Весы смерти (Смерть и золото) - Смит Уилбур - Страница 19

• Предыдущая
• 19/98
• Следующая

– Надеюсь, граф, перед отъездом из Рима у вас была возможность послушать последнюю постановку «Травиаты»?

– Конечно, генерал. Мне посчастливилось, и я был включен в список гостей дуче на премьере.

Граф немного расслабился и засиял своей неотразимой улыбкой.

Генерал пригубил вино и вздохнул.

– Ах, цивилизация! А у нас здесь только колючки да дикари…

День уже клонился к вечеру, когда генерал собрался наконец с духом, чтобы приступить к мучительному предмету разговора. Он отдал приказание с извиняющейся улыбкой.

– Колодцы Халди? – повторил граф, и вдруг его как подменили. Он вскочил на ноги, побарабанил пальцами по стакану с мадерой, решительно зашагал взад-вперед по кабинету, стуча каблуками по плиткам, втянув живот и гордо вздернув подбородок.

– Лучше смерть, чем бесчестье, – пылко вскричал он, явно разогретый мадерой.

– Надеюсь, до этого не дойдет, дорогой мой, – пробормотал генерал. – Я хочу только, чтобы вы заняли оборонительные рубежи у этих Богом забытых колодцев.

Но граф, казалось, не слышал. Его глаза потемнели и засверкали.

– Я весьма обязан вам за то, что вы дали моему подразделению возможность отличиться. Можете рассчитывать на меня, я не пощажу своей жизни… – Тут граф умолк, так как в голову ему пришла новая мысль. – А вы поддержите мое продвижение танками и самолетами? – спросил он тревожно.

– Не думаю, чтобы в этом была какая-нибудь необходимость, каро, – мягко возразил генерал. Вся эта болтовня о смерти и чести раздражала его, но он не хотел оскорблять графа. – Я не думаю, что вы встретите сопротивление.

– А если? – вопросил граф так возбужденно, что генерал подошел к нему и, успокаивая, пожал руку.

– У вас есть рация, мой дорогой. Если вам потребуется помощь, вы свяжетесь со мной по радио.

Граф обдумал это соображение и нашел его вполне приемлемым. В глазах его снова засверкал патриотический пыл.

– Победа будет за нами, – мужественно заявил он.

– Надеюсь, мой дорогой. Я в этом уверен.

Внезапно граф повернулся на каблуках и размашисто зашагал к двери; распахнув ее, он позвал:

– Джино!

Маленький черноволосый сержант вбежал в кабинет, нервно поправляя огромный фотоаппарат, висевший у него на шее.

– Генерал, вы не возражаете? – спросил Альдо Белли, подводя его к окну. – Здесь освещение получше.

В косых лучах заходившего солнца рукопожатие двух военных выглядело особенно театральным.

– Пожалуйста, поближе друг к другу. Чуть-чуть назад, ваше превосходительство. Вы заслоняете графа. Отлично. Господин граф, повыше подбородок. Вот так… Замечательно! – воскликнул Джино, запечатлев на пленке ошеломленное выражение генеральского лица и его седую бородку.

Майором в батальоне чернорубашечников «Африка» был настоящий профессионал с тридцатилетним опытом, ветеран Витторио-Венето и Капоретто – именно там, на поле боя, он получил свое первое офицерское звание.

Истинный солдат, он с неудовольствием воспринял перевод из престижного полка регулярной армии к этим трепачам-политиканам. Он упорно и настойчиво обращался с протестами к своему командованию, но приказ исходил из высших инстанций, из самого дивизионного штаба. Дивизионный генерал водил дружбу с графом Альдо Белли и пользовался благосклонностью вышестоящих. Он близко знал графа и понимал, как необходим ему настоящий солдат, который руководил бы им и наставлял бы его. А майор Кастелани был, пожалуй, одним из самых лучших солдат во всей итальянской армии. Когда майор понял, что перевода не избежать, он смирился со своей участью и приступил к новым обязанностям – муштровкой и бранью стал приводить в боевую готовность новую часть.

Майор был осанистый человек с коротко стриженым серым ежиком, его лицо с крупными и тяжелыми чертами напоминало морду гончего пса, непогоды доброго десятка военных кампаний выдубили кожу и избороздили ее морщинами. Ходил он вразвалку, как моряк или кавалерист, хотя не был ни тем, ни другим, а голос его при умеренном ветре был слышен почти на два километра.

