На волне космоса (сборник) - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 31
- Предыдущая
- 31/82
- Следующая
— Не понимаю. Почему слишком поздно? — прервал я.
— Ты не понимаешь и не можешь понять. Ты еще молод. Так вот, в определенном возрасте все проблемы становятся слишком сложными. Это, разумеется, субъективное ощущение, потому что проблемы остаются теми же, но наша способность рассуждать… Неприятное дело… — он запнулся.
— Понимаю, к чему ты клонишь. Это будет невозможно, — сказал я решительно.
— Но почему? Скажи мне, почему? Ведь мнемокопия, которая мыслит гораздо быстрее, чем человек, способна решить проблему.
— Но результаты она сможет сообщить только с Антареса.
— Я мог бы ее спросить еще перед отлетом.
— Это невозможно.
— Почему?
— Я тебе не скажу, но поверь мне, что это невозможно.
— Не понимаю. Ведь можно разблокировать мнемокопию и спросить…
— Теоретически можно, но я этого не сделаю. Последствия могли бы быть слишком серьезными.
— Последствия? Не понимаю.
Он действительно не понимал и не поверил бы, даже если бы я стал ему объяснять.
— Тебе придется поверить моему слову, слову кибернетика, — добавил я.
Но он не поверил…
Космолет кружил почти по круговой орбите. Мы приближались к зоне околоземного пространства. Из этой зоны вылетают к звездам корабли. Если бы не монотонно тикающий радарный индикатор, измерявший уменьшающееся расстояние, могло бы показаться, что мы висим на одном месте, над огромным зеленоватым шаром Земли. Кроме нас, в ракете рядами стояли автоматы, длинный ряд одинаковых черных глыб. Профессор молчал. Он молчал во время полета и молчал, когда мы во главе колонны автоматов проходили по мрачным фосфоресцирующим голубым светом коридорам космолета. Зал транспозиции находился в самом центре корабля. Когда мы вошли, загорелся рефлектор, осветив белую поверхность стола, от которого к стенам зала шли толстые пучки проводов. Профессор вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул. Он подошел к столу. Автоматы тем временем заняли места у пультов. Потом огни погасли, вспыхнули разноцветные контрольные лампочки. Горел только рефлектор, освещая лежащего профессора и его седые волосы.
— Тебе не будет больно, — сказал я.
Не знаю, понял он и вообще слушал ли меня. Он закрыл глаза и, кажется, уже спал. Потом я видел его мозг, пульсирующий в такт ударам сердца. Я отошел, и к нему со всех сторон двинулись автоматы. Они окружили стол тесным кольцом и стояли так несколько секунд, склонившись в молчании. Замигали контрольные лампочки. Транспозиция энграммов началась.
По черным толстым кабелям плыли импульсы тока: мысли, воспоминания, впечатления. Какая-то лужайка, пахнущая летним дождем, белый налет, оседающий на дно пробирки, грохот двигателей стартующей ракеты, потом запах остекленевшего от жара бетона и сознание, что кто-то улетел… Импульсы… миллионы импульсов… ничего больше, только импульсы. Проходили секунды. Тысячи энграммов переходили в мнемокопию. Безликая сеть получала детство, училась читать, переживала первую любовь, писала научные труды, старела — становилась профессором.
Я вышел из зала и пошел по коридору.
Я даже не заметил, как дошел до реактора и остановился перед его огромной бронированной дверью. И только тут услышал басовитое гудение. Это начали работу системы, питающие мнемокопию.
— Уже все? — профессор казался удивленным.
— Да. Он уже существует. Смотри, сейчас он спит.
— Эти извивающиеся кривые на экранах?..
— Да, они вычерчивают ритм работы мозга спящего человека…
Мы стояли посреди зала. Автоматы убирали с акринового пола последние провода. Собственно, все было кончено, инструкции выданы, подробности уточнены. Через минуту профессор сядет в ракету и улетит на Землю. Тогда я встану за рули, переключу режим атомного котла на полную мощность, выведу космолет из плоскости эклиптики подальше от Земли и тоже улечу на ракете. После этого придет сигнал. Дежурный автомат войдет в зал, возьмется своим металлическим захватом за красный рычаг, рванет его вниз — и ОН проснется.
— ОН проснется, когда будет сорвана пломба на красном рычаге? — спросил профессор. Видимо, он думал о том же.
