Великосветский свидетель - Ракитин Алексей Иванович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/48
• Следующая

Неужели Жюжеван настолько глупа, что станет распространять о самой себе порочащую информацию? Нет. Однако обе свидетельницы в один голос твердили, что подобный разговор имел место. Оговаривают? С какой целью? Бабская месть? Оговорить ненавистную француженку и отправить ее в каторгу… За что?

Но больше всего Шумилова смутили слова Матрены Яковлевой о «его превосходительстве, снимающем первую стружку».

Как трогательна весна в Петербурге! После нескончаемо длинных холодов, до предела укороченных зимних дней, когда в три часа дня на северный город уже падают мрачные сумерки, после огромной череды серых уныло-бескрасочных картинок, наконец проглядывает солнце, наполняет радостным светом город, золотыми брызгами оживляет окна зданий, и оказывается в силах моментально расшевелить неслышных до тех пор воробьев. Мартовские метели остались позади, влажный ветер с залива уже который день нес будоражащие флюиды возрождающейся жизни. Природа откликалась первой травой на газонах, набухшими почками на ветвях деревьев и кустов и истошными воплями котов на чердаках и в подвалах двора, куда выходили окна маленькой квартирки Алексея Ивановича.

Завтракая, он вспоминал прелести прошедшей ночи — как долго не мог уснуть из-за истеричной кошачьей свадьбы, ворочался с боку на бок, и зарывался в подушку то одним, то другим ухом. Он думал, что надлежит послать дворника разогнать хвостатых горлопанов, но не находил в себе сил подняться с кровати. В конце концов, кто-то из жильцов дома преодолел притяжение перин и выгнал дворника из его каморки под лестницей. Афанасий, ветеран Крымской войны, утверждавший в подпитии, что «лично замыкал гальваническую цепь минной позиции к югу от батареи Литке», в третьем часу прошел по чердаку и провел весьма выразительную воспитательную беседу с котами, в ходе которой самым мягким прозвучавшим словосочетанием было «передушу сволочей-паскудников».

От прошедшей ночи у Шумилова осталось легкое ощущение слабости в ногах, всегда возникавшее от недосыпа.

Потом мысли его скользнули к делам службы, к Николаю Прознанскому, который уже никогда не порадуется солнцу и весне. В который раз Шумилов принялся перебирать в памяти события последних дней, и мелькавшие в мозгу лица приятелей Николая, его родителей, домашней прислуги, чередой прошли перед ним…

Шумилов не без удивления отметил, что поведение практически каждого действующего лица это драмы, увы, небезупречно и рождает массу вопросов.

В самом деле, мать покойного пыталась спрятать пузырек с ядом, и лишь вмешательство доктора Николаевского побудило ее вернуть этот важнейший вещдок на место.

Сам доктор в нарушение всех правил провел анатомирование тела покойного в одном месте, а химическое исследование внутренних органов назначил в другом, причем умудрился потерять печень при транспортировке.

Отец покойного утверждал, будто сын имел по крайней мере двухлетнюю интимную связь с гувернанткой, однако господину полковнику и в голову не приходило вмешаться в эти отношения.

Сам же умерший юноша рассказывал своим друзьям, будто его связь с француженкой началась менее года назад. Но никаких деталей интимных отношений при этом никому не сообщал. Возможно ли сие? Сколько шуток существует о любовницах-француженках, о французских поцелуях и французском насморке. Неужели Прознанский не каламбурил на эти темы? Неужели семнадцатилетний мальчишка, переспавший с красивой женщиной зрелых лет, не расскажет своим друзьям, таким же мальчишкам, о ее шелковых чулках, цвете корсета, родинках на интимных местах и специфических ласках? «Врете вы все, господа», — неожиданно пробормотал Шумилов, напугав госпожу Раухвельд, завтракавшую с ним за одним столом.

Покончив с едой, он быстро собрался и устремился на службу, поймав себя на мысли (впрочем, уже не в первый раз), что, видимо, здорово напоминает недисциплинированного боевого коня, бросающегося в атаку при первых звуках эскадронного горна.

