Моя жизнь. Южный полюс - Амундсен Руаль Энгельберт Гравнинг - Страница 16

Муж сделал, как ему говорила жена, а любезный сосед дал свое согласие. Результатом был шестилетний малыш, предмет моих вопросов, который по плоти был сыном своего отца, а в силу любви равно и сыном его жены, которая так желала, чтобы мальчик появился на свет.

Свободные любовные отношения вообще весьма обычны между этими обитателями севера. Это, быть может, следует скорее приписать условиям, в которых приходится бороться за жизнь этим немногочисленным племенам, нежели слабо развитому нравственному чувству.

В течение зимы эти туземцы сердечно привязались к нам, так же как и мы к ним. С наступлением весенней оттепели первой нашей заботой было, конечно, отвести скорее «Мод» в Сиэтл для ремонта. Поразмыслив о трудностях управления судном при плавании во льдах, я решил, что неплохо было бы увеличить состав нашего экипажа. Поэтому я спросил у пятерых из чукчей, не желали ли бы они сопровождать нас в плавании. И ответ глубоко тронул меня: «Куда ты поедешь, туда мы поедем с тобой; все, что ты от нас потребуешь, мы исполним; только если ты прикажешь нам, чтобы мы себя убили, то мы попросим тебя повторить твой приказ». Я с радостью поймал их на слове, и они больше года были исполнительными работниками и нашими верными помощниками.

Никакая работа не казалась им слишком трудной или утомительной. Во всяком положении они сохраняли спокойствие и бодрость. Но по приезде нашем в Сиэтл двое из них чуть не помешались от городского шума, и они не успокоились, пока я не позволил им вернуться домой на пароходе, который шел на север и должен был высадить их на сибирский берег, откуда они легко могли добраться до родных мест. После того как я выдал им заработную плату, старший попросил у меня несколько стеклянных бусин. Я удивился «На что им эти бусы, – думал я, – когда у их жен таких бус и без того девать некуда?»

Один из чукчей объяснил мне, в чем дело. «По пути на родину нам придется в Сибири переходить через глубокие реки, и никогда нельзя поручиться, что речные боги не разгневаются и не потопят нас, когда мы пойдем по слабому льду, который трудно заранее распознать. Поэтому нам очень хотелось бы иметь бусы для подарка речным божествам, чтобы они дали нам пройти целыми и невредимыми».

Но вернемся к мысу Сердце-Камень, откуда мы потом отправились в Номе. Когда я выбирал пятерых чукчей, которые должны были сопровождать нас, то торговец селения стал предостерегать меня против одного из них по имени Какот. Он считал Какота каким-то чудаком, который, как он выразился, «никуда не годится». Я же был другого мнения, хотя Какот действительно казался мне каким-то грустным.

Однажды Какот явился ко мне и попросил дать ему на короткое время отпуск. Когда я спросил его о причинах, он объяснил, что хочет отправиться на север к родственному племени, обитавшему в нескольких днях пути, чтобы повидать свою маленькую дочку, прежде чем отправится в такое далекое плавание. Жена у него умерла, а дочка жила у какого-то родственника, который обещал воспитать ее как свою. Какот получил известие, что это племя сейчас голодает, и он боялся за своего ребенка.

Я охотно поверил его словам, так как в том году зверья у берегов водилось очень мало и только наше присутствие у мыса Сердце-Камень спасло туземцев от голода, потому что мы делились с ними нашим продовольствием и пополняли их скудные запасы.

Поэтому я немедленно дал Какоту согласие на его поездку, и он исчез. Когда он не вернулся в конце недели в назначенный им самим срок, я немного удивился, но все же не потерял к нему доверия. Три дня спустя я был вознагражден за свое терпение, так как, выйдя в сумерки на палубу, я увидел перед собою Какота.

– Где же ребенок? – спросил я его.

Он указал мне на палубу, где лежал сверток оленьих шкур.

– Принеси сюда, – сказал я.