Только благодаря его усилиям батальон был готов выступить за час до рассвета. Шестьсот девяносто человек на машинах и мотоциклах прогрохотали по главной улице Асмары. Грузовики были битком набиты людьми в шинелях, поеживавшимися от утренней прохлады. Мотоциклисты сопровождали по бокам свежеотполированный «роллс-ройс» с яркими флажками, его вел мрачный шофер, но пассажира в машине не было. Надо всем этим военным людом нависла тень тягостных предчувствий и неопределенности.

Последние двенадцать часов по батальону ходили самые дикие слухи, говорилось, будто его выбрали для выполнения некоего опасного и безнадежного задания. Накануне вечером сержант, находясь на кухне, своими глазами видел, как полковник, граф Альдо Белли, надрывно зарыдал, провозгласив в компании младших офицеров тост, в котором использовал боевой девиз «Лучше смерть, чем бесчестье», что звучит совсем неплохо за бокалом кьянти, но в пять утра, после ломтя черного хлеба и чашки жидкого кофе, производит весьма невеселое впечатление.

Третий батальон, весь поголовно, пребывал в самом мрачном настроении, когда на горизонте показалось багровое солнце, сразу же вынудившее всех сбросить шинели. Солнце взбиралось в ярко-голубое небо, а люди вели себя терпеливо, как гурты скота на перегоне. Кто-то однажды сказал, что война – на девяносто девять процентов скука и на один процент абсолютный ужас. Сейчас третий батальон на своей шкуре испытывал то, чему отводилось девяносто девять процентов.

Майор Луиджи Кастелани отправил еще одного посыльного на квартиру к полковнику незадолго до полудня и на сей раз получил ответ, что граф уже встал и почти закончил свой туалет. Вскорости он присоединится к своему батальону. Майор, старый вояка, крепко выругался и своей развалистой походкой пошел вдоль протянувшейся более чем на полкилометра колонны крытых брезентом грузовиков, чтобы пресечь мятежный ропот солдат, жарившихся под полуденным солнцем.

Граф появился как красное солнышко, сияющий и воинственный, в сопровождении двух офицеров, а перед ним знаменосец нес боевой штандарт батальона, выполненный по собственноручному эскизу графа. Там были изображены орлы римского легиона и их жертвы с разинутыми клювами, и все это было украшено болтавшимися шелковыми кистями.

Граф плыл в облаке добродушия и дорогого одеколона. Джино сделал несколько замечательных снимков – полковник обнимает своих младших офицеров и похлопывает по плечу старших сержантов. Простым солдатам он улыбался, как родной отец, и разгонял их тоску несколькими нравоучительными словами о долге и о жертве.

– Какие прекрасные солдаты, – сказал он майору. – Просто петь хочется.

Луиджи Кастелани передернуло. Полковнику частенько хотелось петь. Он брал уроки вокала у самых знаменитых учителей Италии и в молодости всерьез подумывал о карьере оперного певца.

Вот и сейчас он остановился, развел руки в стороны, вскинул голову и запел глубоким звучным баритоном. Офицеры знали свой долг и хором подхватили «Ла Джовинеццу», строевую фашистскую песню.

Полковник медленно продвигался к хвосту колонны, останавливаясь в театральной позе каждый раз, как приходилось брать высокие ноты; он поднимал правую руку, соединяя в кольцо указательный и большой пальцы, левую же клал на украшенный драгоценностями кинжал у пояса.

Когда песню допели, полковник крикнул:

– Хватит, дети мои, пора в поход! Где наши карты?

Один из младших офицеров кинулся к нему с планшетом.

– Господин полковник, – осторожно вмешался Луиджи Кастелани, – дорога хорошо намечена, и у меня есть два проводника из местных…

Граф не обратил на него ни малейшего внимания, он следил за тем, как на сверкавшем капоте «роллс-ройса» раскладывали карту.

– Ну, вот!

С умным видом он наклонился над картой, потом перевел глаза на своих двух капитанов.

– Станьте по обе стороны от меня. А вы, Вито, сюда! Суровое выражение лица, пожалуйста! В камеру не смотрите.

• Предыдущая
• 19/98
• Следующая