Красное и зеленое - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/53
- Следующая
Погиб Николай Александрович Максатов. Какой это был человек! И что он мог сделать в будущем! Его биологическую лабораторию ценили не меньше, чем военные лаборатории. Когда война к осени сорок первого года заставила свернуть многие научные работы, даже тогда их институт продолжал работать. Максатов, лично руководивший работами Ильина, твердо обещал представителю Государственного комитета обороны, что не позже чем через год институт закончит разработку удивительно важной проблемы. Все, что было пока еще тайной для остальных людей, не являлось тайной для руководителя института. Он сам шефствовал над лабораторией Ильина. Именно он предложил Ильину несколько очень важных технологических приемов, когда тот начал работать над своим «веществом Ариль», как неофициально был назван новый препарат. Ильин понимал, каким может стать его открытие. Закрыв глаза, он и сейчас мог представить в уме все детали своих опытов. Молодой ученый первым из всех людей держал в руках свинку необыкновенных биологических качеств, и Маша Бегичева ничего не понимающими, даже испуганными глазами смотрела на него и на подопытное животное, которому влили «вещество Ариль». Они стояли тогда на пороге открытия.
Аркадий Ильин вполне отдавал себе отчет в том, что он делает, когда дрожащими пальцами подносил спичку к кипам бумаг, нагруженным на телегу. И когда драгоценные бумаги вспыхнули, и когда стал тихо постреливать ящик, где лопались от огня первые пробирки с необыкновенным препаратом, Ильин до крови закусил губы и так посмотрел на Терещенко, что у того сразу отпала всякая охота спасти из вороха бумаг хотя бы одну страницу. Нет, врагу такие материалы отдавать нельзя!
Все сгорело. Максатова нет. Конец опытам. На всем его открытии лежит крест. Остался только один человек, который знает детали чудесного открытия и может по памяти восстановить многое из того, что делал в течение полутора лет напряженных опытов, это он — Аркадий Павлович Ильин, человек, сидящий теперь в глиняном карьере.
К его плечу прислонилось плечо Маши. Спит она или просто молчит? Ильин нагнулся, участливо заглянул в лицо. Глаза девушки были открыты и сухи.
— Ты как себя чувствуешь? — шепотом спросил он.
— Очень хочу пить. Как долго может продолжаться этот кошмар?
— Успокойся. Будем терпеливо ждать. Думаю, утром нас отпустят. Зачем мы им? А если не отпустят, убежим. Только бы не разлучили.
Шепот молодых людей отвлек Иона Петровича Терещенко от собственных, тоже далеко не веселых дум. Он обернулся, посмотрел на Ильина, на Машу и подвинулся ближе.
— Что будем делать?
— Ждать, — ответил Ипын — А если что — попытаемся бежать.
Ночь, наполненная шорохом движений тысяч людей, вскриками, стонами, плачем, стрельбой, ракетами и чужой, резкой командой, была жуткой.
Они сидели, прислушиваясь к стрельбе наверху, к крикам людей. Что же делать?… Только ждать. Слушать и ждать.
Ночь кончалась. Занималось утро. Поблекло черное небо, на востоке потухли звезды. Свет быстро разливался по широкой степи. Но в карьере было еще темно, сумрачно. В этом сумраке копошилась огромная толпа людей.
Раздалась команда, в карьер спустилась цепочка солдат, и люди, повинуясь другим людям в зеленых мундирах, с автоматами в руках, медленно потянулись наверх.
Две шеренги солдат стояли наверху плотно, плечом к плечу. Между ними тонкой ниточкой шли снизу пленные. Фашисты внимательно всматривались в их лица и одежду. Пленных пропускали через «фильтр».
Ильин шел за Машей; Терещенко переступал с ноги на ногу за спиной Ильина, тревожно дыша ему в затылок.
— Юде? — спросил здоровенный солдат у человека впереди Маши и, не дожидаясь ответа, выдернул его в сторону.
Ильин вздрогнул, подался вперед. Маша обернулась, строгие глаза ее глянули на Аркадия. Солдаты пропустили всех трех без расспросов.
— Комиссар?! — заорали на кого-то сзади, и вслед за этим послышались удар и быстрая немецкая речь.