Какот взял сверток и вручил его мне. Я отнес его в кают-компанию под свет лампы и позвал моих спутников. Развернув шкуры, мы увидели печальное зрелище: маленькую пятилетнюю эскимосскую девочку, совершенно голую и превратившуюся от голода в скелет. Она была вся в язвах, а волосы сбились в войлок и кишели паразитами.

Первым нашим делом было выкупать ее и остричь ей волосы. Здесь следует упомянуть, что ни один туземец никогда не купается от колыбели до могилы. Поэтому дочка Какота оказалась в числе чрезвычайно редких туземцев, которым довелось выкупаться. Затем мы смазали ее болячки смесью дегтя со спиртом, смастерили ей приличный наряд и принялись ее откармливать. Через несколько недель это был уже другой ребенок. Болячки зажили, тело приняло нормальный вид, и она превратилась в прелестное создание. Я уговорил Какота взять ее с собою в Сиэтл.

По дороге мы остановились в Беринговом проливе у Восточного мыса[21] и там посетили одного австралийского промышленника по имени Карпендаль. То был типичный голубоглазый австралиец, женившийся на туземке и имевший от нее много детей. Между ними была девятилетняя девочка. Я сказал ему, что охотно взял бы эту девочку в качестве подруги для дочки Какота и поместил бы обеих в норвежскую школу. Это дало бы им возможность путешествовать по белому свету и получить образование в школе, а также имело бы величайший научный интерес, так как позволило бы изучить их природные свойства и умственные способности. Карпендаль согласился, и когда в 1922 году я вернулся в Норвегию, то привез с собой двух девочек: одну пяти, другую девяти лет. Я поместил их в школу, где они учились два года. Когда я приехал за ними, чтобы доставить их обратно к родным, учителя подтвердили мне, что девочки были самыми способными ученицами в классе.

По внешности обе девочки представляли собою полный контраст. Дочка Какота при черных волосах и глазах имела совершенно белую кожу. Дочка Карпендаля имела, наоборот, очень темную смуглую кожу, несмотря на то что была полукровка. Разумеется, обе девочки повсюду обращали на себя внимание, не только в Осло, но и при первом их соприкосновении с цивилизацией, а также во время путешествия по Соединенным Штатам и через Атлантический океан.

Пока «Мод» в Сиэтле ремонтировалась и принимала на борт новые запасы продовольствия, я вернулся на родину, чтобы раздобыть денег. Это было в январе 1922 года. С глубокой благодарностью я услышал, что стортинг[22] ассигновал 500 000 крон на продолжение экспедиции «Мод». Дар этот был для меня тем приятнее, что был пожалован без всяких хлопот или ходатайств с моей стороны. Тем сильнее было во мне и чувство благодарности. К сожалению, падение курса денег после войны сказалось и на норвежской кроне, и когда я получил эту сумму, ее покупательная способность уменьшилась наполовину – обстоятельство, которого не могли предвидеть жертвователи. Я был огорчен, но не терял мужества и решил все же продолжать свою работу в надежде, что счастье по-прежнему будет ко мне благосклонно и мне как-нибудь удастся раздобыть необходимые средства на финансирование экспедиции.

Между тем я всецело был во власти новой идеи относительно разрешения арктической проблемы с помощью метода, который, я знал наверно, должен был произвести полный переворот в области полярных исследований. Читатель, быть может, не забыл, что уже 12 лет тому назад я приглашал летчика для участия в моей экспедиции. Читатель вспомнит также, что пять лет спустя я приобрел аэроплан Фармана для применения его в Арктике, но принес его в дар норвежскому правительству, когда разразилась мировая война. Теперь же, в 1922 году, я более чем когда-либо был убежден, что настало время применить этот новый метод в полярных льдах.

В одной из предыдущих глав я указывал на переворот, произведенный в области полярного исследования методом Нансена, а также объяснил, что применение легких саней, запряженных собаками, открыло последующим исследователям тайну успеха быстрых продвижений к полюсу. Моя идея ввести воздухоплавательную технику в полярное исследование означала, по моему мнению, не меньший переворот в этой области. В одной из следующих глав я остановлюсь подробнее на этом предмете. В настоящий же момент я только коснусь вкратце этого вопроса.