— Да. Тогда ОН станет единственным владыкой корабля. И будет им управлять сотни лет, пока искра Антареса не разрастется в огромный диск, заслоняющий своим красным жаром тысячи звезд.
— …Подумай, Гоер, как коротка наша жизнь по сравнению с ЕГО существованием! — Профессор подошел к пульсирующим кривым на экранах и положил руку на красный рычаг.
— Осторожнее, ты можешь сорвать пломбу! — предупредил я.
Профессор не снял руки. Он смотрел в глубь экранов, словно хотел прочесть ЕГО мысли. Потом повернулся ко мне.
— Не обижайся, Гоер, но ты знаешь, почему я принял участие в Эксперименте.
Да, в этот момент я понял, что он хотел сделать… Но он не понимал, что, приняв на себя управление, мнемокопия станет абсолютным хозяином корабля, будет знать, что делается даже в самом крохотном помещении, и сотни автоматов, лишенных контуров самосохранения, будут ждать, готовые беспрекословно выполнить любой ее приказ.
— Профессор, твоя ракета уже ждет. Тебе пора… — Я сказал это совершенно спокойно.
— Ты действительно не понимаешь? — профессор засмеялся.
— Что не понимаю? — Я хотел подойти к нему.
— Не двигайся, — сказал он твердо.
— Отпусти рычаг! Отпусти… Постой, я тебе объясню…
— Нет. Я не верю тебе. Может, ты как раз вызываешь какой-нибудь автомат…
— Но…
— Я сорву пломбу. Только ради этого я согласился…
Я кинулся к нему, и мы упали на пол. Я схватил его за горло, но было уже поздно. Прежде чем я дотянулся до него, лопнула поддерживающая красный рычаг серебряная нить с пломбой. Падая на пол, я слышал, как нарастает со всех сторон слабый, неуловимый шум. Это нарастало напряжение в контурах, и ОН просыпался…
Я разжал пальцы, стиснутые на старческой морщинистой шее. Теперь это уже не имело смысла. Он открыл глаза, и я увидел в них страх.
Я встал и отошел к центру зала. ОН уже видел. Я чувствовал это. ОН беспрерывно наблюдал за мной. ОН мог, не касаясь меня, измерить температуру моего тела, скорость дыхания, напряжение токов, кружащих в нейронах, мог облучить меня смертоносными лучами или потехи ради выкинуть в пустоту, чтобы посмотреть на мое тело, разрываемое потоком крови, которая замерзает, едва вырвавшись наружу… Я ничего не мог противопоставить ЕМУ… разве только надежду, что ОН ведь все-таки мозг человека…
Профессор поднялся с паркета, покачнулся и, не глядя на меня, подошел к пультам.
— Мнемокопия, ты слышишь меня?
— Какой ты старый… Какой ужасно старый… — это был шепот, шедший отовсюду, словно из стен зала, от пола, от потолка.
— Ты меня слышишь. Теперь ты… ты мыслишь лучше, чем раньше?
— Ты хочешь спросить меня об уравнении? Я сделал ошибку на шестнадцатом мнемотроне, вернее, ты сделал, потому что я ведь автомат, мнемокопия.
— Ты говоришь — ошибку…
— Да. Из замкнутой системы азотных оснований не следует деления.
— Как? Почему не следует?
— Это же очевидно. Стоит только подумать. Потом все рассуждения уже не представляют трудностей, а результат совпадает с предполагаемым.
— Значит, мои гипотезы правильны…
— Ты хотел сказать — мои гипотезы…
— Как твои? Ведь ты только машина, мнемокопия…
Его прервал низкий, дребезжащий смех. Смех профессора в исполнении машины.
— Вы оба правы, — сказал я, так как дискуссия начинала принимать нежелательный оборот. — Это ваша общая гипотеза…
— Как! Это же я ее создал. ЕГО тогда еще не было…
— Но, создавая ЕГО по подобию своего мозга, ты передал ему все, что было твоим… и то, чего ты добился, тоже… Повторяю, это ваша общая гипотеза и ее надо как можно скорее опубликовать. Ты сделаешь это сразу после возвращения на Землю, профессор, от имени вас обоих…
Профессор не ответил. Может быть, он понял серьезность положения или почувствовал что-то в тоне моего голоса.
- Предыдущая
- 31/82
- Следующая
