Адмирал Ее Величества России - Нахимов Павел Степанович - Страница 28

В сие время от сильного волнения качало фрегат чрезвычайно, и шлюпка, возвратившаяся назад, едва пристала против того места, где следовало поднять ее, как бизань-русленями разбило оную в мелкие куски. Офицер и матросы, в ней бывшие, успели, однако, схватиться и выскочить.

Сию готовность г. Нахимова при спасении человека жертвовать собою я долгом почел представить на благоусмотрение гг. членов Государственной адмиралтейств-коллегии, и льщу себя надеждою, что таковой подвиг не найдется недостойным внимания правосудного моего начальства.

В заключение сего донесения моего к в. пр-ву обязанностью почитаю я упомянуть с чувствованием особенного удовольствия о ревностной и чрезвычайно исполнительной службе каждого из офицеров, находящихся под моим начальством. Беспрестанные примеры усердия их к службе е. и. в. обязывают меня просить милостивого воззрения в. пр-ва на деятельную службу их и понесенные уже ими труды, и смею уверительно ожидать, что малейшее внимание, оказанное с сей стороны в. пр-вом, послужит к вящему ободрению сим офицерам соделаться некогда украшением российского флота.

Любезный друг Михайло Францевич!

Чувствую сам, как много значит быть неправым, полчаса сижу и не знаю, чем начать письмо, откровенность, милый, самое лучшее. Итак, скажу тебе, что я виноват и очень много виноват, что не писал из Англии: сужу по себе, как это должно было тебя рассердить, но поверь, что никто, может быть, не раскаивался столько в своей ошибке, как я. Постараюсь теперь вознаградить потерю. Начну с того, что со дня нашей разлуки я не был покоен, оставшись тебе и Константину Васильевичу[25] должен.

Теперь будет мне несколько легче, посылаю тебе с Павлом Мироновичем[26] тридцать червонцев, потрудись, милый друг, заплатить Константину Васильевичу и себе. Думаю, что я так много виноват, что даже не прошу извинить меня в своих и его мыслях, хотя сколько-нибудь. Это один из тех поступков, которые мы вместе с тобой осуждали всегда… Пример над собой заставит меня быть снисходительнее.

Скажу тебе, что обстоятельства, которые ты, верно, помнишь, заставили меня сделать подобное. Вот, любезный Миша, что меня останавливало всякий раз, когда я брался за перо, чтобы писать к вам. Ах! Как живо помню, когда последний раз в Копенгагене простился с тобой, я был нем, чтоб оказать то, что чувствовал, да и теперь тоже. Скажу аксиому, которую мы часто с тобою говорили (кто сильно чувствует, тот не теряет слов), я то же сделаю. Путешествие наше вплоть до Ситхи было довольно несчастливо – большею частью противные ветры, да и неравенство в ходу с «Ладогою», которая нас беспрестанно задерживала.

Сделаю тебе маленькую выписку, когда и куда мы заходили: из Копенгагена в Диль пришли 16 сентября, располагая простоять не более пяти часов (время, в которое купили гичку), но не так случилось, ветер переменился и продержался до 30 сентября; в Портсмут пришли 3 октября и за жестокими противными ветрами простояли почти два месяца; бывши готовы через две недели вступить под паруса, пробовали несколько раз сниматься, но должны были опять ворочаться назад. Наконец, 29 ноября вышли; 12 декабря пришли в Тенериф, купили вина для себя и команды; в четвертый день, т. е. 16 декабря, вступили под паруса.

Ах! Как трудно было сначала привыкать к жарким климатам, но теперь, благодаря судьбе, несколько попривыкли. В Рио-де-Жанейро пришли 24 января, нас очень удивило – входя на рейд, мы увидели на крепостях вместо португальского флага какой-то новый, и на другой уже день наш консул вывел нас из недоумения. Провинции в Южной Америке, принадлежащие Португалии, отложились от нее и основали особую империю. Мы видели нового бразильского императора Дон Педро, сына португальского короля; правление еще не установлено, для того собраны депутаты из разных провинций.

С нами стояли четыре французских фрегата. С Рио-де-Жанейро я получил четвертую вахту. 22 февраля мы снялись с якоря, пошли кругом мыса Доброй Надежды. Этот переход был самый длинный; для сверки хронометров приходили на вид двух островов Амстердама и Павла, и [они] очень верно показали. Пришли в Вандименову землю мая 17-го, в порт Гобарт. Широта 43°53' S, долгота 147° О. Здесь населяются английские колонии, место почти пустое, да к тому же мы были зимой. За самую дорогую цену можно достать необходимое, купеческих судов заходит очень мало, а военные – наши были первые.

9 июня мы вышли, проходили в виду Новую Зеландию. 8 июля пришли на один из островов Товарищества, Отаити, лежащий в широте 17° S, долготе 210° О. Народ дикий, но очень добрый и ласковый, ходят совсем нагие; мы у них на безделицы выменивали фрукты, кур и свиней. 20 июля вышли, через два дня разлучились с «Ладогой», она пошла в Камчатку, а мы в Ситху, и, наконец, 1823 года сентября 3-го мы пришли. Место очень дурное, климат нехороший, жестокие ветры и дожди беспрестанные, ничего нельзя почти достать, а ежели что и случится, то за самую дорогую цену. Свежей пищи нельзя иметь, кроме рыбы, да и той зимою очень мало, зимовать тут очень дурно. У нас здесь была большая работа. Крыс развелось удивительное множество.

Портили совершенно все без разбора. Мы должны были выгрузить весь фрегат, курить и потом опять нагрузить. Это продолжалось три недели, офицеры и команды жили на бе[ре]гу. У нас очень мало сухарей, и для того мы, снявшись 14 ноября, перешли в Калифорнию; пришли 30 ноября, здесь будем покупать пшеницу, а в Ситхе сухари печь. Стоим в Порте Франциске, широта 37° N, долгота 232° О, откуда я и пишу теперь к тебе. У нас большие перемены: Иван Иванович[27] идет на «Ладоге», а к нам вместо него поступает Никольский, Завалишина по высочайшему повелению потребовали в Петербург. Вот тебе наши новости. Виноват, забыл тебе сказать, что у нас старший офицер с Тенерифа не правит вахтою, а занимает должность капитан-лейтенанта.

А с Рио-де-Жанейро стоим на четыре вахты; компанию офицеров имеем прекрасную, все офицеры и команда, благодаря Бога, здоровы; мы очень несчастливы – в продолжение этого времени мы потеряли шесть человек людей. Я бы мог сказать, что я очень весело время провожу, если бы не разлука с тобою и Константином Васильевичем, расположение которых и любовь я вечно помнить буду. Прощай, и надолго. Прощай, преданный тебе друг

Поклонись от меня Александру Францевичу[28]. Михайла Дмитриевич[29] и Иван Антонович[30] кланяются тебе и брату. Прощай.

Виноват! Как нельзя больше [виноват], любезный друг Миша, до тех пор, пока не получишь моего первого письма из Вязьмы. Тогда и сам оправдаешь меня несколько в своих мыслях. Эта мысль меня очень много утешает, тем более, что я следующее мое письмо могу писать без неприятного заглавия («Виноват»). Твое письмо получил я вчера, а нынешний день отходит почта, и потому я встал нынче рано поутру и принялся писать, чтоб не опоздать.