осведомился он. — Наверное, не засчиталось.

На этот раз я теснее прижала к нему губы и задержала их дольше, с досадой чувствуя, как дыхание сбилось, а по горлу потекло знакомое жжение — как будто кто-то кинул внутрь зажженную спичку, которая упала в районе живота и, вместо того чтобы погаснуть, вспыхнула ещё ярче.

— Уже лучше. Третья попытка, как правило, самая удачная.

Сердце колотилось где-то в горле, и мне всё хотелось уловить хоть единый звук: шорох, восклицание служанки, лай снаружи. Но в этом коридоре, кажется, сам воздух остановился — пылинки застыли, позабыв упасть.

Внезапно одной рукой он рывком притянул меня к себе, а пальцами второй впился в плечо. От неожиданности я сжалась и зажмурилась. Когда пугаюсь, я нередко впадаю в такой вот ступор. Прошла минута, но ничего не происходило. Я открыла один глаз, потом второй и увидела, что он по-прежнему на меня смотрит:

— Вы как одна из кукол Эрселлы: чуть заденешь ногтем, и краска слезает с щёк, а шарниры гнутся и сыпятся, — сказал он едва ли не презрительно и чуть оттолкнул меня от себя.

Едва он это сделал, как набежавший ветерок вернул пламя в светильники, и коридор снова наполнился ощущением жизни. Пылинки, как и положено, закружились, планируя на ковер.

Я попятилась и уперлась в стенку узкого коридора.

— Я не кукла. И мне вовсе не нравится, когда меня в неё превращают. Вам ли не знать, что такое принуждение.

— Никто и ни к чему вас не принуждает, — раздраженно бросил он.

• Предыдущая
• 35/72
• Следующая