Ильин увидел, как из шеренги выбросили раненого бойца; он упал и вдруг, не поднимаясь с земли, из последних сил ударил ногой ближнего немца. Тот отскочил, ткнул в лежащего автоматом. Терещенко побледнел и закрыл лицо руками. Раздалась короткая очередь.
Часа через два людей рассортировали. Группу обреченных выстроили у края карьера, приказали раздеться. А остальных отвели метров за пятьсот и остановили в степи.
Подъехал автомобиль. Маленький щеголеватый офицер поднялся с сиденья и, задрав лицо к жаркому небу, начал что-то быстро и с пафосом говорить, размахивая рукой.
Переводчик почтительно выслушал его речь и, когда офицер сел, поднялся, спросил у него что-то и сказал в толпу:
— Великая и могущественная Германская империя не воюет с мирными жителями России. Она великодушна и к побежденным солдатам. Она беспощадна только к советским комиссарам, евреям и к тем, кто не сложил оружия. Фюрер желает, чтобы русский народ признал тысячелетнюю Германскую империю, понял непобедимость германской армии и покорно подчинился неизбежному. По великодушному распоряжению фюрера вы свободны. Идите по своим селам и городам, приступайте к работе и выполняйте указания местных властей, назначенных немецким командованием. Хайль!
— Хайль! — закричали конвоиры, солдаты и офицеры.
Толпа молчала, ожидая какого-то подвоха. Но ничего не случилось. Офицер уехал, конвой построился в колонну и пошел прочь.
Некоторое время толпа все еще стояла, не веря в свободу. Когда колонна немцев скрылась за пыльным облаком, люди в одно мгновение бросились в разные стороны с криками и плачем.
Ильин, Маша и Терещенко стояли на месте, ошеломленные не меньше других, и не знали, что делать.
И вдруг Маша засмеялась.
— Ну чего мы стоим? — сказала она весело. — Пошли, ребята.
— Куда? — спросил Терещенко.
— Домой, ясно куда. Во-он наш дом! За парком, тут недалеко.
— Нельзя туда, — сказал Ильин.
Две пары глаз с недоумением уставились на него.
— Нельзя, — повторил он. — Нас там слишком хорошо знают. Кроме того, могут заставить работать. А я совсем не хочу работать на оккупантов. Надо пробраться к своим. Наша бронь кончилась, понятно? Мы бойцы сейчас, хоть и в тылу врага, но бойцы.
Вечером они втроем пришли в соседний городок.
Наглухо закрытые ставни, безлюдье, дымящиеся воронки на улицах и в огородах, поваленные изгороди, обожженные деревья вот что они увидели в городке.
Ильин и его товарищи остановились у крайнего дома. Стало темнеть, звуки из центра города становились глуше, они застревали в теплой темноте, как в вате.
— Куда теперь? — спросил Терещенко.
Никто ему не ответил.
Потом Маша неуверенно сказала:
— Здесь где-то живет тетя Клава. Помните, наша уборщица. Я у нее раз была, вот только плохо запомнила адрес. Кажется, на этой улице.
Маша первой пошла вдоль домов. Никто им не встретился, никто не окликнул. Даже собаки не лаяли. Маша приглядывалась к слепым окнам, с надеждой заглядывала во дворы.
— Кажется, вот тут… — Она остановилась около белого саманного дома, тронула щеколду калитки и очутилась во дворе. — Ну да, здесь. Вот и колодезь.
Маша постучала. Никто не ответил. Незапертая дверь поскрипывала. Девушка с похолодевшим сердцем вошла в сени. Аркадий — за ней. Пусто, тихо. В комнате тоже никого. Мебель, половички, цветы — все на месте, а хозяев нет.
Друзья переночевали в пустом доме. Утром нарыли мелкой картошки, поели. Что теперь делать? Как поступить дальше?
За дверями послышались шаги, уверенный разговор.
— Живые есть? — спросил кто-то из сеней, и тут же в комнату вошел пожилой человек с книгой в руках, а за ним два немецких солдата.
— Кто такие будете? — начальственно спросил человек. — Живете здесь или пришлые?
— Живем, — стараясь быть спокойной, ответила Маша. — А вы кто?
— Из городской управы. — Человек без приглашения уселся, разложил на столе книгу. — Паспорта есть? Нет? Почему? Выбросили? — Он усмехнулся. — Сейчас все выбрасывают. Фамилии?
- Предыдущая
- 3/53
- Следующая
