Стою за правду и за армию - Скобелев Михаил Дмитриевич - Страница 5

Вид отступавших от ложементов турок одушевил еще более наших. “Ура”, подхваченное тысячами грудей, грозно полилось по линии. Скользя, падая, вновь поднимаясь, теряя сотни убитыми и ранеными, запыхавшиеся, охрипшие от крика, наши войска за Скобелевым все лезли и лезли вперед. Двигались не стройными, но дружными кучками различных частей и одиночными людьми. Огонь турок точно ослабел или действие его, за захватившей всех решимостью дойти до турок и все возраставшею уверенностью в успехе, стало менее заметным. Казалось, в рядах турок замечалось колебание. Еще несколько тяжелых мгновений – и наши передовые ворвались с остервенением в траншею и, затем, с 4 часов 25 минут пополудни, в редут № 1.

Генерал Скобелев, добравшись до редута, скатился с лошадью в ров, высвободился из-под нее и из числа первых ворвался в редут. Внутри и около редута завязалась короткая рукопашная схватка. Упорнейшие турки были перебиты, остальные отступили назад к своему лагерю, лежавшему в 300 саженях к северу от линии редутов. Другие отступили к редуту № 2.

Интересен следующий эпизод: схватка еще не всюду была кончена, как офицеры и солдаты, шедшие на редут за Скобелевым, как за знаменем, окружили его и умоляли идти назад, умоляя поберечь себя. Тяжелораненый майор Либавского полка тащил его за ногу из седла. Лошадь, на которую Скобелев сел, была повернута и выведена из редута. В эти минуты каждый от сердца готов был прикрыть своею грудью начальника, раз уверовал в него и видел его личный пример, личное презрение к смерти…»

Много подобных воспоминаний дает богатая литература о «белом генерале».

Много в этих рассказах очевидцев разбросано отдельных эпизодов, рисующих и кипучую деятельность Михаила Дмитриевича, и его безумную порой отвагу, и его теплое душевное чувство к солдатам и подчиненным.

Заботливость Скобелева была исключительная. Его дивизия всегда была одета, обута и сыта при самой невозможной обстановке.

То и дело при встрече с солдатами, в период Плевненского сидения, Скобелев останавливал их вопросами:

– Пил чай сегодня?

– Точно так, ваше-ство.

– И утром, и вечером?

– Так точно.

– А водку тебе давали?.. Мяса получал сколько надо?

И горе было ротному командиру, если на такие вопросы следовали отрицательные ответы. В таких случаях Михаил Дмитриевич не знал милости, не находил оправданий.

Но заботы Скобелева о солдате шли дальше вопросов его продовольствия – 13 октября 1877 года он пишет следующий собственноручный приказ по 16-й пехотной дивизии:

«Лагерь наш слишком скучный. Желательно было бы, чтобы чаще горели костры, пели бы песни; назначать по очереди перед вечернею зорею в центре позиции играть хору музыки. Разрешается петь и поздно вечером. Во всех ротах обратить серьезное внимание на образование хороших песельников; поход без песельников – грусть, тоска». И музыка у Скобелева была всюду и всегда – под музыку шли в бой, музыка заглушала предсмертные стоны, музыка торжествовала победу, музыка, наконец, завораживала диких текинцев, когда под стенами Геок-Тепе раздавались торжественные звуки вечерней зори и молитвы.

Но наряду с заботливостью о солдате шло строгое взыскание за нерадение и невнимательное отношение к службе, особенно в бою. Вступая в командование войсками, действующими в Закаспийской области, Скобелев писал в приказе:

«…Считаю священным долгом напомнить доблестным войскам, ныне мне вверенным, что основанием боевой годности войска служит строгая служебная исполнительность, дисциплина. Дисциплина, в полном значении этого слова, быть там не может, где начальники позволяют себе относиться к полученным им приказаниям небрежно. Это должно отзываться на отношениях нижних чинов к долгу службы. Строгий порядок в лагере, на бивуаках, строгое исполнение всех, даже мелочных требований службы, служит лучшим ручательством боевой годности части».

Законность отношений есть первое основание дисциплины: «…Всеми действиями военнослужащих должен руководить закон. Им, а не личным произволом должен руководствоваться всякий начальник, как в своих действиях вообще, так и в наложении дисциплинарных взысканий в особенности, чтобы и нижние чины знали, чем они должны руководствоваться в своей служебной деятельности, и сами бы приобрели уважение к закону».

Говоря об отношении Михаила Дмитриевича с солдатами, нельзя не отметить, с какой настойчивостью развивал он в них чувство собственного достоинства. Раз как-то на глазах у Скобелева один из командиров ударил солдата.

– Я бы вас просил этого в моем отряде не делать… Теперь я ограничусь строгим выговором – в другой раз должен буду принять иные меры.

В ответ на оправдание командира, сославшегося на дисциплину, на глупость солдата, на необходимость зуботычины, Скобелев заметил:

– Дисциплина должна быть железною. В этом нет никакого сомнения, но достигается это нравственным авторитетом, а не бойней… Солдат должен гордиться тем, что он защищает свою Родину, а вы этого защитника как лакея бьете… Гадко… Нынче и лакеев не бьют… А что касается до глупости солдата – то вы их плохо знаете… Я очень многим обязан здравому смыслу солдата. Нужно только прислушиваться к ним.

Своей принадлежностью к отряду Скобелева солдаты гордились в высшей степени. «Мы – скобелевские», – отвечали они на вопрос, какой они части или дивизии. И в этих двух словах звучал особенный смысл и гордость, в них звучали нотки уверенности в будущие победы, в грядущую славу.

События после Плевны лишь еще больше, если это было возможно, подняли восхищение Скобелевым и в армии и в народе. Переход через Балканы, Шейново с пленением армии Вессель-паши, командование авангардом армии и даже стоянка под стенами Константинополя, куда всем своим существом рвался Скобелев, полны почти легендарных рассказов о нем. Здесь действительные подвиги перемешались с анекдотами и воспоминаниями, часто полными наивной прелести и народной веры в созданного им кумира.

Молва народная далеко разнесла его славу, и чувство восторгов Руси было у ног «белого генерала».

Настроение Скобелева к концу войны, вызванное остановкой армии перед вратами Царьграда, у порога давно желанной цели, и поражение нашей дипломатии после побед, добытых кровью русского солдата и офицера, крайне ярко определяют следующие слова, приписываемые Михаилу Дмитриевичу:

«Что до меня касается, – говорил он, – то я люблю войну. Всякая нация имеет право и обязанность расширять свою территорию до естественных границ. Мы, славяне, например, должны взять Босфор и Дарданеллы, иначе мы потеряем всякое “историческое значение”. Если нам не удастся наложить руку на эти проливы, то мы задохнемся, как бы обширна ни была наша земля. Пора покончить с сентиментальными заявлениями, и видеть пред собою только наши интересы. Наполеон их хорошо понял, когда, в Эрфурте и Тильзите, предлагал Александру I сообща переделать карту Европы. Он предлагал нам Турцию, Молдавию, Валахию, но только под тем условием, чтобы мы ему предоставили разделаться по-своему с немцами и англичанами. Мы не сумели его понять. Другими словами, он предлагал нам истребить самых злейших врагов наших и вдобавок осыпать нас разными благодеяниями, чтобы отблагодарить нас за позволение».