В здании прокуратуры было оживленно. Алексей Иванович достал из опечатанного шкафа успевшую обрасти документами папку дела о смерти Николая Прознанского. Следовало еще раз убедиться, не забыто ли чего, все ли протоколы и подписи свидетелей на месте. Перелистывая документы, Шумилов подумал, что в деле до сих пор нет заключения судебных медиков о посмертном вскрытии тела Прознанского. Постановление о возбуждении дела было выписано на основании результата судебно-химического исследования внутренних органов; акт, подготовленный лабораторией университета, в деле присутствовал. А вот акт о проведении аутопсии в морге Медико-хирургической академии, в ходе которого было произведено изъятие внутренних органов, отсутствовал.

Было очевидно, что Шидловский совершенно упустил из виду то обстоятельство, что анатомическое и химическое исследования проводились как в разных местах, так и разными специалистами, и оформляться результаты этих исследований должны были разными протоколами. Это было, конечно, очень скверно. Сейчас протокол осмотра трупа придется восстанавливать задним числом. Конечно, в Медико-хирургической академии работают компетентные специалисты, и это учебное заведение было первым в России, где стали готовиться судебные медики, поэтому нет оснований сомневаться в компетентности их заключения, но все-таки… Шумилов испытал сильную и искреннюю досаду; оплошали!

За изучением дела его и застал Вадим Данилович. Одобрительно оглядев согбенную фигуру Шумилова, Шидловский спросил:

— Ну-с, что показала прислуга?

Алексей Иванович подавил раздражение (уж больно некстати явился шеф):

— Я допросил горничную Матрену Яковлеву и няню младшей дочери Прознанских Алевтину Радионову. Они показали, что слышали от самой Жюжеван о ее плотской связи с Николаем. Кроме того, Яковлева рассказала о рубашке Николая Прознанского, подол которой был запачкан семенем последнего и, дабы скрыть это обстоятельство, Николай подол оторвал на ее глазах. Вот протоколы.

— Та-ак. Оч-чень хорошо, — Шидловский выглядел на редкость довольным. — Все, как и говорил полковник. А, по-моему, дело у нас складывается, Алексей Иваныч?

Шумилов мог бы возразить в ответ, что дело совсем даже не складывается, а расползается, как гнилая тряпка, и каждое новое свидетельство, закрепленное протоколом, противоречит предыдущему, но Шидловский вовсе не намерен был его слушать. Он, удовлетворенно улыбаясь, продолжал мудрствовать лукаво:

— Теперь вот что, надо устроить графологическую экспертизу анонимки, узнать, не Жюжеван ли ее писала. Займитесь подбором и приглашением экспертов. Вы знаете, как это надлежит сделать (Шумилов молча кивнул). В постановлении о назначении почерковедческой экспертизы укажите следующие вопросы: первый — сличение характера написания текста с контрольными образцами, и второй — сравнение стиля и лексических особенностей анонимки с контрольными образцами. Оформите постановление о назначении экспертизы, и ко мне на подпись. Потом постановление отнесете в канцелярию и зарегистрируйте (Шумилов продолжал молча кивать). Желательно экспертизу провести в ближайшее время, назначьте экспертам явку, скажем, на завтра в полдень. Я полагаю, вам лично присутствовать при этом нет необходимости, что толку тратить день, наблюдая за экспертами, как они с лупами будут рассматривать документ. Вы, Алексей Иванович, обратите все свое внимание на опросы друзей Николая. Про анархистов-социалистов забывать не будем. А я сейчас отправляюсь на доклад к окружному прокурору.

«Я просто как Золушка должен крутиться», — с неожиданным даже для самого себя раздражением подумал Шумилов. Но внешне он никак этого не показал и лишь кратко спросил:

— Вадим Данилович, а что у нас будет в качестве контрольных образцов для работы графологов?

— Конечно же, записи и письма Жюжеван. Я завтра с утра заеду к Прознанским, заберу у них письма и записки гувернантки, у них таковые точно есть.

Шумилов так и крякнул. Он не предполагал, что маховик уже так запущен. Он был готов предложить экспертам для сличения почерков и многие другие документы, например, письмо Веры Пожалостиной, а также тетради с записями химических опытов Николая Прознанского. Очень интересным мог оказаться результат сличения текста анонимки с почерком матери покойного, а также его отца. Причем, каковым оказалось бы конечное заключение экспертов, Шумилов даже боялся гадать, до такой степени результат был непредсказуем.

• Предыдущая
• 25/48
• Следующая